Это был заурядный судебный процесс, не убийство из ревности и не политическое дело — всего лишь старушка украла жестяной чайник. Прокурор уже выступил с обвинительной речью, которая вполне могла бы быть и линией защиты: мол, старушку до кражи довела горькая нужда, да и какая это, в сущности, кража — дешевый чайник…
Но вовремя вспомнив о том, что он все-таки прокурор, представитель обвинения закончил речь словами о том, что, даже принимая во внимание смягчающие обстоятельства дела, следует помнить, что собственность священна. Что на собственности держится все общество, и если позволить безнаказанно присваивать чужую собственность — страна погибнет.
Пришла очередь защиты — с места поднялся поверенный Федор Никифорович Плевако. Оглядел присяжных, тяжело вздохнул: «Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше чем тысячелетнее существование… Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь… Старушка украла старый чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно».
Разумеется, старушку оправдали.
На положении изгоев
Осенью 1852 года Московское коммерческое училище на Остоженке посетил почетный гость — принц Петр Ольденбургский. Учителя позаботились о том, чтобы показать принцу училище с лучшей стороны: классы сияли чистотой, а к общению с принцем допускались только лучшие из лучших.
Среди лучших оказались братья Дормидонт и Федор, чьи имена были занесены на золотую доску училища за блестящее окончание первого года. Принц пожелал лично проверить умение восьмилетнего Федора устно складывать и перемножать трехзначные и четырехзначные числа. Мальчик произвел такое благоприятное впечатление, что через два дня на его имя в училище, к зависти других ребят, пришли «конфекты».
А еще через три месяца после высочайшего визита и Федор, и Дормидонт были отчислены. До руководства училища дошли сведения о том, что мальчики незаконнорожденные.
Эта детская травма осталась с Федором Плевако на всю жизнь. Согласно Василию Смолярчуку, биографу адвоката, Плевако так вспоминал об этом эпизоде: «Нас объявляли недостойными той самой школы, которая хвалила нас за успехи и выставляла напоказ исключительную способность одного из нас в математике. Прости их Боже! Вот уж и впрямь не ведали, что творили эти узколобые лбы, совершая человеческое жертвоприношение».
Отец и мать Дормидонта и Федора действительно не были женаты. История их отношений туманна, и каждый новый биограф адвоката рассказывает ее по-своему. Работник таможни и надворный советник Василий Плевак и крепостная киргизка, крещенная под именем Екатерина, сошлись в Троицке Оренбургской губернии. Там же родились их четверо детей, двое из которых умерли в младенчестве. Брак так и не был узаконен, поэтому первые несколько лет жизни братья носили фамилию Никифоровы — в честь крестного Никифора.
Среди множества легенд о жизни Плевако есть одна и из его раннего детства. Однажды, еще в Троицке, мать мальчика, измученная своим положением незаконной жены и насмешками соседок, схватила младшего Федора и побежала топиться. Но у самой реки женщина остановилась — так пронзительно закричал вдруг младенец у нее на руках. Это была первая речь Плевако — речь в защиту собственной жизни.
«Не мне судить моего отца, который душу положил, заботясь о нас, но многое я не пойму, — размышлял уже в зрелости адвокат. — Он был холост. С нами достаточно ласков. Умирая, оставил распоряжения в нашу пользу, давшие нам возможность учиться и встать на ноги. Несмотря на это, он не женился на моей матери и оставил нас на положении изгоев».
Скандал после отчисления братьев из коммерческого училища был улажен, Василий Плевак устроил сыновей в не менее престижное заведение — Первую Московскую гимназию на Пречистенке, причем сразу в третий класс.
Отец мальчиков скончался еще во время их обучения в гимназии. На юридический факультет Московского университета Федор поступал уже с новой фамилией: он взял за основу отцовскую, Плевак, и добавил «о», на которое и делал ударение. Начиналась новая жизнь.
Демократ-разночинец
Новые Судебные уставы были приняты в 1864 году — в том же году, в котором Плевако окончил университет. Он прекрасно помнил вечер 20 ноября. Отличавшийся религиозностью уже в юном возрасте, он стоял на праздничной вечерней службе Введения во Храм. «В церковь входит мой товарищ и говорит: “Радуйся, уставы нового суда, говорят, утверждены!”» — вспоминал адвокат.
