Последний Новый год

В последний раз своего сына, 24-летнего Евгения Пожарского, Лариса видела накануне взрывов. «Мне надо было уехать в Новокузнецк по делам, а у Жени месяц назад родился сын, маленький Максим. И мне 8 мая так захотелось побыть с сыном, вот просто провести с ним целый день. Но Женя решил: “Мам, поезжай, раз тебе нужно”. Я уже обулась, и в дверях он мне сказал: “Пока, мам, я тебя люблю”. У меня тогда еще так закололо сердце. Я ушла — и больше Женю не видела».

День накануне аварии родные погибших горняков помнят в деталях. Пенсионерка Валентина Бойченко помнит, что восьмого мая ее сын, 35-летний Дмитрий Дурыманов, очень торопился: «Он приехал помочь мне на даче и будто хотел успеть все сделать для меня: накрыл теплицу, а я ему повторяла: “Дим, езжай домой, там Настя одна, езжай домой, езжай”. День еще был такой холодный».

Анастасия Дурыманова, жена Дмитрия, запомнила мужа сидящим на стуле и уставшим после долгого дня — в шесть часов вечера Дмитрий ушел на свою последнюю смену.

Дмитрий с женой Анастасией и сыном Андреем за два года до взрываФото: из личного архива

Анастасия и Дмитрий познакомились еще в школе, в 1996 году у пары родился сын. И жена, и друзья рассказывают про Дмитрия, что он «все время что-то делал»: ходил в походы, сплавлялся на лодке, ездил в лес за ягодами. «Это все Димка, — вспоминает их семейные вылазки друг Дмитрия, шахтер Иван Нефедов, долгое время работавший с ним на одном участке в шахте. — Если бы не он, я бы тут, наверное, нигде и не побывал бы». Потом Анастасия будет вспоминать, что 2010 год был «просто каким-то невозможно хорошим»: «Новый год мы решили встретить на горе, с которой видно весь город. Был сильный мороз, никто с нами идти не рискнул, но мы все равно пошли втроем. Поднялись на гору, а оттуда открывался такой удивительный вид: город блестел, над нами звездное небо, потом начал взрываться салют, все вокруг сверкает — просто что-то невообразимое. Это последний был Новый год, который Дима встретил».

«Это, по ходу, взрыв»

Третья смена на «Распадской» началась как обычно: горняки получили наряды в административном здании, где располагались кабинеты — «участки». Евгений Пожарский работал на самом дальнем, 19-м участке, в лаве 5а-6-24. Получив наряд, горняки идут переодеваться в шахтерские робы из раздевалок в ламповую. Там им выдают самоспасатель и светильник, надевающийся на каску. Потом шахтеры на клети спускаются в шахту. В восемь вечера 8 мая третья смена на «Распадской» приступила к работе: 359 человек находились под землей, в горных выработках шахты общей протяженностью порядка 300 километров.

Первый взрыв раздался в 23:40. 44-летний Игорь Павлянчин находился в километре от предполагаемого эпицентра: взрывная волна сбила его с ног, сбросила каску и подняла вокруг угольную пыль. Электричество отключилось. Выработка погрузилась в темноту. Павлянчин подтянул к себе каску со светильником и пошел выводить своих на поверхность — на-гора. В своей группе он был самым старшим, к 2010 году проработал на шахте уже 19 лет. Ему сразу стало ясно: на шахте взрыв.

Разрушения после аварии на шахте «Распадская»Фото: TK "РТА-Междуреченск"/РИА Новости

Но в административном здании никакой ясности в это время не было. В кабинетах затряслись столы, компьютеры диспетчеров зафиксировали резкое повышение оксида углерода, метана и отключение электричества сразу на нескольких пластах — исчезла связь и с 19-м участком, где работал Евгений Пожарский, и с седьмым, где находился Дмитрий Дурыманов. Диспетчеры в панике переключались между окнами на компьютере. Кто-то из женщин закричал. Дежурный беспрерывно принимал звонки шахтеров из горных выработок.

«У нас струя перевернулась, и слышали хлопок. Что нам делать?»

«С “Глухой” идет потихоньку газ и дым, что нам делать?»

«Мы пошли выходить, а оттуда идет газ и пыль, мы пришли обратно, куда нам идти?»

Всех, кто дозванивался до дежурного, начальник смены отправлял на-гора. Но с теми участками, где произошел обрыв телефонной линии, связаться было невозможно. Так была устроена система оповещения на шахте: в горных выработках стояли телефоны с возможностью громкой связи с поверхностью, но, если нет возможности позвонить, если аппарат или линия повреждены, об аварии шахтеры могли догадаться только по косвенным признакам — запах, дым, отключение электричества. Диспетчер, в свою очередь, тоже не мог связаться с горной выработкой и известить горняков об аварии.

