Чужая жена
Алена Хоперскова, бывшая руководительница информационного отдела
Война началась полгода назад, и похоронки им пришли почти одновременно — Настеньке, матери моей бабушки, и ее подругам. Юные, почти девочки по нынешним меркам, обнялись на лавочке, вцепились друг в дружку, выли в голос.
У Настеньки были две девчонки, Аля и Лиля, старшей еще и трех лет не исполнилось. Старшая, Аля, Аленька, Альбина, — это моя бабушка.
Когда ее родной отец ушел на фронт, Альбине было два года. Воспоминание о нем у бабушки только одно: вот отец приходит домой уставший, моет руки и берет дочь на колени. Ей сперва неловко и страшно, а потом она смелеет и лезет ручонками прямо ему в тарелку с супом — выудить оттуда жареный лук, который она обожала.
«А он брезгливый был, жуть! — говорила мать бабушке потом. — Я обмерла, а он смеется и руки тебе целует. Как он тебя любил — это было просто нечто, души в тебе не чаял, Аля».
В той похоронке написали, что Николай Горбунов «геройски погиб». Всегда лез в пекло, всегда хотел быть первым, все делал на совесть, основательно. Был черноволос, а в детстве — белым-белым, как и бабушка. Все это моя бабушка узнает позже, когда станет взрослой.
Все детство она будет считать отцом другого человека.
Тогда в их большом доме на четыре семьи остались только вдовы с детьми. Стали жить как одна семья и помогать друг другу, только так и дотянули до мая 1945 года, до победы.
А потом был июнь, когда солдаты возвращались домой с фронта.
«Нас четыре подружки, — вспоминает бабушка, — все с самого утра сидим на лавочке, как птенчики, в одних плавочках, и смотрим — пройдет ли папа? Дождь идет, а все равно сидим, не уходим».
Все солдаты шли группами, и только один отстал.
«Я его увидела, соскочила и побежала к нему, кричу: “Папа, папа!” Сама не знаю почему — просто увидела его и полетела. Он меня поднял на руки, прижал к себе и понес. Я до сих пор помню, как у него сердце колотилось».
Бабушка уже не помнит, как отреагировала ее мама, когда чужой мужчина принес ей ребенка на руках. И, конечно, не знает, что чувствовала Настенька, когда уносила дочь, а та кричала и плакала: «Но это папа, папа вернулся». Помнит только, что с тех пор тот солдат приходил на ту лавочку каждый день: поговорить, угостить конфетой, почитать вслух.
Василий — так его звали — остался в Сибири: вся его семья на Украине была убита фашистами. Работал в воинской части с Настенькой, наверняка замечал ее: она была поразительно красива, я помню это и по фотографиям, которые показывала бабушка в детстве.
«Она ему очень нравилась, но он считал, что он ее недостоин, — уверена бабушка. — Ведь все знали, что она вдова, что офицеры выше званием были готовы на ней жениться. Но раз мы, дети, прикипели к нему, то куда ей было деваться?»
Бабушка все детство считала, что Василий — это и есть ее любимый папа, который узнал ее на той пыльной дороге. О том, что он не ее родной отец, она узнала только в школе. Учительница распекала и уколола: «Ты ведь ему чужая!»
«Я даже не знаю, было ли мне с родным отцом так хорошо, как с ним, — медленно и тихо говорит бабушка, когда я прошу ее рассказать о Василии. — Он в нас с Лилей души не чаял: сам весь год ходил в простой солдатской форме, но девочки были одеты, обуты, хорошо учились. Когда мама на них ругалась, всегда заступался: “Ну Настенька, они же дети! Вырастут и все поймут”. Необыкновенной души человек. Человек, который дал нам вторую жизнь».
Я слышала эту историю — как бабушка привела в дом солдата, который стал ее отцом и самым лучшим дедушкой на свете для моего папы — сотни раз с самого детства. Но я ни разу не думала о том, что спрашиваю сейчас: «А твоя мама его любила?»
Бабушка долго молчит, и я по телефону слышу, как она прерывисто вздыхает, перед тем как ответить.