До реформы суды в России были устроены таким образом, что, по словам одного тайного советника, «человек, узнавший российское правосудие, может заболеть и помешаться, так оно отвратительно дурно». Благодаря принятым вскоре после отмены крепостного права уставам суд стал гласным, открытым и устным, в уголовный процесс вводилось судебное следствие, появился суд присяжных. А благодаря новой системе состязательности образовалась острая нужда в адвокатах. Образованных, начитанных, красноречивых, харизматичных. Плевако пришелся как нельзя кстати.
Правда, до первых процессов, на которых Плевако обратил на себя внимание общественности как одаренный оратор, оставалось еще несколько лет. Сначала Федор работал стажером в Московском окружном суде, затем занимал должность помощника присяжного поверенного. По-настоящему карьера Плевако началась в 1870 году, когда он был принят в присяжные поверенные округа Московской судебной палаты.
После принятия уставов в российском суде появилось несколько ярких представителей адвокатуры: Анатолий Кони, Александр Урусов, Сергей Андреевский и другие известные ораторы. Но именно Плевако предстояло стать любимцем публики, героем восхищенных рассказов и полуприличных анекдотов.
Внешне Федор Никифорович мало походил на героя. Адвокатский фрак всегда сидел на нем как-то не по фигуре, движения были резки, а порой неловки. Черные непослушные волосы вечно падали на лоб, а лицо было широкое, скуластое, с далеко расставленными глазами. По словам Анатолия Кони, лицо Плевако можно было бы даже назвать безобразным, «если бы его не освещала внутренняя красота, сквозившая то в общем одушевленном выражении, то в доброй, львиной улыбке, то в огне и блеске говорящих глаз».
Возможно, народная популярность Плевако заключалась в том, что он никогда, в отличие от своих коллег, не «снисходил» до дел соперников или суда присяжных. В нем не было и доли высокомерия, свойственного его коллегам, ученым мужам. Если, например, Урусов, по воспоминаниям Кони, «снисходит к своему противнику и с некоторой брезгливостью разворачивает и освещает по-своему скорбные или отталкивающие страницы дела», то Плевако — «демократ-разночинец», способный общаться со всеми слоями русского общества отзывчиво, просто и не теряя при этом достоинства.
Он сопереживал простым людям и не боялся прямо ставить себя рядом с ними. Во время процесса над 29 крестьянами Севского уезда, устроившими погром и разграбившими от голода амбар с зерном, Плевако, защищая подсудимых, заявил: «И я хочу просить вас, господа судьи, позволить мне преобразиться в одного из подсудимых, встать между ними и говорить не за них, а от лица их, их словами, их думами и чувствами». И встал, и говорил. Представить себе другого именитого адвоката, произносящего подобную речь, было невозможно.
Защита
Обыкновенно Федор Никифорович не писал речи заранее. У слушателей создавалось ощущение, что он придумывает линию защиты прямо в зале суда, поддавшись вдохновению. Если Плевако и решал подготовиться, то ограничивался наброском основных мыслей. Критики адвоката обвиняли его в легкомысленном подходе к работе. Утверждали, что материалы дела Плевако читает по диагонали, не утруждая себя важными для следствия подробностями. Но даже если это было правдой — кого это волновало, ведь адвокат почти никогда не проигрывал и билеты на открытые судебные заседания с его участием распродавались в минуту.
Те, кто в декабре 1880 года присутствовал на выступлении Плевако в защиту 34 крестьян села Люторичи Тульской губернии, взбунтовавшихся против произвола помещика, уверяли, что это было зрелище похлеще иного театрального представления. Федор Никифорович прямо назвал положение крестьян после отмены крепостного права «полуголодной свободой»: «Но у мужика редок рубль и дорого ему достается. С отнятым кровным рублем у него уходят нередко счастье и будущность семьи, начинается вечное рабство, вечная зависимость перед мироедами и богачами».
Должны были прикусить язык и те, кто упрекал адвоката в недостаточно внимательном подходе к изучению дел: на этом процессе Плевако сыпал цифрами и фактами, доказывающими, что нынешнее положение крестьян «во сто крат тяжелее дореформенного рабства». По ходу речи адвокат будто входил в экстаз, его обычно негромкий голос звучал подобно грому и разносился в самые дальние уголки залы. Под конец многие присутствовавшие дамы достали носовые платки. Закончил речь адвокат пламенным призывом к судьям: «Люди они, человеки!.. Судите же по-человечески!..» Зал взорвался овациями. Суд оправдал 30 из 34 крестьян.
