Ровно год назад Амон Сулейманов внезапно поменял во всех соцсетях дату своего рождения с 5 февраля на 5 января. Его племянница Фируза еще удивлялась: зачем? И думала: «Я-то знаю, когда настоящий праздник, поздравлю». Но не успела…
Зато все в Бежецке, кто активно переписывался с Амоном в сети, успели поздравить его в последний раз. 12 января 2019 года Амона не стало.
«В гости к Амону»
В этом маленьком городе Амон Сулейманов появился вроде бы случайно — приехал с женой Таней в ее родные места. Многим сначала показался странным: громко говорил, размахивал руками, что-то постоянно затевал и, казалось, совсем не стеснялся своей глухоты.
Амон оглох уже в зрелом возрасте — осложнение от антибиотиков после того, как ему продуло ухо во время путешествия в Париж на конкурс лучших гувернеров. На этом нетривиальном для мужчины из Узбекистана поприще он добился блестящих успехов в Москве, куда вынужден был бежать из Ташкента. Знатоку и пламенному фанату русского языка и литературы на родине стали совсем не рады в годы проснувшегося национального самосознания. Не рады до рукоприкладства и угроз. Зато в Бежецке все пригодилось.
6 октября на стене у входа в центральную городскую библиотеку им. В. Я. Шишкова появилась мемориальная табличка: «В Бежецке с 2009 по 2019 г. жил Сулейманов Аманулла Аминджанович (Амон Аминович). Яркий краевед, экскурсовод, общественный деятель и талантливый педагог декоративно-прикладного искусства».
На маленькую церемонию собрались друзья, близкие, ученики, гости из других городов, для которых Амон когда-то открыл такой неожиданный Бежецк. Под памятной доской сразу выросла гора цветов. Такая же вновь появится послезавтра, 12 января, потому что за год расставания город не забыл ни самого Амона, ни его добрые дела.
«В библиотеке он проводил очень много времени, — объясняет выбор места для таблички Елена Рудаева, филолог, художник, а теперь еще и экскурсовод проекта “Экспедиция в Бежецк”. — Постоянно находил что-то новое — и бежал всем рассказывать, совершенно не мог не делиться своим восторгом, а в восторг его приводило многое, он любил пиковые эмоции. Теперь по его стопам экскурсии веду я, поэтому тоже часто засиживаюсь в библиотеке, и мне особенно приятно видеть его улыбку у двери, как будто в гости к Амону прихожу».
Эскизом доски занимался хороший друг Амона Дмитрий Грошиков. Ему же Амон завещал самое ценное — свой творческий чемоданчик. В нем певец Бежецка хранил то, что составляло смысл его жизни последние десять лет: вырезки из газет, занятные антикварные вещицы, кукол, кружева и, конечно, заветную папку с черно-белыми распечатками былых бежецких красот, которые он с такой любовью виртуально восстанавливал всякий раз, когда вел экскурсию по городу.
Невидимый Бежецк
«Слу-у-ушайте, ну первое впечатление было — УЖАС. В Москве березки, дома, а тут… Куда это меня привезли?!»
На дворе бабье лето 2018 года. Мы с Амоном Сулеймановым встречаемся не случайно: слава бежецкого краеведа долетела до столицы, журналист повалил толпой, Амону приходится разрываться, потому мы и пересеклись так мимолетно (ему, пламенному филологу, понравилось бы это слово). Разговариваем прямо на остановке междугородных автобусов, один из которых скоро повезет меня обратно в Тверь.
Я пытаюсь подсунуть ему телефон, куда старательно вбила заготовленные вопросы о биографии, семье, жизни в тишине, жизни после химиотерапии и тому подобное. Он отмахивается от него как от мухи: «Убери, я тебе лучше стихи почитаю».
Убитым хочется дышать.
Я был убит однажды горем
И не забыл, как спазмы в горле
Дыханью начали мешать.
«Я год умирал, когда мамы не стало, год не дышал. И с глухотой так было. Это вообще лучшее, что написано про глухоту, если хочешь знать», — комментирует Амон строчки поэта Алексея Решетова. Потом читает мне Галину Безрукову.