«Мама шутила: “Если уж Альбина выбрала Ваську, то что нам оставалось?” Если честно, я думаю, что мама просто приняла его. За то, как он любил нас, детей, и как о нас заботился… Я считаю, что нам очень повезло».
Это было в Решетах — небольшом поселке в Красноярском крае. Все мое детство бабушка говорила мне, что там находится воинская часть. Часто вспоминала шахматы и шкаф, которые подарили ее матери заключенные, по словам бабушки, прекрасные умные люди, ученые. Теперь «Википедия» говорит мне, что в Решетах был лагерь НКВД, куда отправляли в том числе и «политических».
«Я ненадолго»
Анна Воробьева, корреспондент
Про своего прадеда, Николая Александровича Белавина, я, как мне казалось, знала самое важное. Во-первых, он был художником и больше всего любил храмы: в каждой комнате бабушкиной квартиры по черно-белой карандашной церкви в резной раме. Во-вторых, он воевал: брал Берлин, попал в плен, а потом за это получил восемь лет лагерей. Наверное, заподозрили в шпионаже — так я отвечала себе на вопрос о том, что такого он сделал в этом плену и почему в КГБ решили, что он — «враг народа». И, как выяснилось, была неправа.
Николай Белавин был призван на фронт из Москвы в июле 1941 года. Полгода он воевал в стрелковом батальоне Центрального фронта, а зимой 1941-42 годов при отступлении обморозил ноги. «Наши» оставили его, а немцы — нашли и взяли в плен. Прадед попал на принудительные работы в баварский Бамберг. Там писал все, что видел: углем на папиросной бумаге выводил портреты других пленных, охранников, делал пейзажные наброски. Все работы аккуратно подписывал. Понравившиеся рисунки немцы забирали себе: возможно, благодаря этому он и выжил.
Весной 45-го американские войска освободили Баварию. Прадед вернулся на фронт и в составе пехотной части дошел до Берлина.
Осенью 1946-го, через год после демобилизации, началась черная полоса — КГБ нашел его «непатриотичные» рисунки в немецких архивах. Бабушка вспоминает, как за ним пришли: в семь вечера в дверь «постучало» пальто с каракулевым воротником. Больше она, десятилетняя, ничего не разглядела. «Папа вышел, через минуту вернулся за вещами и сказал: “Я ненадолго”. И ушел на восемь лет», — рассказывает она.
Прадеда осудили по 58-й статье («Измена родине») и отправили сначала в Соловки, а потом на Дальний Восток — строить железные дороги на Колыме и в Магадане. Его осудили на 10 лет, но через восемь реабилитировали и освободили — он вернулся в Москву и до смерти остался свободным художником.
«Настька, учи языки!»
Настя Лотарева, экс-главный редактор
Моя бабушка, Светлана Федоровна, Светочка, родилась 21 июня. Поэтому, когда ее четвертый день рождения отмечался, это было классическое «встали и ушли в военкомат», как в фильмах.
Ее отца забрали в 1937-м, мама Настя, в честь которой меня и назвали, растила одна троих детей, мыла полы в госпитале города Николаева. Город Николаев попал в оккупацию через два месяца, в августе. В госпитале были теперь немцы. Бабушке Свете было тогда четыре года.
В нашем саду в кустах малины прятался раненый летчик, которого не успели вывезти и сказали выбираться самому. Прабабушка давала ему и его товарищам гражданскую одежду и несколько дней кормила. Летчик долго писал ей потом и посылал аттестат. Но прабабушка стеснялась своей неграмотной письменной речи и не отвечала.
В госпитале работала русская немка Герда, врач. Она давала нашей семье остатки еды — в бидончике под дощечкой лежало масло, а сверху наливались объедки. Однажды бабушка попала под проверку, что тоже расстрельное дело, четырехлетний ребенок с бидончиком стоял перед автоматчиками. Спасла ее та же немка Герда, что–то придумала, выгородила.