Лев ИдигешевФото: предоставлено ROMB

Так, по косвенным признакам, об аварии догадался и 38-летний шахтер Лев Идигешев. В точке, где находились они с товарищами, послышался хлопок, поднялась пыль и перевернулась струя. Кто-то предположил, что в шахте ведутся взрывные работы — обычное дело. «Нет, ребята, так сильно — это, по ходу, взрыв», — ответил Лев. Они решили выходить на-гора, но столкнулись с густым, как молоко, дымом — не было видно и ладони перед лицом. Шахтеры надели самоспасатели. У одного из них, Сергея Берета, что-то не сработало, Лев увидел, как Берет упал на землю, у него изо рта пошла пена. Сергей тут же скончался, попытки откачать его были напрасны. Нарастала растерянность: в этой части шахты они успели проработать совсем немного и легко могли заблудиться.

В дыму Лев услышал, как рядом кричит его знакомый, Сергей Жалнин: «Мужики, вы где? Где вы?!» Идигешев понял: Сергей просто запаниковал и снял самоспасатель, чтобы позвать на помощь. Лев попытался ответить ему, но с загубником от самоспасателя изо рта вырывалось только мычание. Вскоре последовал глухой звук падения — Жалнин умер. Идигешев пошел в густом дыму, нащупывая ногами рельсы и ориентируясь по ним. Запаса самоспасателя должно хватить на пятьдесят минут при относительно спокойной ходьбе. До этого надо успеть выйти или на свежую струю воздуха, или на поверхность. Если самоспасателя не хватит — не спастись.

«Шансов – ноль»

Позже станет ясно, план эвакуационных выходов из шахты в случае аварии не был рассчитан на то, что в выработки перестанет поступать свежий воздух. От участка, где работал Пожарский, до поверхности было пять километров — в спокойном режиме шахтер может пройти это время за час. В условиях аварии — за два и больше. Потом в ходе следствия многие горняки, проработавшие в шахте много лет, скажут, что запасные выходы им показывали только на бумаге, хотя по нормативам шахтеров должны проводить по ним раз в полгода.

Столбы дыма из вентиляционных участков шахты. Пожар в шахте не давал возможности возобновить операцию по поиску шахтеровФото: Алексей Куденко/РИА Новости

Экспертиза установит, что после первого взрыва в 23:45 умерли 64 человека. Из них одиннадцать так и не нашли. Из 53 обнаруженных задохнулись 37 и только 16 погибли непосредственно от взрывной волны. Когда родственники в следующие после аварии дни спрашивали, как могут выжить шахтеры, не вышедшие на поверхность, руководство шахты успокаивало их пунктами переключения самоспасателей. Мол, в сваренных из листов железа камерах человек может укрыться от взрыва и поменять израсходованный спасатель на новый, чтобы снова дышать.

Один проходчик так отвечал на допросе у следователя в 2010 году:

— На вашем участке были пункты переключения самоспасателей?

— Нет.

— А путь до поверхности от вашего непосредственного места работы составляет..?

— Пешком пять километров. При аварии это часа два идти.

— То есть шансов выйти из вашего забоя при аварии..?

— Ноль.

А 8 мая на телефон дежурного звонили те, кто не мог добраться до поверхности:

— Мы не можем выйти туда, там газ и дым! Не можем подойти даже, нас пять человек.

— В самоспасатели включались, мужики поотравились все, идут, блюют, идти не могут! Мы мужиков можем не донести!

Дежурный начал обзванивать руководящий состав «по первому списку» — аварийному. Начальники участков приезжали, видели, как выходят «обугленные шахтеры» [цитата из допроса, — прим. ТД], пытались связаться со своими, кто был в ту смену под землей. У кого-то все люди уже были на поверхности, кто-то так и не смог дозвониться до своего участка. На совещании в два часа ночи решили заделывать дыры в надшахтных зданиях — там взрывом вынесло стену, и в шахту практически перестал подаваться воздух. Еще через два часа, в 03:45, раздался второй взрыв. Погибли 20 горноспасателей, еще шестерых горняков убило обломками на поверхности.

Пострадавший от взрывов на шахте «Распадская»Фото: TK "РТА-Междуреченск"/РИА Новости

Потом руководство шахты обвинят в том, что они не прекратили подачу воздуха в шахту и послали людей ремонтировать здания, не предусмотрев вероятность второго взрыва. Но многие свидетели на допросах сходились в том, что в действительности руководство не было готово к аварии такого масштаба и не имело никакого алгоритма действий на этот случай: не восстанавливать подачу воздуха значило обречь шахтеров на смерть. Восстанавливать подачу воздуха, как потом признавались руководители на допросах, значило раздуть пожар в шахте еще сильнее.