Уже почти год прошел со дня его кончины, а на страничках друзей Амона в соцсетях все еще висят ее стихи, которые он так любил цитировать: «Ничего. Переживу и это. // Надо пережить. Переживу».
Я тогда, на остановке, досадовала, что все планы рушатся и время «важных» вопросов уходит. Но невозможно было противостоять наплыву стихов, восторгов, баек и ахов.
Амон мог говорить целый день, даже не перехватывая дыхания. Оперные певцы позавидовали бы его умению. И не давал мне вставить ни слова, спасибо, хоть по губам прочитал вопрос, откуда он вообще взялся в Бежецке.
«Так женился, женился ж я! А Таня отсюда родом. Родители ее умерли рано, а их — семерых братьев и сестру — в интернат. Здесь же интернат, вы знаете, нет? Бывшая богадельня, духовное училище, военный госпиталь. Эх, я альбомчик свой не взял, здесь же все — история. Вот, не сходя с места, показываю. Торговые ряды [я вижу аптеку, шаурму, выпадающие окна] — это же Росси! “Молодой градостроитель” тогда еще. Считается, что работы в Тверской области стали ему хорошей школой. А вот церковь [я вижу заброшенный одноэтажный колодец], пристроили к монастырю, была единственной отапливаемой постройкой, при советской власти — вытрезвитель.
А это Тон. Подкупольные арки видите? Как шлемы русских богатырей. Его стиль, — Амон усиленно машет в сторону очередной безглавой постройки. — Это двухэтажная Иоанно-Богословская церковь, а теперь школа с музыкальным уклоном; впрочем, учились тут всегда, поскольку настоятель Иван Николаевич Постников был не только прекрасным бытописателем, краеведом, но еще и просветителем, учителем».
Кстати, крест, установленный на могиле Постникова десять лет назад, стал первым заметным деянием в городе тогда еще «новенького» тут, уроженца Узбекистана Амануллы Сулейманова.
«Купол не уцелел. Тут же четыре вертикали было на въезде. Вот как дороги расходятся: тут маковка, тут, тут и там», — Амон разгоняет руками облака, втискивая между ними несуществующие шедевры. Это чудо — виртуальное воскрешение из праха 24 церквей, что были в городе до бомбежек и расхищений (сейчас их не больше десятка), — Амон демонстрировал всякий раз, когда проводил экскурсии по Бежецку. Теперь этот трюк проделывает уже Елена Рудаева.
«Первое время после смерти Амона было сложно даже представить, что можно его заменить, — говорит Елена. — Но в этом проекте мы сразу были вместе, я больше в организационном плане, а он, конечно, сердце и душа. Его экскурсии всегда заражали гостей энергией и любовью к Бежецку. Просто Амон такой человек — в него влюбляешься. Когда мы познакомились, он меня очаровал раз и навсегда. Такой обходительный, образованный, повидавший мир, умеющий видеть за словами жизнь. Этакий роскошный бежецкий француз. И при этом совершенный мальчишка. Он умел радоваться всему будто в первый раз. Сколько было уже тех экскурсий, а даже в сотый раз он умел так раззадорить, что ты снова делал вместе с ним открытие. Страшно было браться за это дело после него. Поэтому мне так важно было ту, первую после его смерти, мартовскую экскурсию провести именно с его книжицей. Для боевого крещения мне нужна была папочка, пропахшая его сигаретами. Я выпросила ее у Димы Грошикова — как талисман. И Амон мне помог».
«Я дышу, даже если не слышу»
Любовь Амона с городом, пусть и не сразу начавшаяся, впоследствии переросла во взаимную. Его тепло вспоминают не только взрослые, но и дети. Малыши на мастер-классах в ДК «Сельмаш» всегда липли к нему, постоянно что-то ему щебетали (точно зная, что он их не слышит), вместе они придумывали специальные рукопожатия, много обнимались и, конечно, читали стихи. Но что самое удивительное: так же легко умел Амон общаться и со школьниками старших классов.
«Если какие темы в школах сложные — какое-нибудь отлучение Толстого от церкви — меня зовут з-а-а-апросто», — комментировал эти школьные визиты Амон.
