Будапешт, июль 1865 года
— Постойте! Вы! Да, вы, молодой человек. У вас есть дети?
— У меня и жены-то еще нет! — молодой человек, будто извиняясь, развел руками и зашагал дальше.
Но остановивший его мужчина не отчаивался. Он тут же выхватил из толпы другого юношу и подверг аналогичному допросу.
— А у вас есть жена?
Юноша залился краской.
— Есть…
— И наверняка дети на подходе?..
На это молодой человек ничего не ответил, только гуще покраснел.
— Так вот, слушайте внимательно, — мужчина, притянув юношу к себе за пуговицу, горячо зашептал. — Берегите ее от врачей, слышите? Они убийцы! Их учение покоится на трупах рожениц, убитых из-за их невежества…
Юноша отпрянул. Впрочем, безумный незнакомец уже закончил свою обличительную речь. Он развернулся и неровным шагом пошел прочь. Невысокий, полноватый, с растрепанными волосами, весь какой-то помятый… Незнакомец шел и бормотал себе под нос:
— Я буду разоблачать убийц… Буду разоблачать…
Детство спасителя
У венгерского купца из Буды по имени Иозеф Земмельвейс было восемь детей. Для кого-то такое количество стало бы неподъемным, но дела Земмельвейса шли хорошо, и они с женой Терезией могли позволить дать детям не только кров и хлеб, но и хорошее образование. Своему четвертому ребенку, сыну Игнацу, отец прочил карьеру военного юриста. Поэтому, когда в 1837 году 19-летний Игнац окончил в Пеште курс обучения философии, он с родительского благословения был откомандирован в Вену, на юридический факультет Венского университета.
Но родителей не было рядом, чтобы проследить за юношей. А тот вместо того, чтобы посвятить все учебные часы юриспруденции, начал наведываться на лекции по анатомии. Предмет так увлек Игнаца, что вскоре он перевелся на медицинский факультет. Он не был блестящим студентом. Казалось, из Игнаца получится хороший добросовестный врач — не более. Зато товарищ он был отличный! Веселый, преданный, всегда готовый помочь. Правда, до крайностей принципиальный. Немецкий гинеколог Альфред Хегар писал о Земмельвейсе: «Решительно, без оглядки, пренебрегая порой собственным положением, он выступал против низких и нечестных людей… И именно эта черта его характера <…> позднее принесла ему массу личных неприятностей».
Докторская диссертация Земмельвейса под названием «Трактат о жизни растений» была оценена на хорошо, и в апреле 1844 года Игнацу было присвоено звание доктора медицины.
В его диссертации среди прочих тезисов был и такой: Nullum venenum in manu medici — «Ничто не ядовито в руках врача». Разумеется, тогда Земмельвейс не мог знать, что всю свою карьеру он посвятит доказательству как раз обратного.
Проклятие первого отделения
Первым местом работы Земмельвейса стала печально известная акушерская клиника профессора Клейна в Вене. Родильное отделение располагалось в одном из корпусов общедоступной больницы. Главным проклятием клиники была родильная лихорадка. Абсолютно здоровая беременная женщина поступала в клинику, рожала и спустя несколько часов умирала в страшных муках от заражения крови.
Смертность от родильной лихорадки была крайне высока: в среднем в зимние месяцы десять из ста поступивших в отделение женщин умирали именно по этой причине. (В декабре 1842 года в клинике был зарегистрирован рекорд: от лихорадки умерло 31,3% рожениц, то есть каждая третья.) Трагической насмешкой выглядело то, что подобная смертность от родильной лихорадки не наблюдалась ни при домашних родах, ни при срочных родах «на улицах». То есть женщине буквально было безопасней родить посреди дороги, чем в родильной клинике, в окружении самых просвещенных умов своего времени. Ситуация была схожей и в других европейских клиниках. Например, в Праге страх людей перед родильной лихорадкой был так велик, что, дабы не создавать панику, тела умерших рожениц выносили в морг по ночам.