Брата Светы, шестнадцатилетнего Николая, угнали из Николаева в Германию, когда всех грузили в вагоны, Света вырвалась из материнских рук и побежала к брату через площадь. Нет, в нее никто не стрелял, но это было совершенно не очевидно, когда она бежала. Дедушка Коля попадет в лагерь, будет немного говорить с охранниками — он хорошо знал немецкий. Перед приходом советских войск он услышит, что их хотят посадить на баржи и утопить, и сбежит, не уговорив никого сделать так же, кроме одного своего друга. Я хорошо помню двоюродного деда, его голубые, слегка выцветшие — как у всех в нашей семье — глаза и вечная его фраза: «Настька, не ленись, учи языки! Учи!»
Когда немцы уходили, один забежал в дом. Там под марселевым одеялом лежали Света и Вера, две сестры. Немец был с автоматом, схватил одеяло и стал водить дулом автомата над детьми. Раз, два, потом сказал: «Ппух!» — взял одеяло и ушел.
Годы спустя бабушка Света ехала на поезде в ГДР. Граница туда ночная, пограничники, громко переговариваясь на немецком, заходят и светят фонариком в лицо, говорят: «Аусвайс». Она проснулась от света фонарика и просто потеряла дар речи. Буквально. Насовсем. «Я, — говорит, — мычу, Валерка (дедушка) говорит: “Света, Светочка, что? Что они сделали? Они тебе навредили? Или инсульт? Или что?!” — а я пишу: “Не могу, не могу говорить” на салфетке. Память превратила в ребенка».
Света говорила, что ничего страшнее оккупации в ее жизни не было, несмотря на забранного в заключение отца, тяжелые болезни и вообще не самую легкую жизнь. Но в нашей семье 9 Мая — это действительно самый главный праздник, сейчас, когда бабушки с нами уже нет, тоже. Бессмертный наш полк — это и бабушка, и дедушка, войну проведший в сибирской деревне, и прадед, председатель совхоза, построивший первый в Сибири аэродром для быстрого обучения пилотов, и его брат, связист дедушка Боря, и второй дед, работавший на заводе в 14 лет, стоявший на ящике, потому что по-другому не дотягивался, и муж сестры моей бабушки дед Вася, танкист. Это мы, их дети и внуки, и это наша Победа.
Цемент
Алина Скуридина, руководительница финансового направления фонда «Нужна помощь»
«Прощайте, жена и дети»
Анна Попова, корреспондент
Последнее, что мой прадед Василий Войнов написал с фронта семье, было короткое: «Прощайте, жена и дети». Потом они пытались отправить ему «треугольничек», но его вернули с припиской: «Выбыл из части». Он считался пропавшим без вести, пока, уже после распада СССР, моя бабушка не стала узнавать, что случилось с ее отцом. Так выяснилось, что он скорее всего погиб под Ржевом в 1943 году.
Прадед и его жена Евдокия знали друг друга всю жизнь: они были родом из одной рязанской деревни. Потом поженились, и у них родилось пятеро детей, самая младшая, моя бабушка, в январе 1941 года. Всех их прабабушка спасла от голода во время войны — и они всю жизнь были ей благодарны. Она так и не вышла замуж второй раз после смерти прадеда и отдала себя воспитанию детей и внуков.
Прабабушка Евдокия последний раз видела мужа на станции Гражданская, когда он был вместе с сибирской дивизией проездом в Москве. По иронии судьбы я проработала рядом с Гражданской год и каждый день ходила по платформе, на которой когда-то прабабушка и ее старшая дочь Зоя метались туда-сюда среди солдат и офицеров в поисках прадеда. В конце концов они нашли его, он успел поцеловать жену и обнять дочь — и уехал навстречу, как оказалось, своей смерти.
От прадеда остались яблоневый сад, старый дом под Москвой и черно-белая фотография на стене в бабушкиной спальне.
Три «Красных звезды», два «Красных знамени»
Владимир Шведов, бывший заместитель главного редактора
Моего прадеда, отца бабушки по материнской линии, звали Зосим Кузьмич Чернятьев. Хотя в нашей семье нет традиции вести родословную, десять лет назад я немного собрал и систематизировал сведения про него — он был офицером РККА, поэтому их сохранилось немало.