«Он “з-а-а-апросто” находил язык с ребятами, потому что и сам был как мальчишка, никакого высокомерия, на одной волне, — вспоминает преподаватель русского языка и литературы и заместитель директора по воспитательной работе школы № 3 Марина Баварская. — Ему так было важно это общение, так быстро он становился для них своим, настолько завороженно делился находками (у него даже была привычка вскрикивать от восторга), что нельзя было не слушать его с открытым ртом и не раскрываться перед ним в ответ. Ни один взрослый так не влюблял в себя детей, хотя ему и было сложнее из-за глухоты».
«Конечно, когда я оглох, это было все-е-е-е, — рассказывает мне Амон на автобусной остановке осенью 2018 года. — КОШМАР. Два месяца жуткой депрессии: как так, говорун, болтун (я же филолог), как я без языка?! А потом решил: нельзя унывать, когда ты живой. Я же дышу, даже если не слышу этого. Живу. Это самая большая ценность. А еще потом понял: язык никуда не делся. Ну пусть я не слышу, а он есть. Я знаю, как все звучало. Даже музыку слышу во сне».
Глухота помогла Амону переосмыслить многие вещи. Он понял, насколько важно душевное тепло и искреннее участие, простые малые дела, а не разговоры о политике, о том, что кто-то мог бы или должен что-то сделать для города и людей.
«Я когда слух потерял, перестал придавать такое значение словам, как раньше. Стал видеть. Когда врут, когда корысть, очень хорошо вижу. В Москве хуже, конечно. Там просто деньги есть. А тут что мы можем дать? Только себя, свою душу».
Голубь раздора
«Не понимаю вас, москвичей, — продолжает Амон. — Вечно вы что-то хотите доказать. Приезжал тут ко мне ваш брат журналист. Все хотел от меня услышать, что мы про местную власть думаем. Чем недовольны. А мы просто живем. Вот ты здоровый, даже если и глухой, ты живой — радуйся. Обалдевай. От природы, от травинки любой. От людей, это коне-е-ечно. Дети у нас замечательные. Праздники по любому поводу — День мира, День чистоты, дни наших поэтов. Это наша жизнь. Мы вам про душу, а вы… Я постоянно теперь случай вспоминаю. Работал грузчиком при московской консерватории. Зима. На улице дрянь. Рядом с дверью служебной голубь сидит нахохлившись. Мерзнет. Я его легко в руки подхватил — и в предбанник посадил греться. А через пять минут смотрю: студенты дверь приоткрыли и сюсюкают ему. Иди, мол, иди на свободу. Ботиночком еще так подталкивают. А сами кутаются. Вот объясните вы мне, это что такое было? Они правда не понимали, что ему нужно было тепло? Отогреться, ожить?»
Не потому ли и сам Амон так слился с Бежецком, что тут ему удалось «отогреться и ожить»?
«Меня спрашивают, за что ты так любишь этот город. Я говорю им: “Не люблю, я его чувствую”, — пытается объяснить мне Амон. — Вот как ногу свою или руку, да? Я им пропитался. У меня с ним связь — ну мисти-и-ическая. Вы не поверите все равно! Я расскажу. Я же тут считаюсь таким краеве-е-едом. И мне все несут, что найдут про город. Вот старая газета — 60-е годы. На последней странице заметка про музыкальную школу. И что я вижу: конечно, Таня моя — председатель отряда, отличница, солистка. У меня таких историй миллиард.
Я вам честно скажу: может, мы тут, в Бежецке, и грубые, на ваш вкус, но хорошие. Добрые. Когда мне поставили диагноз “лимфома”… Я же не могу язык за зубами держать. Я про диагноз родственнику разболтал. А на следующий день в магазине ко мне тетушка подходит. Лицо знакомое вроде, но прямо мало знакомое. Тысячу мне сует на лечение. Я отказываюсь. Это же деньги тут бе-е-ешеные. Она мне в бок ткнула, грубо так, больно. Бери, говорит. А потом еще люди, и еще. Даже как-то умирать стыдно стало».
«Стыд» и девять курсов химиотерапии в тверской больнице должны были привести Амона к ремиссии, но чуда не случилось.