Врачи и ученые изо всех сил пытались объяснить столь высокую смертность рожениц от родильной лихорадки. В ход шли самые разные теории: от ошибок в диете роженицы и сопротивляемости организма женщины (то есть виновата сама роженица) до абстрактного, но весьма популярного понятия genius epidemicus, которое включало даже изменения погоды.
К тому моменту, когда Земмельвейс заступил на должность ординарного ассистента, родильное отделение разбили на две части: первым отделением заведовал Клейн, второе было поручено Францу Бартшу. Первая клиника, куда и попал Земмельвейс, предназначалась для обучения студентов-медиков, а потому была лучше оборудована, чем вторая, отданная Бартшу и акушеркам.
Но всего за несколько месяцев в более «научной» первой клинике смертность от родильной лихорадки возросла в пять раз по сравнению со смертностью во втором отделении. Причем чем тщательнее врачи первого отделения осматривали роженицу, тем больше была вероятность, что она умрет от лихорадки. В результате уже один вид врачей вызывал у роженицы страх и плохое предчувствие.
Сам Земмельвейс в своей поздней монографии «Этиология, диагностика и профилактика родильной лихорадки» писал: «Стоило приглядеться к ужасным сценам, когда женщины на коленях, заламывая руки, умоляли, чтобы их выписали из клиники… только для того, чтобы не подвергнуться врачебному исследованию, так как знали, что за ним приходит смерть».
Оба отделения были построены одинаково, проветривались в одно и то же время, еду роженицы получали с одной кухни, простыни стирали в одной прачечной. В чем роковая разница между двумя отделениями? Это предстояло выяснить Земмельвейсу.
Рано утром, до того как приступить к своим основным обязанностям, Игнац шел в морг, где тренировался — оперировал на трупах. Далее следовал насыщенный день: осмотр рожениц, демонстрация их студентам, объяснение акушерской практики. Но что бы ни делал Земмельвейс, его преследовал кошмар родильной лихорадки. Акушер не мог смириться с тем, что то и дело на столе в морге оказывались женщины, с которыми он еще пару дней разговаривал, которые выглядели совершенно здоровыми и были веселы. Теперь они мертвы, их кровеносные сосуды наполнены гнойными сгустками, а на внутренних органах виднеются абсцессы — результат тяжелейшего сепсиса.
Игнац не был равнодушным человеком, не был он и фаталистом. Он был убежден, что причина смертности всех этих женщин скрыта где-то в отделении и что ее можно выявить. Земмельвейс исследовал данные о смертности от родильной лихорадки других городов Европы. Оказалось, что аналогичная венской ситуация складывалась в Братиславе и немецком Касселе: смертность от родильной горячки была очень высокая в клиниках, предназначенных для обучения медиков; в акушерских же отделениях смертность была значительно ниже. Но что это значило?
Тогда Земмельвейс решил пробовать буквально все. Он узнал, что в отделении Бартша женщины часто рожают на боку, и ввел такое правило в первом отделении. Безрезультатно. Возможно, дело в священнике, который, чтобы совершить причащение, проходит множество помещений больницы и только потом попадает к роженицам? Священник согласился проходить через другой ход, минуя помещения больницы. Тщетно. Роженицы продолжали умирать от лихорадки. «Все было сплошным вопросом, все было необъяснимым, — писал Земмельвейс спустя годы. — Лишь количество умерших неизменно было реальным».
К весне 1847 года нервы Игнаца были окончательно расшатаны борьбой с неизвестным злом и бесчисленными потерями. Он согласился отправиться с друзьями в путешествие по Италии, дабы, по собственным словам, «развеселить свой дух, который всей обстановкой в клинике был приведен в скверное состояние».
Но путешествие Земмельвейса оборвалось раньше времени. Добравшись до Венеции, он почувствовал, что три недели отпуска вполне восстановили его силы и он готов вернуться к работе. Игнац отправился обратно в Вену. На встречу со своим самым большим открытием.