Зосим Кузьмич родился в 1913 году в Костромской области, в деревне Черныши. При крещении его нарекли Изосимом, со временем первая буква имени из-за ошибки потерялась.
Еще в подростковом возрасте Зосим проявлял большую исполнительность и стремление к руководству. В тринадцать лет прадед на протяжении нескольких месяцев заведовал колхозом. Повзрослев, он записывается и в комсомол, а с 1939 года становится членом ВКП(б). Убежденный сторонник большевизма, принципиальный и порою суровый человек, Зосим Кузьмич с молодости четко решил посвятить себя военной службе. В 22 года он записывается в РККА и вскорости заканчивает артиллерийское училище.
В советско-финской войне 1939—1940 годов капитан Чернятьев командовал артиллерийской ротой. С июня по ноябрь 1941-го, в первые месяцы Великой Отечественной — снова командир роты на Северо-Западном фронте. В это время Зосим Кузьмич несколько раз был в шаге от смерти: получил два тяжелых ранения под Новгородом и под Пушкином, был контужен под городом Кроже.
На этом успешная служба Зосима Кузьмича не прервалась — он быстро восстанавливается и уже в 1942-1943 годах командует батальоном на Западном фронте. В мае 1944-го оканчивает специальный восьмимесячный ускоренный курс Военной академии Красной армии им. М. В. Фрунзе. И случается нечто интересное: по документам, найденным в архивах, в августе 1944 года командир батальона капитан Чернятьев считается пропавшим без вести — где-то на просторах образованного в апреле 1944-го 3-го Белорусского фронта. На самом деле, уже по другим документам, в это время Зосим Кузьмич получает повышение до майора и занимает значительную должность «помощника начальника оперативного отдела штаба армии 33 по использованию опыта войны», что бы это ни значило. Мне пока так и не удалось выяснить, чем именно занимался в это время прадед.
Участвовал в освобождении Белоруссии, Западной Украины, Польши. Во время битвы за Берлин командовал дивизионной артиллерийской батареей. После подписания Третьим рейхом капитуляции на протяжении года был военным комендантом в одном из немецких городков недалеко от столицы.
Вернувшись в СССР, Зосим Кузьмич занимал должности начальника военной части и помощника военкома, объездил множество больших и малых городов. В конечном итоге он получил звание подполковника и место военкома Калужской области, а в 1952 году ушел в увольнение. В Калуге стал депутатом Горисполкома, председателем по вопросам распределения жилплощади.
Инвалид Великой Отечественной, Зосим Кузьмич всю жизнь страдал от множества ранений, полученных во время сражений. В старости даже незначительные болезни проходили крайне тяжело. В 1984 году скончался.
У него было много медалей и орденов, в том числе «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Ленинграда» и «За взятие Берлина». Также награжден тремя орденами Красной Звезды, двумя орденами Красного Знамени.
Охранная молитва
Светлана Ломакина, корреспондент
У меня нет особенных историй. Есть только короткий фрагмент в памяти, как я, еще такая маленькая, что неуверенно держусь на ногах, стою на подоконнике со стороны улицы и целую стекло. Меня придерживают мамины руки. По другую сторону окна я вижу большое, счастливое и сильно измятое лицо. Оно мне улыбается и гулит. Это прадед Петя. Он так разговаривает.
К тому моменту, когда мне исполнилось полтора года, мы с ним сравнялись в развитии. Я шла вперед, а он назад, и вот в этой точке-полуторке мы и пересеклись. Вместе гулили, вместе смеялись, вместе плакали и делили игрушки. Мама близко не подпускала — боялась, что большой ребенок может нечаянно навредить малому.
Прабабушка Милка (на самом деле ее звали Марфа, но из-за тихого характера и ласкового ко всем обращения прижилось — милая, Милка) рассказывала, что до войны дед был с буйным нравом. Громко ругался, вечно был чем-то недоволен и даже руку на нее поднимал. Но тогда, говорила Милка, мало какая жена не была битой. Все так жили, а раз все, то и она.
