Право умереть

«Я, когда приезжал в Иркутск, пробовал найти своих ровесников, людей из моего прошлого. Почти все они уже умерли. Смотрели “Пятую терапию” Домбровского? У нас было точно так же».

О своем диагнозе Марат узнал, когда ему было 16. Врач в иркутской поликлинике пообещала, что, если повезет, он проживет еще лет десять. Больше не сказали ничего и лечения не назначили тоже, поэтому Марат просто решил, что жизни ему теперь нет. «С девушками даже не разговаривал года полтора, друзей не было, родители уговаривали доучиваться и поступать, я отказывался, потому что я мертвец, труп ходячий, какой в этом смысл?» — вспоминает Марат. В конце концов мама с отчимом увезли его в Москву, и там Марат начал потихоньку отходить. Работал в малом бизнесе у сестры, потом задумался о своем деле: хотел торговать сотовыми телефонами на Савеловском рынке.

В те годы «Совок» (жаргонное название Савеловского рынка) был одной из главных барахолок столицы, где продавали сотовые телефоны и всякую прочую технику сомнительного происхождения. Юсупов вместе с другом занял денег на закупку «у серьезных людей», и почти сразу после этого его задержали в Зеленограде по 228-й статье УК РФ.

«Да просто в карманы накидали!» — утверждает Марат. По его словам, за прекращение дела полицейские потребовали с него ровно ту сумму, которую он занимал. Денег он им давать не собирался, дело долго разбирали в суде, и Юсупов получил срок «по нижнему порогу» — три года колонии общего режима. Оперативники, которые его задерживали, через некоторое время стали фигурантами по делу о наркогруппировке, занимавшейся выращиванием марихуаны и сбытом метадона, но, разумеется, никто не стал пересматривать дела, которые они вели. 

Марат отбыл свой срок до конца и вышел на свободу в 2010 году. Хотя он говорит, что первый срок сравнительно со вторым был «почти курортом», состояние его здоровья сильно ухудшилось, впервые после постановки диагноза потребовалась высокоактивная антиретровирусная терапия.

Смертник

— Сначала было сложно, вышел с судимостью, с ВИЧом, кому я был нужен. Но начало налаживаться. Я подлечился, познакомился с женой, мы собирались переехать в Таиланд.

— Почему в Таиланд?

— Там хорошо, тепло… Говорят. Мы много обсуждали это с женой.

— А потом туда съездили?

— А потом меня посадили на 23 года.

Дело «Банды желтых хризантем» широко освещалось в прессе прежде всего из-за яркой детали: преступники прятали оружие в цветах. Сергей Балихин, глава группировки, рассказывал, что желтые хризантемы он покупал из-за их дешевизны и потому, что «желтый — цвет разлуки». Балихин и несколько его товарищей, в числе которых был Василий Сотников, бывший сокамерник Марата Юсупова, специализировались на разбойных нападениях. Банду судили за убийство восьмерых человек.

Марат рассказывает, что один раз продал золото, которое передал ему Балихин. О том, что золото криминальное, подозревал, но лишних вопросов не задавал. «Я себя не оправдываю! — то и дело повторяет Марат. — Люди, с которыми я имел дело, далеко не ангелы были, я тоже. В жизни я делал разные выборы, многие из них были плохими. Я себя не оправдываю!»

Когда членов банды начали задерживать, у Юсупова предполагали найти оружие, но этого не произошло. В многочисленных сюжетах в СМИ про «Банду желтых хризантем» Марата называют «наркоманом со СПИДом», и его это возмущает.  Юсупов говорит, что наркозависимым никогда не был. «Я пробовал все и узнал все, но я не валялся на реабилитации, у меня не было “ломки”, я не воровал из дома “на дозу”», — говорит он. Следствие длилось четыре года, которые Юсупов провел в СИЗО. За это время один из членов банды умер от СПИДа, один выпал из окна своей квартиры. Балихин получил пожизненное, Марат — 23 года. 

Получив срок, Марат попросил жену с ним развестись (что она после некоторого сопротивления и сделала), попрощался с мамой и приготовился умирать.

Сначала его отправили в лагерь в Кировскую область, в колонию строгого режима. В советские времена там был туберкулезный лагерь, бараки с тех времен стоят и сейчас. Марат спрашивает, читала ли я Солженицына: «Со времен “Архипелага ГУЛАГ” изменилось мало, так что, если помните подробности быта, представление можете составить».