«Невозможно было представить его лежащим и смиренно умирающим, — улыбается сквозь слезы Марина Баварская, — не такой это был человек. Во всем умудрялся находить хорошее. Даже в последние дни хвалился: “Зато как похудел, краса-а-авец”. Он постоянно что-то делал, куда-то бежал. Вот так и вышло, что не стало его совсем внезапно».
Все продолжается
Елена Рудаева вспоминает, что в день прощания с Амоном вдруг повалил снег. «Он был из теплой страны, поэтому снег просто обожал, он был бы доволен. Но самое удивительное: из-за снега невозможно было везти гроб до места упокоения на стандартной каталке, и работники кладбища предложили нам… санки. Не советские детские, а самые настоящие старинные сани, полозья да доска, огромные. Он был бы в восторге!»
Похороны вообще получились необычные. Когда автобус с гробом еще только отъезжал в сторону кладбища, вслед ему раздались… аплодисменты. Город провожал своего любимца светло и с благодарностью за все, что он сделал.
«Вообще, я веду кружки в клубе, — мы снова в осени 2018 года, и Амон еще жив. — Дети меня просто обожа-а-ают! У меня тут секта. Народная кукла — мое любимое. В каждой кукле своя история живет, своя душа. Повязал яркую ленточку — уже другой характер. Я по деревням езжу мастерить кукол с детьми. Бабушки плачут: “Мне таких зайчиков бабушка делала”. Обнимают, благодарят. А я не стесняюсь. Без комплексов я, что ли?»
В кабинете Амона в ДК «Сельмаш» сплошь кружева. Коробку с обрезами он нашел во дворе дома, куда только переехали новые жильцы. Выставляли все, что в квартире было признано лишним.
«Это на каждом шагу: бабка умерла, купили городские квартиру, все вынесли. Не надо им. А это же музейные экспонаты! Ручная работа. Узоры местных мастериц можно изучать как по хрестоматии. А молодые все на помойку. Им проще новое купить, чем старое разглядеть, починить да сохранить. А сколько мы нарядных фартучков для кукол из них сделали! Но люди больше не знают цену вещам. Люди разучились быть бережными. Люди не ценят ничего настоящего».
Спустя год после смерти Амона выясняется, что это не так. Бежечане с трепетом приняли то настоящее, что он им отдавал, и хранят это с той самой бережностью, о которой он тосковал.
«Каким-то чудесным образом все, что он делал, продолжается и после его смерти, ничего не заглохло, как будто он оттуда руководит, — говорит Марина. — Его мастер-классы продолжают вести коллеги и ученики. Его стихотворные уроки приходят теперь вести сами поэты. Его кукол показывают на выставках, как и при жизни. По его наброскам идут экскурсии. И я уверена, что мы продолжим исследовательскую работу, как была у нас по Благовещенскому женскому монастырю. Ведь как интересно получилось: он просто прибегал с идеями, а выливалось все в настоящие важные проекты. Сначала, конечно, бывали у многих недоумение и смешки, а потом оказывалось, что городу это надо. Что нам это надо. Первым таким проектом была памятная плита на могиле Ивана Николаевича Постникова. Затем на собранные пожертвования поставили игуменьям Благовещенского монастыря массивный, темного мрамора, крест (землю под который выкупил добрый друг Амона — чтобы уж точно не пропал труд). И все это теперь — новые, знаковые достопримечательности Бежецка.
Он научил нас, как заново влюбиться в собственный город. Мы все будто проснулись, зашевелились. Он показал, что любое маленькое дело может стать большим, что каждый может что-то сделать для города, для других, для всех. Были, конечно, и те, кто относился к его деятельности скептически, а иных он сам к себе не допускал. У него был исключительный нюх на хороших людей».
«Он прикасался к нам душой, как волшебной палочкой, и мы раскрывались и тоже начинали светить, — подхватывает Елена Рудаева. — И теперь должны продолжать. Вы только не пишите, что мы убиты горем. Светлый человек оставил светлые воспоминания. Он всегда с нами. Вот и сейчас смотрит на нас с комода [этот скетч я рисовала сама, а потом нашла его в чемоданчике Амона и присвоила обратно], передает привет. Похоже, ему очень нравится все, что сейчас происходит в Бежецке. И чистая его детская душа ликует».
«Такие дела» благодарят коллег из проекта s-t-o-l.com за предоставленное видео.