Марфа вышла из рода священнослужителей. Поскольку времена были суровые, о своих дедах-прадедах она не рассказывала. Я тогда была еще мала, а на расспросы мамы прабабушка отвечала всегда одно: «На кой тебе это знать, милка? Уж лучше помалкивать…»
От более разговорчивых родственников я узнала, что одного из моих дальних прадедов расстреляли за пословицу. Мол, во время работы на колхозном поле он сел на завалинку, достал папироску и задымил. Был прадед красавец и балагур. За словом в карман не лез. Кто-то уколол его, что в рабочее время негоже табачище гонять, а тот бросил в ответ: «Работа не медведь — в лес не убежит». На следующий день его забрали.
Прабабушка Милка ничего не рассказывала. Я помню, что она всегда улыбалась своей еле уловимой, тихой улыбкой и беспрестанно молилась.
Молилась она и в годы войны, тогда, правда, тайно. Бабушка рассказывала, что, когда прадеда забрали в солдаты, Милка пешком обошла семь церквей, заказала семь молебнов и принесла ему на фронтовые сборы (наши тогда стояли под Царицыно) охранную молитву и железный крест. Прадед, Петр Ильич Назаров, был сапером, всю войну прошел с этим крестом. Видел, как рядом на части разрывает его друзей, а самого его — один раз контузило.
Вернулся цел — руки, ноги на месте. Только в голове у него что-то переключилось. Вначале стал туг на ухо, кричал громко. Потом обозлился, не мог понять, что с ним не так, — метался, рычал, сопротивлялся природе. А потом покатился в детство.
Когда я родилась, он уже не умел ходить. Целыми днями сидел на стуле — смотрел в окно и ждал меня, свою единственную и лучшую подругу. Он не понимал, что я его правнучка.
Говорят, дети до трех лет ничего не помнят. Кто-то, может, и не помнит. Но я отчетливо вижу зеленый коломенский дворик, нежно-фиолетовую сирень у окна, а в окне — счастливое, круглое, блестящее от слез лицо прадеда. Он тянет ко мне через стекло неловкие руки, стучит, сжимает и разжимает кулаки — просит конфетку…
Дрожало все от огненных снарядов
Анжелика Чудинова, благотворительный фонд «Нужна помощь»
Дедушку моего мужа — Александра Григорьевича Чудинова, мобилизовали в 1944 году, когда он заканчивал второй курс медтехникума в Кинешме. Дедушку направили на службу в Ленинград. Он рассказывал, что увидел город в развалинах, трупы людей еще не убрали. Отрывок из его воспоминаний о службе:
«Нас подвезли к переправе через Ладожское озеро. Первые две машины с новобранцами двинулись по льду, который начал трескаться. Машины утонули. Выплыло лишь несколько человек.
Потом я служил на катерах-тральщиках под Нарвой и Кронштадтом. Были мины глубинные, на глубине трех-пяти метров, якорные и другие. Нужно было мину не только вытащить, но и обезвредить. Я помню, как нам предстояло обезвредить мину весом в полторы тысячи тонн весом, которую вытралили в Финском заливе. Она была изготовлена в период Первой мировой войны. Вначале был приказ расстрелять ее из пулемета. Ничего не получилось. Меня послал командир на шлюпке с минером, который взял несколько запалов, чтобы обезвредить мину на воде. Катер находился в полутора километрах от мины. Мы легко подплыли к мине, стремясь не задеть взрывные колпачки. Я держал мину и шлюпку, а минер пристраивал два зарядных устройства. Надо было поджечь бикфордов шнур и отплывать. Когда мы подплывали к мине, шлюпка быстро шла, а когда стали отплывать, поняли, что нас несло течением. Я гребу, а шлюпка на месте. Времени не оставалось, и я принял решение идти в другую сторону. Мы немного успели отойти, как мина взорвалась, и нас выбросило в воду. Хорошо, что мы были в спасательных жилетах. Меня контузило, но я пролежал в санчасти два дня, и меня выписали.