Кировские колонии построены в болотистой местности, и, если идет дождь, вода не уходит неделями, передвигаться по территории зоны можно только по дорожкам из строительных «поддонов». Впрочем, Марату это не пригодилось: большую часть времени он пробыл в изоляции.

— У меня на деле была зеленая полоса — такую ставят экстремистам, членам группировок, много кому… Заключенный «с зеленой полосой» находится в полной изоляции и ни с кем не должен общаться. Конечно, с сотрудниками общаться приходилось. Тебя могут тут чуть-чуть побить, там чуть-чуть побить…

— Вас били?

— Конечно, меня как раз били много, но это не особенно страшно. Концлагерь начался, когда меня перевели в другую колонию, в Ржев.

По пути Марата несколько раз помещали вместе с больными туберкулезом. Это не по правилам, а для него, с ослабленным из-за ВИЧ иммунитетом, попросту смертельно. Но это способ воздействовать на неудобного заключенного: в Ржев Марат приехал уже с туберкулезом.

— Что было дальше?

— Дальше он умирал! — вдруг говорит Валентина Евгеньевна, мама Марата. Несколько часов разговора до этого она молчит, но тут достает фотографию из файла — на ней стоит скелет. При росте 183 сантиметра Марат весил 51 килограмм, сейчас, год спустя и все еще иссушенный болезнями, — 56 килограммов.

Марат ходил по стенке, но каждое утро поднимался мыть полы в камере. Из колонок в ней все время гремела музыка — религиозные стихи, патриотические песни и гимн работников ФСИН. Марат, давясь кашлем, напевает несколько строк. 

«Когда бьют — это терпимо, — говорит Марат. — Тяжело, когда холодно. Все время холодно». 

Температура в камере, как он вспоминает, была примерно такая же, как на улице, он был в одной футболке и бесконечно мерз. Он натягивает одеяло повыше и надолго замолкает, слышно только дыхание, сиплое и стесненное. По части туберкулеза его дела обстоят не слишком хорошо, Марату жизненно необходима операция на легком, но сделать ее нельзя. Организм настолько ослаблен, что врачи говорят: «умрет на столе», — и не рискуют.

— Вы со мной разговариваете, я похож на убийцу или маньяка? — Марат вдруг теряет свою иронично-отстраненную интонацию, и, похоже, ему действительно важно, что я об этом думаю. — Каждый, кто слышал про срок в двадцать три года, смотрел на меня, как на людоеда какого-то.

Я говорю, что я не прокурор и не знаю, виновен ли он и в чем конкретно, просто считаю, что с заключенными не должно происходить ничего сверх назначенного им законом наказания. 

— Мне совершенно все равно, кого пытают, маньяка или карманника, этого просто не должно быть.

— Вы, простите, какая-то странная, — говорит Марат. — И маску все-таки наденьте. 

Мама

— Ваш сын жил такой жизнью, которую мало кто может пожелать своему ребенку…

— Да никто не может пожелать! — перебивает Марат и вроде бы усмехается, под маской разобрать сложно.

— Как вы прожили эти годы? Сначала ВИЧ, потом один суд, другой…

— Я просто всегда его очень любила, — говорит Валентина Евгеньевна, чуть повысив голос. Разговор о чувствах явно дается ей нелегко, до того она вставляла реплики редко и только «по фактам» — поправляя дату или подсказывая имя. Дело сына она знает не хуже адвоката, в чистой и пустоватой квартире стоит несколько ящиков с документами, жалобами, фотографиями из тюрьмы, аккуратно разложенными ее руками по папкам.

«Недавно нашли тромб, так врачи говорят, что если что — это хотя бы быстро. Сейчас лежим всю ночь и слушаем: он меня, а я его», — говорит Валентина Евгеньевна. На ногах у нее плотные белые противоварикозные бинты, около кресла стоит костыль, без него она передвигается тяжело и медленно. Скоро в Тверской области состоится очередное заседание Торжокского городского суда, и она поедет на него как законный представитель Марата Юсупова. Сейчас будут оценивать уже пятую медицинскую экспертизу, для которой Валентина Евгеньевна собрала очередную кипу документов, подтверждающую, что Марат действительно неизлечимо болен, его стадия ВИЧ-инфекции 4В — последняя и улучшиться никак не может. 

