Колхозник
Малое Ишуткино — крохотное чувашское село в Самарской области. До того как его историей заинтересовался Александр Разеев, о селе практически не было никаких сведений в открытом доступе.
Александр Лукич с женой Ириной живут в маленьком домике напротив старинной церкви Михаила Архангела. В книге Разеева ей посвящена отдельная большая глава.
По идеально чистому двору Разеевых гуляют белоснежные курицы. В доме выскобленные полы, зеркала и телевизор занавешены белыми скатертями. Две недели назад в Москве по непонятным причинам умер их сын Александр. На лице Ирины Разеевой не видно глаз, но Александр Лукич держится.
Гулять в селе некуда: одна центральная улица среди холмов. Первым делом Лукич ведет меня на кладбище: там похоронены предки и там, в самом начале, свежая могила сына. Перебирая на могиле Александра венки, присланные друзьями из разных городов и стран, Лукич, виновато улыбаясь, признается, что до смерти сына даже не знал, что у него было так много друзей.
Разеев не считает себя писателем или даже историком. Говорит о себе: «Я простой кохозник», проглатывая «л». «Жизнь была как у многих в те времена: школа, сельхозтехникум и армия, я там был авиационным механиком. Хорошо учился, после десятого класса школа давала мне направление в институт в Самару, но меня не пустили родители, такие же кохозники, как и я. Мы жили бедно, надо было работать. Я даже не помню, мечтал ли кем-то стать».
Историю и литературу Разеев любил со школы, но изучать предметы глубже жизнь не позволила. После армии вернулся домой и начал работать в колхозе механиком по трудоемким процессам. Иногда из любопытства приставал с расспросами к местным старикам: кто такой Ишутка, почему его именем называется село, каким образом в селе сохранилась церковь, ведь в тридцатые все церкви вокруг уничтожили? Этим погружение в историю и ограничивалось. «Когда я всерьез увлекся, многих старожилов уже не было, — говорит Александр Лукич. — Так обидно, что раньше, когда старики наши были живые, мы не прислушивались к их рассказам, неинтересно было».
В 1983 году Лукич с женой и пятью детьми переехал в другой район, в поселок Новоспасский — там устроился в новый, большой совхоз. У них с женой в то время был худой дом без удобств, дети ходили в школу за пять километров, а Лукич столько же топал на работу. А в Новоспасском — цивилизация, асфальт, квартира с водопроводом, школа, детский сад, личный автомобиль с водителем — новая райская жизнь.
«На собеседовании директор совхоза задал мне вопрос: “Можешь установить угловые звездочки для навозного транспортера?” “Да я своими руками все делаю!” — ответил я. “Ну все, берем!”»
В Новоспасском раю Разеевы прожили до пенсии, а затем вернулись в Малое Ишуткино.
«Дети к тому времени разъехались, мы вдвоем с женой остались в четырехкомнатной квартире. Там что, в прятки играть? — говорит Лукич. — И вот тогда, на пенсии, это мое увлечение историей и началось».
Зов предков
В сельских газетах Лукичу иногда попадались исторические заметки о соседних селах. «Когда и кем основано, как развивалось, какие памятники сохранились, чем люди жили в войну и тому подобное. Я задумался: а что я знаю о своем селе? Пошел приставать к старикам, по их рассказам написал первую книгу. Но факты у них разнились: кто-то, например, говорил, что Ишутка был чуваш, кто-то — что мордвин. Многого не знали старики, много было неточностей, так что я, не найдя нигде официальных данных и дат, решил поехать в самарский архив».
Работать с архивом Александр Лукич не умел. Просто пришел и сказал, что он неравнодушный житель, который хочет узнать родное село. Работники архива ему все показали — и Лукич нырнул в бумаги. Вынырнул через неделю.
Из той, первой, поездки Разеев привез факты о том, что Ишутка все-таки был чуваш (тем самым развеяв многолетний спор между чувашами и мордвинами). Также уточнил, кто был первым церковным батюшкой, и откопал много другой уникальной информации.
Обалдев от количества неизвестных и интересных фактов, которые хранит архив, Лукич через некоторое время снова поехал в Самару. Там ему рассказали о существовании метрических книг, с которых можно начать изучение своего рода.