Игорь Павлянчин шел в гари и дыму, спина в спину с остальными. Отряд решил пойти другим маршрутом, и им повезло: «Вышли на свежую струю и через сорок минут были на поверхности. Еще бы метров двести нам, и остались бы в шахте — нахапались гари. Так многие ребята падали». Лев Идигешев тоже сумел выйти: «Но сколько парней там осталось? Сколько друзей?»

Шахта как дом

Аварии на шахтах в нулевые были регулярной данностью, рассуждает Александр Сергеев, председатель независимого профсоюза горняков, перечисляя крупные взрывы: 110 погибших в марте 2007 года на шахте «Ульяновская» в соседнем Новокузнецке, 39 там же, но на другой шахте в мае. Всего за десять лет с 2000 года в шахтах погибло 299 человек — 390, если считать 8 мая на Распадской.

«После приватизации шахты попали в частные руки. Тогда же пришла техника новая, зарубежная, высокопроизводительная, — объясняет такие цифры Сергеев. – Стали добывать много угля, метана стало выделяться больше, а правила безопасности были старые, ориентированы на предыдущую производительность».

Приватизация «Распадской» была характерной для угольной отрасли тех лет: после всесоюзных шахтерских забастовок 1989 года (которые начались именно в Междуреченске) в 1991 году «Распадскую» акционировали первой в стране. Председателем совета акционеров избрали главного инженера Геннадия Козового. В результате борьбы в коллективе в 1993 году Козовой стал генеральным директором ЗАО «Распадская» и начал скупать акции компании у шахтеров. На кого-то давили и грозили увольнением, но многие продавали акции добровольно: «Что это за акция такая? Никто не знал. Бумажка валяется, да и все. Я свои продал, за пятьдесят тысяч купил себе машину, копейку», — рассказывает Павлянчин. В 2005 году Козовой вошел в список «Форбс» — 90-е место с состоянием в 340 миллионов долларов. «Козовой входил в “Форбс”, но жил в Междуреченске, вставал каждый день в пять утра и ехал в шахту, — рассказывает Сергеев, знавший гендиректора “Распадской”. — Козовой обустраивал шахту, для него она была как дом».

Генеральный директор ОАО «Распадская угольная компания», исполняющий обязанности директора шахты «Распадская», член комиссии по компенсациям родственникам пострадавших Геннадий Козовой после заседания комиссиии в ДК «Распадское»Фото: Алексей Куденко/РИА Новости

Дорога «на Распад», как говорят междуреченцы, идет по мосту через Усу — хлипкий мост скачет, когда по нему проезжает грузовик, но ежедневно, несколько раз в час по мосту движется груженный углем поезд. В Усу впадает тоненькая Ольжерас — река, черная от угольной пыли и поэтому кажущаяся бездонной. В ночь с 8 на 9 мая через этот мост ехали горноспасатели, ехало начальство, которое разбудил среди ночи звонок дежурного, ехали родные. Кто-то найдет «своего» шахтера, черного от пыли, с ожогами, переломами, а кто-то — нет.

До мая 2010 года «Распадская» считалась одной из лучшей шахт, туда в 2002 году приезжал Путин, крупных аварий там не было с 2001 года, генеральный директор и совладелец шахты Геннадий Козовой не экономил на системах безопасности: в безопасность вложили порядка полутора миллиардов долларов, для «Распадской» даже специально разработали систему аэрогазового контроля, которая бы могла обслуживать протяженную шахту. Через два дня после аварии Козовой, стоя у завала на «Распадской», растерянно скажет журналистам: «Я такого не ожидал».

Пустые надежды

В четыре утра 9 мая город проснулся от второго взрыва — гораздо мощнее первого. В квартирах не умолкали телефоны: перезванивались родственники. О том, что на шахте авария, они узнали уже к двум часам ночи. В стотысячном городе на крупнейшей шахте кто-то — сын, муж, друг, отец, брат или знакомый — работал у каждого. Предпраздничной ночью город просыпался от страшных новостей: «Взрыв на шахте! — Ты давай не гони, какой взрыв? — Где твой?» Женщины звонили знакомым, бежали вниз, к соседкам, у которых дети или мужья работали в той же смене. У шахтерского общежития стала собираться молчаливая группа мужчин.

Родственники шахтеров читают списки оставшихся под землей в результате взрывов на шахте «Распадская»Фото: Алексей Куденко/РИА Новости

Анастасия Дурыманова проснулась в пятом часу утра от того, что ее мужа не было рядом, — Дмитрий всегда приходил со смены в четыре утра. Женщина узнала о взрыве и тут же поехала на шахту. Там уже собирались родственники шахтеров. «Я ни с кем не общалась, все время мыслями была с ним, поддерживала его всячески. Пыталась передать ему энергию, чтобы он выжил, чтобы помог другим выйти», — рассказывает Анастасия. Родственники будут ночевать на шахте несколько дней, прежде чем им скажут, что надежды нет.