Марату сейчас показано находиться в больнице, но мама опасается помещать его в лечебное заведение.  По ее словам, не редкость, когда заключенных забирали в колонии прямо из больницы, не исключено взятие под стражу и в случае Марата. Апелляцию прокуратура подала через десять дней после решения об освобождении, новое разбирательство длится год. На каждое заседание Валентина Евгеньевна ездит вместо Марата, вместе с юристом из фонда «В защиту прав заключенных». Юрист занимается делом Марата все это время, а когда Юсупов сидел, юристы Фонда постоянно писали обращения о состоянии его здоровья во все инстанции. Это и позволило ему в конце концов выйти на свободу.

«В зоне мне говорили, мама у вас железная! — говорит Марат и теперь на самом деле улыбается, видно даже через маску. — Ни к кому не ездили так часто, как ко мне. Обычно, когда дают большие сроки, ездить перестают вообще. Срок больше двадцати лет… Да может быть, ко мне одному с таким сроком и ездила!»

Валентина Евгеньевна крутила котлеты, собирала многокилограммовые посылки, Марат говорит, что тюремную еду было есть невозможно, хотя он пытался, потому что знал, что голод для него смертелен. «Это был хлеб… — он вертит руками в поисках аналогии, не находит, руки падают обратно, на одеяло. — Ну вы знаете, есть хлеб черный, есть белый, есть вкусный, есть не особенно. А это был хлеб, который просто не похож на хлеб. Остальная еда — протертая клейкая масса. Я очень старался есть, я знал, что мне это нужно, но совсем не получалось».

Пока сын сидел, от Валентины Евгеньевны ушел муж. Она к этому относится с пониманием. «Он мне говорит что-то: “Валя то, Валя это”, а я только : “Маратик, Маратик…” Кто ж стерпит!»

— Какой он был раньше? — спрашиваю у Валентины Евгеньевны на кухне, где она дает мне кусок пирога, тщательно помыв руки перед этим.

— Он всегда был интересный. Да что был…  Есть. Начинает что-то рассказывать, я иногда аж дела побросаю и сижу, оторваться не могу. Как книга или фильм, только наживую. 

Валентина Евгеньевна говорит, что ездить на заседания утомительно, но к этому рано или поздно привыкаешь, что, когда у Марата появился нормальный адвокат, ей вообще стало гораздо легче.

«Я просто хочу, чтобы это все… Чтобы он был в этот момент дома», — говорит Валентина Евгеньевна. Слово «смерть» она  не произносит, хотя понятно, что имеет в виду именно его.

****

Заключенным помогают не слишком много общественных организаций, их не принято жалеть. Особенно тех, кто попал в места лишения свободы за действительно тяжелые преступления. Почти по согласию с обществом считается, что можно не вкладываться в лечение заключенных. А люди с инвалидностью или тяжелыми заболеваниями в местах лишения свободы практически обречены. 

Вскоре Валентина Евгеньевна поедет в Тверскую область, чтобы узнать, дадут ли ее сыну умереть на воле, вместе с ней поедет адвокат фонда «В защиту прав заключенных». Этот фонд работает больше тринадцати лет и за это время помог 22,5 тысячи заключенных и их родственникам.

Подопечные фонда — очень разные люди, кто-то попал в места заключения заслуженно, кто-то нет, фонд не определяет виновность своих подопечных. Дело юристов фонда — обеспечить соблюдение закона. Поскольку по уголовному кодексу преступников приговаривают к лишению свободы, но не к пыткам. Нигде в статьях наказания не прописана еда, которую невозможно есть, холод, безнаказанное заражение людей туберкулезом и другими болезнями и полное отсутствие для них медицинской помощи.

Фонд «В защиту прав заключенных» выполняет одну из самых сложных задач. Мы можем помочь это сделать — небольшой постоянный платеж или разовое перечисление денег оплатит работу юриста, адвоката и бухгалтера фонда. Давайте будем милосердными. Спасибо.

* 14 февраля 2019 года Минюст внес фонд «В защиту прав заключенных» в реестр НКО, выполняющих функцию иностранного агента. Фонд не согласен: это решение является предметом обжалования в суде.