«Я туда полез и начал со своего отца и деда искать предков. Копал все дальше вглубь. Докопал до 1600 годов. Узнал родословную, откуда Разеевы пошли. Потом начал другие фамилии искать по селу. И по метрическим книгам восстановил фамилии всех жителей Малого Ишуткина начиная с 1762 года. Кто когда родился и умер, на ком женился, откуда родом».
Перерыв и переписав самарский архив (сколько раз он туда ездил, сосчитать не может), Александр Лукич отправился в Оренбург. «Наше село только с 1861 года стало относиться к Самарской губернии, а раньше тут была Оренбургская губерния, — говорит Разеев. — В их архиве тоже могли быть важные данные о селе. Меня это затянуло как наркотик. Я хотел узнать как можно больше».
В Оренбурге Разеев никого не знал, денег на гостиницу у него не было. Поэтому ночевал на вокзале. «Утром просыпался, шел в архив. Вечером возвращался на вокзал — и так провел неделю. Я там много данных нашел! Какие были тут территориально-административные деления, какие волости… За одну неделю конечно, всего не сыщешь, я же все от руки переписывал, это долго. Так что потом поехал туда снова».
Весть об увлечении Лукича распространилась по селу, и когда он во второй раз собрался в Оренбург, местный батюшка дал ему на дорогу тысячу рублей. Параллельно пенсионер выяснил, что в Оренбурге у него живет знакомый. Нашел его контакты, позвонил. Тот пообещал в следующий приезд его устроить и поселил Лукича в оплаченный хостел. «Помог как земляк земляку», — радуется Лукич.
После Оренбурга Разеев отправился в архив в Казань. Там уже жил в хостеле за свой счет. Затем поехал в Москву, где его встречал, приютил и водил сын Александр. Потом снова в Самару… Поездки по архивам сильно ударили по бюджету стариков, они экономили на всем, на чем могли. Многие нужные Разееву архивные данные есть в открытом доступе в интернете. Чтобы минимизировать затраты на поездки, дети подарили Лукичу ноутбук и установили интернет. 75-летний (тогда еще) Разеев освоил интернет и печать одним пальцем. Дела действительно пошли чуть лучше, но ездить по архивам он все равно не перестал. Жена Ирина при этом мужа не ругала, а, наоборот, поощряла. «Дело же хорошее, — говорит она. — Мы хоть узнали о своих предках!»
«Я даже нашел некоторых родственников! — восклицает Лукич. — Вот работает в исаклинской больнице инфекционист. Он стал интересоваться книгой, попросил ему оставить. Я ему повез — и он рассказал, что его родители родом были из нашего села. Я спросил фамилию, поднял свои документы, метрические книги и нашел, что они Разеевы были, оказывается. “Мы, говорю, с тобой родственники, представляешь?”
А еще у меня был хороший друг, мы с детства дружили до самой его смерти. Оказывается, мы с ним тоже были родственниками. Жаль, не успел ему это сообщить».
Денег нет, но вы пишите
В результате многолетней работы (Лукич кропотливо переписывал и перерисовывал все, что имеет отношение к селу и его жителям) колхозник Разеев собрал у себя дома подробнейший архив о родном селе. Содержание второй книги богатое. Он разобрал все найденные ревизские сказки, сравнил статистические данные в разных документах (количество жителей, домов и тому подобное), нашел погрешности. Рассказал про всю округу, родники, овраги, быт сельчан в разные годы, про Пугачевский бунт, военные годы, что ели, чем болели, когда и в каком количестве умирали. Написал о том, как жители Ишуткина выживали во время голода в Поволжье, как образовались колхозы…
Из главы 1
«Все лето 1920 года не было дождей. Озимые культуры не дали всходов… В течение весны и лета 1921 года не выпало ни капли дождя, высохли все травы и деревья… Все это привело к страшному голоду. По рассказам старожилов, повсеместно по дорогам гурьбой и в одиночку тянулись выбившиеся из сил, в одних лохмотьях, женщины с детьми или дети одни. Люди, стоя под окном или в комнате, просили «Христа ради» или навзрыд, с глазами, полных слез, требовали: «Сама (или сам) три дня ничего не ела, малые ребята дома умирают с голоду, дайте хоть корочку хлеба». Бывали случаи, и не единичные, прямо на ходу люди падали и умирали, и трупы их лежали, никому не нужные, всеми покинутые. Теща моя, покойница, Мария Терентьевна Федорова, рассказывала, как одна женщина с маленьким ребенком на руках, вся в лохмотьях, на подходе к нашему селу, обессиленная голодом, упала замертво и задавила живого еще ребенка.