Уже после Дня Победы мы узнали о том, что война на Вислинской косе продолжается. 27 апреля была налажена переправа на косу, и там враг занял исходные рубежи. Сдаваться они не хотели. В этих войсках были власовцы и эсэсовцы. Три или четыре раза наши высаживались на косу, но у врага был хороший обстрел, и тогда погибло очень много наших людей. Наш катер оставили в Гданьске, так как готовилось новое наступление на засевшего на косе врага. 10 мая по Гданьску везли «катюши», огромное количество. А 11 числа начался обстрел косы. Дрожало все от огненных снарядов. А 12 мая навели переправу и опять высадили десант. 13-14 мая враг был разбит.
Я служил в армии до ноября 1951 года. Давали отпуска на 10-20 суток, я ездил домой. В Лухсе жил мой брат Николай Григорьевич, который вернулся с войны без ноги. Потом я остался на сверхсрочную службу санинструктором в химдивизионе».
Три жизни Тани Бурениной
Инна Кравченко, старший редактор
Моя бабушка, Татьяна Ивановна Буренина, родилась под Белгородом 31 декабря 1918 года и в 19 лет вышла замуж по большой любви. Дед учился в Киеве, в сельхозакадемии, на агронома. В 1939 году родился мой папа. В июле 41-го деда призвали на фронт, а в октябре он уже пропал без вести.
Бабушка тогда только-только родила второго ребенка, девочку. С горя у нее пропало молоко, и в начале зимы маленькая Светлана умерла от голода. Бабушка не хотела больше жить. Она оставила сына свекрови и поступила в школу радистов, откуда весной 1942 года ушла на фронт.
Таня ничего не боялась, лезла, как сказали бы сейчас, во все дыры и горячие точки, участвовала в рискованных боевых операциях. Они с вместе с командиром, прикинувшись украинскими крестьянами, переносили знамя полка через линию фронта, в это знамя бабушка была завернута под одеждой. Но пули свистели мимо, как бы отчаянно она себя ни вела. А может быть, она была слишком хороша и слишком трогательно пела украинские песни…
Она прошла всю войну без единого ранения, начав ее рядовой связисткой под Курском, а закончив в Берлине лейтенантом, командиром стрелковой бригады, с орденами Красной Звезды и Боевого Красного Знамени.
Вернувшись с фронта домой, бабушка устроилась работать в военкомат — перекладывать бумажки, потому что никакой профессии до войны получить не успела. Годы шли, бумажки перекладывались, вырос мой отец, родилась еще одна дочь, хотя семейная жизнь у бабушки так и не сложилась.
Как участник войны, она вышла на пенсию в 50 лет… и поступила работать помощником режиссера в Белгородский областной драматический театр. Артистическая натура и украинские песни взяли свое. В этот момент началась третья, самая счастливая часть ее биографии. Еще 25 лет бабушка проработала в театре помрежем, считалась незаменимым специалистом, знала наизусть все спектакли, ездила на гастроли, вся труппа на нее молилась и звала своим талисманом удачи.
В здравом уме и твердой памяти, в окружении внуков и правнуков, Таня Буренина ушла из жизни в своей постели 98 лет от роду — в июне 2016 года.
Лепешки на олифе
Софья Коренева, корреспондент
Я знаю, что в моей семье было два участника войны со стороны матери и отца, и истории у них очень разные.
Прадедушка Илья был профессиональным военным, офицером. В должности командира взвода противотанковых ружей освобождал Варшаву, дошел до Германии. Он умер, когда мне было всего шесть лет, поэтому я помню его очень плохо.
Мой отец рассказал, что прадедушка, как, наверное, и большинство фронтовиков, о войне говорить не любил. Вспоминал что-то совсем не связанное с боями. Например, что у одного начальника штаба был очень красивый почерк, а другой начальник был очень интеллигентным человеком, что для Ильи Львовича было высшей похвалой. Как-то папа спросил, откуда у него на носу горбинка, и тот ответил, что в него во время войны попала пуля. Как, когда и где получил ранение, рассказывать не стал.