Иван Нефедов, друг Дмитрия, рассказывает, что шахтерам это было понятно сразу после второго взрыва: «Было ясно, что уже все. Но все равно в эти дни иногда казалось — вдруг? Мало ли». Позже выяснится, что Дмитрий погиб сразу, от взрывной волны: «Получается, что все эти часы, которые я с ним мысленно проводила, на самом деле это было не нужно», — говорит Анастасия. 14 числа родным объявили, что шахту затопят.

Лариса ПожарскаяФото: предоставлено ROMB

«На самом деле, как я сейчас понимаю, очень много было неправды, нас обнадеживали», — рассказывает Лариса Пожарская, мама погибшего Евгения Пожарского. Хотя по диалогу властей уже с первых дней было ясно, что они не надеются поднять шахтеров: «Когда приехал [губернатор Кемеровской области, — прим. ТД] Тулеев, он сразу стал говорить о деньгах, кому какие компенсации заплатят, — вспоминает Лариса. — Хотя нам еще говорили, что поиски идут. Мне тогда это показалось кощунством: разве такое важно сейчас?»

Недовольство условиями труда, замалчивание и неготовность власти к диалогу выплеснулись в митинг у дома культуры «Распадский» 14 мая. Незадолго до этого в соцсети «Мой мир» появился такой пост: «14 мая в 17-00 около ДК «Распадская» состоится встреча, чтобы семьи пострадавших в аварии не чувствовали себя одинокими. Своим приходом на встречу вы покажете свою солидарность с семьями погибших и пострадавших. Огромная просьба для тех, кто собирается придти. Забыть на завтрешний день об алкогольных напитках. Быть трезвыми!!! Чтобы нас не обвинили в том, что мы напились и устроили бучу».

Его автор — работавшая тогда преподавателем в междуреченской автошколе 41-летняя Елена Першина. Сейчас Елена рассказывает, что ее подтолкнуло на инициативу молчание властей: «Не говорили, сколько погибших точно, кто погиб, ходили преувеличенные слухи. А власти не надо бояться говорить с людьми, надо говорить прямо».

По оценкам журналистов, на митинг вышли две тысячи человек. Собравшиеся скандировали «Микрофон! Микрофон!» «Пытались достать микрофон, чтобы озвучить свои требования. Но кому озвучивать? К нам ведь никто не вышел», — вспоминает Нефедов. В городе уже тогда был Тулеев, 11 мая прилетел Путин, но говорить с людьми на площади никто не стал. Тогда горняки стали общаться с журналистами в толпе. Рассказывали, что зарплата у шахтера состоит из двух частей: это называется сдельно-премиальная оплата труда, и при невыполнении плана, если участок добыл меньше, шахтер получит только оклад с минимальными начислениями — 25 тысяч рублей. С планом, говорили шахтеры, получится 40 тысяч. «Люди, чтобы получить эти 35 тысяч, мужики ради семей, не ради денег, идут в шахту и, честно скажу, нарушают технику безопасности, потому что по-другому нельзя — газу у нас очень много. Да, заматывают датчики, заматывают мастера, начальники — все это знают прекрасно. Верх это тоже знает».

Жители Междуреченска, где произошла авария на шахте «Распадская», участники митинга у дома культуры шахты. Горняки и их близкие собрались, чтобы поддержать семьи пострадавших во время взрывов, а также заявить о нарушении техники безопасности на предприятиях и высказать недовольство зарплатами шахтеровФото: Алексей Куденко/РИА Новости

Тогда на митинге едва ли не впервые рассказали о нарушениях требований безопасности на «Распадской».

Дело в том, что при срабатывании датчик отключает электричество в забое, все оборудование останавливается, надо стоять и ждать, когда забой проветрится.

Александр Сергеев вспоминает, как он, вылетев в Междуреченск по личным делам в 20-х числах мая, организовал встречу шахтеров с Александром Вагиным, председателем совета директоров «Распадской», вторым после Козового человеком в шахте. «Ситуация была напряженная, шахтеров еще хоронили. Я сказал Вагину: “Ну поговори с людьми”. Мы друг друга знали, и разговор был достаточно открытым. Пришли обычные работяги, стали задавать вопросы: “Почему вы позволяли начальникам издеваться над нами, почему мы работали в таких условиях? Нам давали команду: нарушайте, а то вылетите с шахты”. Вагин на это делал круглые глаза — лицо у него было достаточно обескураженное».