В отчете экономического Совещания Совета Труда и Обороны 1921 года отмечается: «Всюду слышен голодный детский плач. Отдел народного образования был окружен толпой голодных, полуживых ребятишек, которых привели и оставили на милость власти такие же полуживые родители. В финотделе не было денежных средств, помочь нечем… Как следствие голода участился бандитизм. Крестьяне начали поедать рабочий скот, окончательно разорять свое хозяйство»…
Неурожайные 1921—22 годы оставили крестьянские хозяйства и без рабочего скота… То тут, то там стали появляться слухи о случаях людоедства. Чтобы не быть голословным, считаю своим долгом привести здесь официальные документы, подтверждающие вышеописанное. «Районное Бугурусланское Многолавочное Потребобщество отдпитания. 3 мая 1922 г.
21 апреля в гор. Бугуруслан была доставлена и помещена в городскую больницу семья крестьянина села Толстого Богородской волости Василия Д., состоящая из его жены Домны 41 года, сына Дмитрия 23 лет, дочерей Анны 15 лет и Елизаветы 4 лет. Семья уличена была в людоедстве. Домна и сын ее Дмитрий заманивали к себе в баню чужих детей, резали их, варили и ели. Кормили также Анну и Елизавету. Жертв насчитывается 10 человек. Также Дмитрий зарезал свою жену и ел ее труп.
Обо всем изложенном отдел питания доводит до сведения в Губсоюз.
Председатель правления — уполномоченный Иванов».
Еще один документ: «В правление районного Бугурусланского Многолав. Об-ва Потреб.
В нашем селе Ст. Семейкино Байтугановской волости смертность на почве голода все увеличивается, истощились все запасы суррогатов хлеба, питаются трупами павших животных, поели всех собак и кошек. 18 апреля обнаружен случай людоедства. Гражданка нашего села зарезала своего 4-летнего сына; когда заметили, что она варит и ест мясо, обратили на это внимание; оказалось, что она сварила ногу ребенка, а в мешке под лавкой нашли самый труп без головы, без ног и без рук. Сама в тот же день умерла. После нее осталась дочь 11 лет.
30/ IV — 22 г. Зав. Ст. Семейкинским питпунктом № 31 Сидоров».
Невозможно без содрогания читать эти строки, но ради исторической справедливости необходимо вспомнить те страшные годы и сравнить ту жизнь с нынешней».
Собранной информацией хотелось делиться, тем более что на этот раз в достоверности фактов пенсионер был уверен. Решил издавать новую книгу.
Тысяча рублей от батюшки и хостел от земляка — вся помощь, которую Лукич получил от людей, работая над книгой. На вопрос, почему не просил денег на сбор информации у жителей или даже у района (дело-то общее и важное для всех), пенсионер отмахивается: «Да ну, попрошайничеством заниматься! Стыдно. Как-то управились сами».
Денег на издание книги у Разеева, конечно, не было. Он не смог нанять ни редактора, ни корректора, ни дизайнера. Рукопись набрали дочери, сверстали знакомые. Дочь Елена набирала папину книгу каждый вечер после работы в течение примерно полугода. «Папа освоил компьютер, но печатать ему было трудно, поэтому я вызвалась помочь, — говорит Елена. — Пока набирала, узнала массу интересного о селе и своих предках — папа проделал колоссальную работу!»