Защищал Федор Никифорович и рабочих, устраивавших стачки. Указывал на тяжелые условия труда, на неотапливаемые помещения заводов, вопрошал: «Вправе они уйти, отказаться от работы при наличности беззаконных действий хозяина или должны замерзнуть геройской смертью?» Неудивительно, что Лев Толстой крестьян, нуждающихся в судебной защите, всегда отправлял к Плевако с запиской: «Федор Никифорович, обелите несчастных».
Случались у Плевако и, если так вообще можно выразиться в судебном контексте, юмористические процессы. Как-то адвокат поспорил с меценатом Саввой Морозовым — свидетелем спора стал Немирович-Данченко — о том, что выиграет безнадежный процесс. Процесс и правда казался таковым: священник не просто обвинялся в многолетнем хищении церковных денег, он еще и признал свою вину.
Федор Никифорович молчал все заседание, не допрашивал свидетелей, не перебивал прокурора. А когда подошла наконец очередь защиты, встал и обратился к суду присяжных: «Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди ваши грехи. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грех?» И присяжные отпустили священнику его грех — оправдали.
Вообще, в рассказах о Плевако сложно понять, где заканчивается правда и начинается анекдот. Москвичи любили и уважали своего самого знаменитого адвоката. А кто-то считал его чуть ли не городской достопримечательностью, заверяя, что в Москве есть пять чудес: Царь-колокол, Царь-пушка, собор Василия Блаженного, Третьяковская галерея и — Федор Плевако. Но и не прочь были над ним посмеяться. Вот, например, популярная в 1880-е эпиграмма:
Проврется ль где-нибудь писака,
Случится ль где в трактире драка,
На суд ли явится из мрака
Воров общественных клоака,
Толкнет ли даму забияка,
Укусит ли кого собака,
Облает ли зоил-плевака,
Кто их спасает всех? — Плевако.
Нападение
Однажды, когда потенциальный клиент-купец с возмущением спросил, что такое аванс, Плевако ответил: «Задаток знаешь? Аванс — это тот же задаток, но в три раза больше».
Плевако брал огромные гонорары с богачей и при этом сам входил в расходы и вызывался защищать бесплатно тех, кто нуждался: во время трехнедельного суда над люторичскими крестьянами Плевако взял на себя все расходы по их содержанию. Среди клиентов Плевако были богатейшие люди эпохи, кто-то, несмотря на высокие гонорары, обращался к нему не единожды — например, Плевако дважды разводил московскую купчиху Веру Фирсанову с неудачными мужьями.
Некоторые дела не приносили адвокату дохода, зато укрепляли его репутацию защитника угнетенных. Таким делом стал суд над 18-летней Прасковьей Качкой. Девушка состояла в отношениях со студентом, который, влюбившись в ее подругу, не удосужился объясниться с Прасковьей, начал планировать свадьбу с новой пассией. При этом продолжал удерживать Прасковью рядом, приглашал ее на студенческие пирушки. На одной из таких встреч девушка достала револьвер и выстрелила бывшему возлюбленному в голову.
Она хотела тут же покончить с собой, но не успела: револьвер у нее забрали. «Убийство из ревности», возьмись за него другой адвокат, привело бы девушку на каторгу. Но Плевако, изучив биографию подзащитной, на суде подробно описал печальные обстоятельства ее жизни: сиротство, жестокое обращение с ней мужчин, предательство любимого человека. Он спросил у суда присяжных: «Присмотритесь к этой 18-летней женщине и скажите мне, что она — зараза, которую нужно уничтожить, или зараженная, которую надо пощадить?» И напоследок призвал: «Не с ненавистью, а с любовью судите, если хотите правды». Девушка избежала каторги — ее отправили на лечение, пройдя которое она была отпущена на свободу.
Но не всегда Плевако выступал защитником, иногда ему доставалась сторона обвинения. Самым известным таким процессом стал суд над игуменьей Серпуховского владычного монастыря Митрофанией, в миру баронессой Прасковьей Григорьевной Розен. Процесс вызвал большой ажиотаж не только в России, но и в Европе — не часто на скамью подсудимых по обвинению в подлогах, мошенничестве и растрате чужого имущества попадали такие высокопоставленные церковники.
Кроме того, у игуменьи было множество влиятельных знатных друзей — как-никак она сама была когда-то фрейлиной. Да и церковь не намерена была отдаваться на милость светского судопроизводства: все две недели, что длился процесс, по указу Святейшего Синода в московских церквях ежедневно служились молебны «О даровании игуменье Митрофании силы перенести ниспосланное ей испытание».