Похороны в Междуреченске затянулись на месяцы: после затопления воду стали откачивать постепенно, тела доставали по одному — останки Дмитрия Дурыманова подняли 6 октября. Родные ждали экспертизы, хоронили родных и пытались справиться с потерей: «Я только через год поняла, что чайник называется чайником», — вспоминает мать Дмитрия, Валентина Бойченко. «Первые дни, первые месяцы это было постоянно постоянно в голове. Ты начинаешь рыдать, кричать и понимаешь, что никуда от этого не деться, не спрятаться, не скрыться, не вырваться, эта боль внутри», — говорит Анастасия.

Следствие продлилось шесть лет, суд начался в 2016 году. Никого так и не наказали.

Карты и экспертизы

Евгений ПожарскийФото: предоставлено ROMB

Собираясь в ночную смену, Лариса Пожарская ставит кашу на плиту, чтобы поужинать, вернувшись домой. Десять лет назад, 9 мая, она тоже собиралась на работу: Лариса работает на вентиляторной установке на «Распадской», которая и подает воздух в шахту. Но установку снесло вторым взрывом, и идти 9 мая Ларисе было уже некуда. Вместо этого она все равно поехала на Распад: узнавать, где ее сын.

Лариса и ее подруга Светлана Морозовская, вдова погибшего Дмитрия Морозовского, были в числе родственников погибших горняков, кто внимательно следил за ходом следствия и последующим судебным процессом: «Мы ходили в следственный комитет, мы знакомились с делами, мы читали, мы разбирались, мы хотели понять, почему это произошло», — рассказывает Лариса. У нее дома целая папка бумаг и несколько толстых тетрадей по 96 листов, исписанных тесным убористым почерком: конспект заседаний суда, в первую очередь, показания свидетелей на процессе. Следствие продлилось шесть лет и пришло к выводу, что эпицентр взрыва был на шестом пласту, в лаве, смежной с ранее выработанной лавой 5а-6-16, выше по этому пласту.

«Такая схема проветривания применялась, потому что в этой лаве было много метана, — объясняет Сергеев. — И поэтому часть газа решили отводить в выработанное пространство». Метана могло выделяться много, потому что нагрузка на эту лаву была значительной, в апреле 2010 года в лаве 5а-6-18 добывалось до 11 тысяч тонн угля в сутки. Следователи отталкиваются от безопасной нагрузки в восемь тысяч тонн, как указано в основном проекте шахты от 1998 года.

В результате интенсивной добычи и неправильной схемы проветривания (она была запрещена Ростехнадзором после аварии в 2007 году на шахте «Ульяновская», той, которую помогал ликвидировать Козовой) в завале рядом копился метан. Вторым фатальным, по мнению следствия, фактором стал пожар в выработанном пространстве на пласту выше: уголь всегда склонен к самовозгоранию и может воспламениться сам собой. С седьмого, соседнего пласта пожар перешел на шестой — туда, где копился метан. Шахтеры подтвердили следствию, что из соседней лавы 5а-6-18 текла теплая вода, значит, там действительно был пожар и огонь нагревал холодные подземные воды. Накопившись в объеме 600 квадратных метров, метан взорвался из-за пожара в 23:40 8 мая, и сильная взрывная волна разошлась по горным выработкам. Вслед за метаном сдетонировала угольная пыль, которую, по мнению следствия, в шахте никто не убирал. Распространившись по выработкам, взрывная волна подняла угольную пыль, и начавшийся пожар вызвал второй взрыв, гораздо более разрушительный по силе.

Вентиляторная установка главного проветривания шахты «Распадская» после аварииФото: Алексей Куденко/РИА Новости

В офисе междуреченского адвоката Виктории Аржаевой солнечно, в первой половине дня лучи бьют прямо в окно. Аржаева разворачивает на столе карту горных выработок «Распадской». На карте отмечены места, где нашли тела погибших, завалы из-за взрыва, направления потоков воздуха.

Виктория защищала Анатолия Рыжова, технического директора шахты. Его обвиняли среди прочего в том, что он допустил повышенную нагрузку на лаву 5а-6-18, где добывалось не восемь тысяч тонн в сутки, а больше. Обвинение Рыжову предъявили в конце 2014 года, и тогда же Аржаева вступила в дело. Водя карандашом по схеме шахты, адвокат полемизирует с позицией следствия: «В соответствии с позицией обвинения взрыв произошел на шестом пласту, в лаве 5а-6-18. Однако люди, найденные в лаве 5а-6-18, то есть в эпицентре взрыва, не имели каких-либо повреждений, характерных для взрывных травм: они успели надеть самоспасатели и погибли от отравления продуктами горения. А люди на седьмом пласту остались на своих рабочих местах, имели сильные повреждения, характерные для взрывных травм. Имеются доказательства, в том числе комиссионные ситуационные судебно-медицинские экспертизы, подтверждающие, что эпицентр взрыва был в другом месте. Необходимо расследовать обстоятельства взрыва и установить его причину именно там. А этого сделано не было». На седьмом пласту, на участке номер семь, и работал Дмитрий Дурыманов, и его семья подтверждает, что взрывная волна смертельно травмировала шахтера.