Следите за руками
В Вене Земмельвейса ждала трагическая новость: пока он был в отпуске, умер его близкий друг профессор судебной медицины Якуб Колетшка. Во время вскрытия женщины, умершей от родильной горячки, один из студентов скальпелем случайно порезал Колетшке палец.
Что-то заставило Игнаца внимательно изучить протокол вскрытия тела друга. Так и есть: описание симптомов сепсиса были схожи с описаниями вскрытий умерших от лихорадки женщин. Позже Земмельвейс записал: «Мысли о болезни и смерти Колетшки стали преследовать меня и днем, и ночью. Из этого сумбура мыслей постепенно начала выкристаллизовываться уверенность в том, что смерть Колетшки и смерть многих сотен женщин, сведенных в могилу родильной лихорадкой, имеют одну и ту же причину…»
Наконец уверенность выкристаллизовалась окончательно: и несчастные роженицы, и Колетшка умерли от сепсиса, вызванного попаданием в кровеносные сосуды трупных веществ. Эта теория объясняла высокую смертность в отделении Клейна и низкую в отделении Бартша. Ведь в отделение Клейна студенты-медики идут прямиком из морга, в то время как в отделении Бартша работают акушерки, на вскрытия не допускающиеся. Иногда роженицу в отделении Клейна могли осмотреть до 15 студентов — и это в тот самый момент, когда организм женщины максимально уязвим, когда травмы в родовых путях создают идеальные условия для заражения. Трупный яд, попавший на такую рану, становится смертным приговором для роженицы, а иногда и ребенка. И заносится этот яд руками человека, который поклялся охранять жизнь этой и других женщин, — руками врача.
Разумеется, врачи мыли руки водой с мылом, перед тем как переходить из морга к роженицам. Разумеется — в теории. На практике же дела обстояли куда хуже. Иногда после вскрытия медики просто протирали руки платком. Такова была медицинская реальность того времени. Вот что писал в письме Земмельвейсу врач, работавший в австрийском Граце: «Анатомический театр является единственным местом, где студенты могут встречаться и проводить время в ожидании вызова в акушерскую клинику. Чтобы убить время, они нередко занимаются на трупах… А когда их вызывают в клинику, расположенную на противоположной стороне улицы, они отправляются туда, не проделав никакой дезинфекции, часто просто не вымыв руки…»
Земмельвейс немедля приступил к активным действиям. Он начал пробовать различные способы мытья рук: с помощью щетки и с щелоком. Но быстро пришел к выводу, что нужно что-то покрепче. «Чтобы обезвредить руки полностью, я начал использовать для мытья хлорную воду. То же было вменено в обязанность каждому студенту перед обследованием родильницы».
За следующие полгода смертность рожениц отделения Клейна от родильной лихорадки упала с 12,24% до 3,04%. В следующем, 1848 году был зафиксирован рекорд: 1,2% смертности, а в марте и августе и вовсе не было ни одного случая смерти от родильной лихорадки. Проклятие родильной лихорадки покинуло стены отделения Клейна. Это был успех. Триумф. Освобождение.
Молчание спасителя
Увы, недостаточно сделать открытие, которое спасет сотни жизней. Нужно еще систематизировать его, привести доказательную базу и должным образом представить ее научному сообществу — только тогда открытие спасет тысячи, сотни тысяч, миллионы жизней. Но как раз со вторым пунктом у Земмельвейса были трудности.
Он делился своими успехами с близкими друзьями. Да, среди них было много врачей-акушеров, и многие прислушались к Игнацу и стали мыть руки хлорным раствором, как он и советовал. Но все это оставалось на уровне дружеских бесед. Друзья убеждали его выступить с научным докладом, написать монографию, но Земмельвейс не хотел выступать публично. (Позже биографы врача предположили, что тогда он еще не владел немецким языком так свободно, чтобы делать на нем научные доклады.) Дошло до того, что за Земмельвейса выступали его друзья, что, конечно, выглядело не так убедительно.