Процесс стал испытанием и для обвинителя Плевако. Дело в том, что Федор Никифорович был человеком глубоко религиозным. Он во всем, даже в своей работе, видел проявление божественного, соблюдал все посты, имел в своей обширной библиотеке богатейшую коллекцию богословских книг.
Но в итоге это не помешало ему — а может, и помогло — составить против игуменьи убедительную линию обвинения. И разумеется, преподнести ее в обрамлении пламенной речи: «Путник, идущий мимо высоких стен владычного монастыря, набожно крестится на золотые кресты храмов и думает, что идет мимо дома Божьего, а в этом доме утренний звон подымал настоятельницу и ее слуг не на молитву, а на темные дела! Вместо храма — биржа, вместо молящегося люда — аферисты, вместо молитвы — упражнения в составлении векселей, вместо подвигов добра — приготовления к ложным показаниям; вот что скрывалось за стенами…» Митрофания была приговорена к ссылке в Сибирь.
Личное дело
Москвичи посмеивались, кто по-доброму, а кто не очень: наконец Плевако проиграл. И проиграл собственное дело!
Мария Андреевна, жена фабриканта Демидова и мать его пятерых детей, обратилась к знаменитому московскому адвокату, так как ее заверили, что он точно избавит ее от нелюбимого мужа. Она не представляла, чем обернется эта деловая встреча.
На момент знакомства с Демидовой Плевако был женат и имел двоих детей. Какими были его отношения с первой женой, биографам адвоката до конца неясно. По одним сведениям, первая жена Плевако была учительницей из Тверской губернии. По другим, более романтичным — он выкрал ее из монастыря. Но как бы ни начинались отношения, очевидно, что к 1879 году, моменту встречи адвоката и Демидовой, они себя уже изжили.
Поговаривали даже, что у Федора Никифоровича была любовная связь с некой молодой девушкой. Но встреча с Марией Андреевной изменила все. Плевако развелся с женой. А вот Демидов не спешил давать супруге развод. Человек он был упрямый и не хотел пятнать свое имя, даже если жена открыто жила с другим мужчиной. Плевако использовал все связи, весь свой дар красноречия и убеждения, но Демидов в суд так и не пошел. Федору Никифоровичу и Марии Андреевне пришлось ждать следующего века, чтобы пожениться, — Демидов умер в 1904 году. А четверо рожденных у них детей были оформлены как «подкидыши». Позже адвокат составлял прошение в Сенат, чтобы «найденышам» было присвоено отчество Федоровичи и фамилия Плевако, а также чтобы им было передано его почетное гражданство.
Спустя годы в Москве будут одновременно работать сразу два адвоката по имени Сергей Федорович Плевако. Один сын-адвокат от первой жены, второй сын-адвокат от второй. Путаница потрясающая.
«Судите с любовью»
Одним из последних громких дел Плевако стала защита Саввы Мамонтова в «хищении и присвоении» 6 миллионов рублей из средств Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. Знаменитый меценат оказался на скамье подсудимых по уголовному делу, но Плевако удалось доказать отсутствие корысти в действиях Мамонтова и даже обвинить в случившемся «нездоровую обстановку в русской промышленности». В итоге несмотря на то что факт растраты средств был установлен, суд присяжных признал Мамонтова невиновным.
На этом же процессе, во время возражения обвинителям, Плевако попутно озвучил причину, по которой он выигрывал большинство процессов: «За прокурором стоит молчаливый, холодный, незыблемый закон, а за спинами защитника — живые люди. Они полагаются на своих защитников, взбираются к ним на плечи, и… страшно поскользнуться с такой ношей!»
Царский манифест 17 октября 1905 года обнадежил Федора Никифоровича. Адвокат решил, что гражданские свободы уже близко, и даже вступил в III Государственную думу, где в 1907 году произнес единственную речь, призвав депутатов заменить «песни о свободе песнями свободных рабочих, воздвигающих здание права и свободы». Но политической карьере Плевако не суждено было осуществиться.
Федор Никифорович скончался в канун Рождества 1908 года. Ему было 66 лет. Попрощаться с любимым адвокатом на кладбище Скорбященского монастыря пришли сотни москвичей. На могильном камне Плевако была высечены сказанные им на процессе по делу 18-летней Прасковьи Качки слова: «Не с ненавистью судите, а с любовью…»
При подготовке статьи использована литература:
Ф. Н. Плевако «Избранные речи», Москва, 1993 год
А. Ф. Кони «Избранное», Москва, 1989 год
Н. А. Троицкий «Корифеи российской адвокатуры», Москва, 2006 год