Кроме того, одним из важных доводов следствия также является цифра в восемь тысяч тонн угля в сутки — безопасная нагрузка на лаву. Но в паспорте выемочного участка от 2008 года значилось, что максимальная безопасная нагрузка на лаву 5а-6-18 составляла 11 627 тонн угля в сутки, а не восемь, и эта цифра основана на расчетах, в том числе по газовой нагрузке. «Паспорт лавы, — указывает Аржаева, — проходил строгую проверку на его соответствие нормативным требованиям промышленной безопасности».

Кроме того, защита приводит довод, что изоляция датчиков метана маловероятна: если бы шахтеры закрыли датчик, диспетчер заметил бы характерное изменение кривой выбросов метана. «Экспертиза, проанализировав данные датчиков, отразила, что вмешательств в датчики системы аэрогазового контроля не было. Кроме того, следствие также не указывает возможное вмешательство в датчики как причину взрыва, так как установлено это не было, — говорит Виктория Аржаева. — По мнению следствия, столь масштабный взрыв произошел из-за наличия в выработках шахты угольной пыли во взрывоопасной концентрации. Но по нормативным требованиям оценка состояния угольной пыли определяется только в лаборатории или приборами, а такие данные [в экспертизе ] отсутствуют». Сам же расчет о количестве угольной пыли в выработках шахты в экспертизе выполнен с ошибкой (документ есть в распоряжении редакции).

Корреспондент «Таких дел» изучила и проанализировала показания свидетелей (есть в распоряжении редакции) о месяцах, предшествующих аварии, и сложила картину событий.

«Все всегда из-за плана»

«В январе [2010 года] на шахте убило человека, — вспоминает Лариса. — Нас собрали и объявили: электрослесарь залез не туда, и его ударило током. Причем по рассказам слесарь был очень грамотный. А Женька пришел ко мне и сказал: “Мам, не слушай никого. Это был пожар и взрыв. Взрывом его убило. Только это скрывают и говорить не хотят”». Впоследствии показания свидетелей в суде подтвердили этот эпизод — это стало одним из пунктов обвинения, предъявленного инспектору Ростехнадзора Федору Веремеенко.

Спасатели поднимают на поверхность тела погибших при взрывах на шахте «Распадская»Фото: РИА Новости

Горняк, который работал на одном участке с Евгением Пожарским, говорил на допросе в июне 2010 года: «Исходящие датчики, настроенные на один процент метана, в рабочие смены почти все время были подклеены. Датчики [сами] рабочие не заклеивали, их обычно заклеивал кто-то из мастеров. Не заметить, что датчик заклеен, невозможно, заклеивались датчики куском изолирующей ленты или скотчем, так, чтобы осталось небольшое отверстие для прохождения рудничной атмосферы. Мастера ВТБ не могли не видеть, что некоторые исходящие датчики на нашем участке заклеены». Иван Нефедов, друг Дмитрия Дурыманова, также подтверждает, что такая практика была в 2010 году.

— Датчики бывали и подклеенные, и в целлофане замотанные, и заклеенные жвачкой. Но это не значит, что мы какие-то дебильные люди: газа много, а мы датчики затыкаем. Мы носили с собой переносные газоанализаторы и при трех процентах метана все равно останавливали работу.

— А зачем подклеивать?

— А чтобы план сделать. Чтобы можно было работать с небольшими превышениями. И кто об этом знал? Все знали. Идет мастер ВТБ, видит подклеенный датчик, спрашивает: «Что, едете? — Едем. — Сколько до плана? Столько-то. — Ну ладно, езжайте дальше».

Игорь Павлянчин говорит, что он, если бы увидел заклеенный датчик, «дал бы лопатой по морде, а потому что жить охота». Но тут же оговаривается: это у них на участке «все было хорошо с этим. А что у них там, [в лаве] творится, кто их знает?»

В тех же показаниях говорится и о других нарушениях, которые повторяются у разных свидетелей от допроса к допросу: людей не хватало, заниматься техникой безопасности было некому. По правилам горную выработку надо сланцевать — разбрасывать инертную пыль, чтобы угольная пыль была невзрывоопасна, и смачивать — бурить в угольном пласту скважины и закачивать туда воду со смачивателем. На том участке, где работал Евгений Пожарский, пыли было «по колено»: сланцевать ее было просто некому, потому что на участке не хватало людей. В первую очередь горняки должны были выполнить план, потому что от плана зависела их зарплата.