Зато они с прабабушкой с удовольствием вспоминали послевоенную жизнь в Германии. Два года они семьей, в том числе с моей уже родившейся бабушкой, жили в городе Хемниц. Им нравились немцы, они называли их порядочными и трудолюбивыми.
Рассказывали, как хозяйка квартиры, где они жили, устроила праздничный ужин в честь приезда из СССР моей прабабушки с детьми. Вспоминали печку в том доме, которая была газовой, но могла работать и на дровах, и на угле. Прадедушка и прабабушка, родившиеся в деревне на Алтае, такого уровня комфорта никогда не видели. Папе кажется, то послевоенное время было лучшим периодом в их жизни.
О том, что в семье был еще один фронтовик, я узнала всего несколько лет назад. Брата моего прадедушки по материнской линии — Ивана — в 26 лет призвали на фронт, когда он заканчивал срочную службу на базе Амурской флотилии в Хабаровске. Моя двоюродная бабушка — единственная в семье, кто помнит его. И то только день, когда Иван пришел попрощаться перед отправкой на фронт. К чаепитию нажарили лепешек из отрубей на строительной олифе, и Иван даже заплакал, увидев, как бедно живет семья. Он посидел за столом час-полтора и убежал на железнодорожный вокзал. В 43-м семья получила похоронку, где говорилось, что солдат погиб 20 марта в бою у деревни Борок в Новгородской области.
Мать Ивана никак не могла поверить, что сын погиб, думала, он в плену, часто плакала. А 9 мая 1946-го с самого утра ей стало особенно плохо от всеобщего праздника. Что-то случилось с сердцем, и вечером она умерла.
Двоюродная бабушка в 90-е пыталась узнать, где похоронен Иван, но оказалось, что в указанной в похоронке области больше 30 деревень с названием Борок. Уже в 2018 году нужное место смог найти мой двоюродный дядя. Оказалось, что в марте 43-го у деревни Борок возле города Старая Русса проходила неудачная наступательная операция советских войск, в которой погибли больше тридцати тысяч человек. Сейчас многие приезжают туда в поиске информации о пропавших фронтовиках и ставят на местах сражений памятные доски в их честь. Теперь там есть и памятник в честь Ивана.
Красная коробочка
Светлана Буракова, экс-редактор раздела «Афиша» и младший новостной редактор
Мой прадедушка, Александр Иванович Бураков, умер в ноябре 1956 года, почти за 40 лет до моего рождения, и вся информация, которая у меня есть о нем, — это рассказы папы, дяди и в большей степени, конечно, дедушки. Они с бабушкой бережно хранят все фотографии и документы, а награды лежат в отдельной красной коробочке, в которой они еще когда-то вручались. С каждым годом коробочка все сильнее разваливается, но бабушка продолжает ее виртуозно подклеивать, подкрашивать и реставрировать — еще со школы она для меня буквально семейный символ памяти.
Прадед родился 8 марта 1907 года в городе Березовске под Екатеринбургом. Его мобилизовали и отправили на фронт с первых же дней войны в 1941-м. Он попал в распоряжение командующего Ленинградским фронтом, блокаду Ленинграда прошел от начала и до конца в звании младшего сержанта. Практически под конец блокады стал командиром орудия пулеметно-артиллерийского батальона. Собирая информацию для этой заметки, я нашла наградной лист о представлении прадеда к ордену Красной Звезды, которого раньше никогда не видела в личных архивах. В нем есть абзац с описанием заслуг прадедушки. Оно, конечно, максимально сухое и сугубо канцелярское, но ужасно важное лично для меня: «За время пребывания в действующей армии с 6.06.42 неоднократно вел огонь прямой наводкой по сооружениям противника. Им уничтожено и подавлено 37 огневых точек противника. Восемь раз он поддерживал огнем прямой наводкой разведывательные операции наших разведгрупп, проявляя при этом образцы отваги, мужества и высокого уменья».
Самой захватывающей в рассказах дедушки об отце всегда была часть о ранении. После очередной бомбежки фашистской авиации прадедушка был ранен и контужен. Его полностью засыпало землей.