Единственное, что пока делал сам Земмельвейс, — это отправлял письма известным европейским акушерам. Кто-то проигнорировал открытие венгерского врача, кто-то оскорбился из-за того, что врачей уличили в нечистоплотности. Но нашлись у Земмельвейса и последователи. Так, акушер Густав Адольф Михаэлис из Киля не просто прислал письмо с благодарностью, но и приложил статистику собственной клиники, в которой он начал применять метод мытья рук Земмельвейса. (Самого Михаэлиса открытие уже не спасло: он много лет винил себя в смерти рожениц от лихорадки и в конце концов покончил с собой.)
Тем временем Клейн, директор отделения, где Земмельвейс совершил свое великое открытие, считал, что уменьшение смертности от родильной горячки не более чем случайность. Клейн не считал нужным публиковать статистические данные и связывать их с новыми правилами мытья рук, введенными его подчиненным. Клейн был известным консерватором, все, что его интересовало, — это дружба с венскими властями. Известно также, что во времена, когда родильная лихорадка особенно свирепствовала в стенах его клиники, он приказывал перенести умирающих рожениц в другие отделения, дабы уменьшить статистику смертности в своем.
Земмельвейс был антиподом Клейна. Борец за идею, за жизнь людей, за правду. И борец против режима: во время восстания в Вене в 1848 году венгр Земмельвейс входил в состав оппозиционной «академической лиги» и принимал участие в боях на баррикадах. Неудивительно, что в 1849 году, когда срок ординатуры Земмельвейса подошел к концу, его не продлили. Даже поддержка друзей, многие из которых были уже уважаемыми специалистами, не помогла Игнацу.
В 1850 году Земмельвейс выступил наконец с тремя докладами, которые широко обсуждались. И новое место работы нашлось: Земмельвейса назначили доцентом теоретического акушерства в университете. Расписание на зимний семестр гласило: «Лекции по акушерству с практическими демонстрациями на фантомах, пять раз в неделю, доцент Земмельвейс». То есть новому доценту запрещалось оперировать на трупах, только на анатомических моделях (фантомах), что само по себе было признаком недоверия.
Через пять дней после назначения на должность, не попрощавшись с друзьями, которые так его поддерживали, Игнац Земмельвейс бежал. С Веной он закончил.
Дикий венгр
Первые несколько недель в Будапеште Земмельвейс был уверен, что завязал с борьбой против косности и консерватизма. Он открыл частную врачебную практику и, кажется, был вполне доволен. Но уже в ноябре Земмельвейс попросил назначить его на место главного врача в женской больнице святого Роха. Других желающих все равно не было: работа была тяжелой и никак не оплачивалась. Но, как и всегда, Земмельвейс не мог пройти мимо человеческих страданий.
Когда Земмельвейс впервые пришел в больницу, то среди женщин обнаружил «шесть рожениц, одна из которых была уже мертва, но по-прежнему находилась в палате; одна была в агонии; четыре лежали в лихорадке». Игнац на собственные деньги купил в больницу новые простыни и поспешно вводил свои гигиенические порядки.
За следующие пять лет работы Земмельвейса в больнице из 933 рожениц от родильной лихорадки умерло всего восемь. Научная репутация Земмельвейса упрочилась, он начал преподавать в университете. А в 1857 году 39-летний Земмельвейс женился на дочери богатого торговца, 18-летней Марии. У пары родилось пятеро детей.
Наконец Земмельвейс почувствовал в себе силы и уверенность для первой научной публикации. Он начал работу над монографией. «Мое учение предназначено не для того, чтобы покрываться пылью на книжных полках; его задача — нести людям счастье и жизнь». Какими бы благими намерениями ни руководствовался Земмельвейс, результат оказался плачевным.
Монография получилась слишком длинной (543 страницы), слишком высокопарной, перенасыщенной чужими цитатами и сложными для понимания таблицами. Но самое печальное, что автор вместо того, чтобы сделать упор на объективные данные, перешел на личности. Земмельвейс обвинял своих коллег-акушеров в убийствах невинных матерей и превозносил собственное учение как единственное, что поможет «избавиться от кошмара родильной лихорадки, чтобы сохранить жен мужьям и матерей детям». И если по сути это было правильно, то форма была оскорбительной для других врачей и, конечно, мало способствовала приятию учения Земмельвейса.