Кто мог, сланцевали выработку вручную: «Взяли немного, побросали и дальше пошли, а кому охота руками махать?» — вспоминает Иван Нефедов. Из показаний свидетелей следует, что такой же была и ситуация со смачиванием пласта, оборудование было устаревшим, не позволяло закачать в пласт нужный объем воды и стояло на участке «на случай прихода комиссии». На допросе один из горняков описал характерную для шахты ситуацию: чтобы нарастить пожарно-оросительный водопровод на одном участке, пришлось разобрать трубы на другом, и там уже орошать уголь водой было невозможно.

Так называли постановления на остановку работ и устранение нарушений. но руководство участка негласно приказывало продолжать работать

«Ситуация, — заключает свидетель, — была для руководства слишком очевидной. Нас просто поставили в такие условия, когда мы вынуждены были работать с нарушениями охраны труда и техники безопасности». Нефедов подтверждает, что они работали под красными печатями «тихонько, негласно»:

— А почему?

— А из-за плана. Все всегда из-за плана. А план — это деньги.

«Работали мы в вышеуказанных условиях потому, чтобы успеть выполнить план и хоть какие-то деньги домой принести», — заключает на допросе свидетель.

Похороны шахтера Федора Аксентьева, погибшего во время взрыва на шахтеФото: Sergey Ponomarev/AP/ТАСС

Так, хотя на шахте внедрили одну из самых современных систем газовой защиты со сведенными в единую сеть датчиками и вложились в новые комбайны для добычи угля, руководству «Распадской» не хватило примитивных материалов и простейшего оборудования, а также людей и адекватной для них зарплаты.

«Гонка за углем», — так горняки часто описывают работу на «Распадской» в те годы. «Это Козовой придумал, — вспоминает Лев Идигешев. — Ему все мало было угля. Одни участки ставят рекорды, им и деньги, им и новое оборудование, и комбайны, и комплексы, а остальных отправят на другой участок, и мы там мучаемся за копейки». К тем шахтерам, которые задавали вопросы, вспоминает Идигешев, в шахте относились плохо. Когда Лев вступил в независимый профсоюз горняков, его и всех, «кто начальству не нравился», отправили на трудный участок. Многое в шахте зависело от младшего руководящего состава, вспоминает Павлянчин: «Каждый месяц начальники участка ходят на планирование. Многое зависит от самого начальника участка, ему дают нереальный план, а он и рот не открывает, берет под козырек: “Есть, капитан!” И мы четыре года без плана. А что на это говорят? “Старайтесь, мужики! Старайтесь”. Вот мужики и старались».

В 2009 году ПАО «Распадская» добыла 10,6 миллиона тонн угля, реализовав из них восемь по 3600 рублей за тонну. А в лаве 5а-6-18, где безопасная нагрузка составляла 11 627 тонн в сутки, в январе 2010 года добывалось до 17 800 тонн в сутки. На вопрос, могли ли Козовой с Вагиным знать о нарушениях, Сергеев вздыхает: «Я думаю, они догадывались, что проблемы есть. Но они надеялись, что нижестоящее начальство — директор, технический директор, главный инженер, начальник ВТБ, замдиректора по технике безопасности — выполнят в полном объеме свою работу по соблюдению промышленной безопасности». Пресс-служба компании Романа Абрамовича «Евраз» (акционером которой по-прежнему является Геннадий Козовой) и члены семьи Геннадия Козового не ответили на просьбу ТД об интервью.

«Никто ни за что не отвечает»

Валентина БойченкоФото: предоставлено ROMB

Суд начался в 2016 году. В списке обвиняемых был директор шахты Игорь Волков, технический директор Анатолий Рыжов, главный инженер Андрей Дружинин, инспектор Ростехнадзора Федор Веремеенко, начальник смены Игорь Белов, начальник службы ВТБ Вячеслав Радцев, начальник службы вентиляции, дегазации и профилактики Владислав Вальц и Александр Апальков, командир отряда горноспасателей. Поначалу желающих посещать процесс было много, и первые заседания прошли в ДК «Распадский», где шесть лет назад на митинг собрались недовольные шахтеры. Но интерес к процессу быстро увял, а родственникам туда ходить было просто невыносимо: «Там каждый раз зачитывали список пострадавших: кого как покалечило, как убило», — вспоминает Валентина Бойченко, мама Дмитрия Дурыманова. Ранило пострадавших и поведение обвиняемых: «Мне доказывали и Рыжов, и Апальков, что мой сын просто не захотел выйти из этой шахты», — вспоминает Лариса. В результате пристально за ходом процесса следила небольшая инициативная группа родственников в пять-шесть человек, в том числе Бойченко, Пожарская и Морозовская.