Создалось впечатление, что молчавший все предыдущие годы врач решил разом высказать накипевшие в душе гнев и отчаяние. И он не стеснялся в выражениях. В опубликованных вслед за монографией открытых письмах европейским акушерам Игнац называл их невежественными, лицемерными и тщеславными. Кому-то досталось особенно.
Например, ученого и патологоанатома Рудольфа Вирхова Земмельвейс обозвал «скверным наблюдателем» и добавил, что «823 акушерки, окончившие курс под руководством Земмельвейса, высмеяли бы Вирхова, если бы он читал им лекцию о родильной лихорадке». Не обошел вниманием Игнац и своего давнего недруга, гинеколога Фридриха Вильгельма Сканцони: «…сколь колоссальное невежество рассеял Сканцони по всему миру своим учением о родильной лихорадке…»
После публикации нескольких подобных открытых писем Земмельвейс заработал сразу три прозвища: «апостол трупных инфекций», «дикий венгр» и «будапештский сумасшедший». Но Земмельвейс не собирался останавливаться в своих обличениях. Он писал: «…тринадцать лет я молчал. Теперь моему молчанию пришел конец, правда теперь на моей стороне, и она просуществует так же долго, как долго женщины будут рожать».
Безумный конец
Сложно сказать, когда у Земмельвейса проявились первые признаки безумия. Известно, что после достижения 40-летия и физическое, и моральное состояние Игнаца стремительно ухудшилось. Он превращался в угрюмого человека, его преследовали вспышки гнева, он готов был разговаривать лишь на одну тему — родильная лихорадка и борьба с ней. Если прежде Земмельвейс следил за своей физической формой, то в последние годы собственная внешность его ничуть не интересовала: он располнел, ходил растрепанный, надевал что придется, отмахиваясь от советов жены.
Состояние Игнаца ухудшилось в начале 1865 года. Ему повсюду мерещились враги — и это в тот период, когда учение Земмельвейса стало применяться в клиниках по всей Европе. Но признание пришло слишком поздно — Игнац уже был глух к нему. Он останавливал на улицей молодых людей, студентов, пытаясь разъяснить им свое учение.
В середине июля 1865 года, во время ученого совета, Земмельвейсу задали вопрос о кандидатуре ассистента в акушерской клинике. Вместо того, чтобы назвать фамилию, Игнац начал декламировать присягу акушерок. Коллеги переглянулись.
Игнац Земмельвейс скончался в Нижне-Австрийской областной психиатрической больнице спустя две недели после поступления. По официальной версии, смерть наступила от заражения крови через рану на руке, полученную во время последней операции. По другой, более поздней версии, 47-летний Земмельвейс был жестоко избит работниками психиатрической клиники — обычная практика по тем временам. В клинику Земмельвейса заманили обманом — якобы под предлогом проверки условий. До самых дверей Игнаца сопровождала жена с новорожденной дочерью Антонией — впрочем, врачи быстро убедили Марию, что свиданий с мужем не предвидится, и она вернулась в Будапешт.
«Его слабость крылась в его добродетелях», — писал об Игнаце друг. Действительно, Земмельвейс не мог не сочувствовать своим пациенткам, не мог не сопереживать, не мог оставаться равнодушным. Его неравнодушие стало причиной его смерти, но оно же привело к тому, что миллионы матерей по всему свету живут.
Игнац Земмельвейс умер незадолго до того, как его учение, подкрепленное опытами Луи Пастера и исследованиями Джозефа Листера, стало общепризнанным. Он вошел в историю под прозвищем «спаситель матерей».
Выдержки из работ Земмельвейса и воспоминания его современников цитируются по книге Франтишека Пахнера «За жизнь матерей» в переводе Ф. В. Городинского, Москва, издательство «Медгиз», 1963 год.