Всем обвиняемым, кроме Веремеенко, вменялась в вину ч.3 217 статьи УК РФ, нарушение требований промышленной безопасности опасных производственных объектов, повлекшее смерть двух и более лиц. В октябре 2018 года срок давности по этой статье сократили до шести лет. В декабре 2018-го ходатайство о прекращении уголовного преследования подали первые трое обвиняемых: Дружинин, Белов и Вальц. Так фигуранты постепенно выбывали из дела, последним остался Анатолий Рыжов: «Мой подзащитный до последнего хотел, чтобы была установлена истина, чтобы суд услышал его доводы. Но люди просто устали от преследования», — говорит Аржаева. В январе 2020 года Рыжов также написал заявление о прекращении уголовного преследования в связи с истечением срока давности.

Анатолий Рыжов и Андрей Дружинин отказались говорить с ТД. Федор Веремеенко не ответил на вопрос корреспондента ТД.

«Мы боролись шесть лет, — говорит Лариса. — Я мечтала, чтобы их посадили. Чтобы хоть за какую-то смерть кто-то понес хоть какое-то наказание. А так у нас никто ни за что не отвечает, обвиняемых не оказалось».

Директор угольной шахты «Распадская» Игорь Волков (справа), который 18 мая 2010 года подал в отставкуФото: Алексей Ефимов/РИА Новости

Но по итогам аварии изменилось многое: на «Распадской» окончательно укрепился «Евраз», правила безопасности стали гораздо строже: «Сейчас даже мысли нет к этим датчикам подойти, — говорит Иван Нефедов. — С тобой даже разговаривать не будут, просто уволят, и все». Он перечисляет изменения: установили систему, которая отслеживает нахождение шахтеров на случай аварии, сланцуют выработку теперь не руками, а техникой, на нарушения больше не закрывают глаза.

Вскоре после аварии был принят закон об обязательной дегазации угольных шахт, чтобы снизить вероятность взрывов метана. Сергеев говорит, что независимый профсоюз был практически единственным, кто регулярно поднимал проблему обязательной дегазации и до аварии, но услышан был только после взрывов на «Распадской». Тариф (основную составляющую заработной платы, от которого рассчитываются последующие начисления) на «Распадской» тоже повысили в соответствии с поручениями Путина, чтобы соотношение постоянной и временной составляющей в зарплате установилось на уровне 70 и 30 процентов. Игорь Павлянчин и Лев Идигешев проработали на «Распадской» после аварии еще много лет. Павлянчин ушел оттуда только в 2019 году:

Сына Ларисы, Евгения, на поверхность так и не достали, как и еще десять человек: Дмитрия Морозовского, Евгения Потемкина, Геннадия Марковских, Евгения Труфанова, Александра Пахолкова, Тахира Фатхутдинова, Илью Коростелева, Александра Боринского, Евгения Лапшина и Андрея Макарова. Руководство шахты все еще обещает родным, что останки горняков поднимут, но сделать это очень сложно.

Вместе с вдовой Дмитрия Морозовского Светланой и другими близкими погибших Лариса регулярно ездит «на камень» — мемориал над предполагаемым местом взрыва. Там они на Новый год ставят елку, наряжают ее и так празднуют. Работает Пожарская по-прежнему на «Распадской»: «Мне казалось, что если я буду работать там, то я буду ближе к сыну. Иногда я смотрю на шахтеров, как они идут со смены, все чумазые. И завидую им».

Родственники шахтеров на шахте «Распадская»Фото: Sergey Ponomarev/AP/ТАСС

Анастасия Дурыманова переехала в Санкт-Петербург к сыну и вышла замуж во второй раз: «Сразу после аварии будто бы клок вырвали из груди, и сейчас, спустя десять лет, эта рана едва-едва прикрылась. Дмитрий у меня в голове практически каждый день, он как будто бы живет во мне».

В Междуреченске течет обычная сибирская жизнь: горожане жалуются на снежные завалы, пересказывают друг другу новость о том, что в районе дамбы видели волков, зимой выпавший снег на вторые сутки покрывается мелкой угольной пылью, днем слепит солнце — окруженный горами город лежит, отделившись от остального мира.

Иван Нефедов по-прежнему работает на «Распадской» проходчиком. На вопрос, не думал ли он после аварии уйти из шахты, Нефедов улыбается и качает головой: «Во-первых, работать негде. Во-вторых, шахта, она так просто не отпускает, как залез, так и не вылезешь. Мне там нравится — температура всегда одна и та же, хорошо. Я вот только не хотел, чтобы сын у меня шел работать в шахту. Но он все равно пошел».

Редактор — Артем Беседин

Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!