«Когда дошло до печати, я попросил помощи у района, — рассказывает Разеев. — Не дали. Напечатал за свой счет 50 экземпляров. Когда напечатал, привез в район счет на 17 тысяч, попросил оплатить хотя бы его. Сколько труда, сколько поездок было! Говорят, не могут. Могут только книги у меня купить по себестоимости для библиотеки. Я говорю: нет, так не пойдет.
Я раздам лучше родственникам и сам продам. Продавал по 500 рублей. Кто-то купил (один знакомый, например, сразу четыре книги увез в Тольятти), но больше раздал, конечно. Многим история села не интересна. Я вот соседу рассказываю, говорю, вся твоя родословная тут есть, предки предков, пра, пра, пра… А он говорит: зачем мне это нужно? И много таких. И покупать книгу не хотят, берут у соседа».
Никакой реакции
В Малом Ишуткине уже много лет ничего не происходит. И выход книги о селе и его жителях, безусловно, знаковое событие не только для села, но и для района. Тем не менее в Ишуткине не было презентации и даже реакции на книгу от районных чиновников.
«Меня звали в район рассказать про книгу, но почему-то не состоялось, — говорит Разеев. — Начальник районного архива сказала мне, что купит книгу. Я ее привез, она говорит, мол, бухгалтерия сказала, что я обязан отдать им книгу бесплатно. Обязан! Краеведческий музей книгу покупать тоже не захотел. Купила только директор районной библиотеки. А про презентацию я думал, было бы здорово собрать наш народ, рассказать о книге и селе. Я даже придумал викторину для школьников. Как овраг тот называется, лесок. Чтобы знали ученики хоть немного о родном селе. Никто же ничего не знает! А у меня в книге все есть! Но меня не звали, а сам я постеснялся предложить. Вот только договорился с завклубом о том, чтобы поставить в клубе стенд об истории села. Но и это дело пока не сдвинулось».
Местные жители, по словам Разеева, на книгу отреагировали «по-разному». «Не всем она понравилась, я даже нажил себе врагов, — грустно говорит пенсионер. — Все потому, что я правду написал, а правду у нас не любят, оказывается». На этой фразе умолкает и уходит во двор, чтобы загнать на ночь кур в сарай. Белые курицы сбегаются ему навстречу и трутся об ноги. Четырех породистых кур Лукич загоняет в маленький сарайчик: делает из доски лесенку и говорит: «Давайте, дорогие, домой!» Птицы по очереди запрыгивают на доску, с нее — в сарай. «Вот молодцы, спокойной ночи», — говорит курицам Лукич. Животных Разеев любит и обижать не смеет. Головы курам отрубает жена Ирина — она это ловко делает с младых ногтей.
Ирина резала овец, когда старики их держали, и она же топит котят, которых регулярно приносят кошки. Одного котенка Лукич недавно спас и припрятал. «Вот смотри, — приоткрывает дверь сарайчика рядом с курицами. Там, замотанный в какие-то тряпки, спит котенок размером с ладошку. «Скоро мама придет», — говорит ему пенсионер и тихо, чтобы не разбудить, закрывает дверь.
Зачем эти сплетни?
Утром я иду по селу, расспрашивая встречных о книге Разеева. Женщина с длинной косой «в курсе событий», но «прочитать еще не успела». Женщина с пакетом и цветами тоже «слыхала про книгу», но ей это не интересно. Немой пожилой мужчина жестами объяснил, что знает про книгу, но не читал, потому что ему не интересна история села. Я дошла почти до самого конца улицы, но так и не встретила никого, с кем можно обсудить книгу. Проходя мимо клуба, закрытого на замок, посмотрела на стелу с фамилиями погибших в Великую Отечественную войну и вернувшихся жителей села. Ее установили благодаря Александру Лукичу. Он «добыл» фамилии фронтовиков в архивах и настоял на том, чтобы в селе установили знак памяти.
С Центральной улицы сворачиваю на Заречную. В некоторых дворах сохранились старинные амбары, а на домах — резные наличники. Стучусь в дома — никого. Из живых на улице только козы. В дальнем конце мне все-таки открывают. Жительница по имени Галина читала книгу Лукича и находит ее ужасной. По ее словам, когда книга вышла, село «гудело две недели». Хоть покупали ее неохотно, но из рук в руки передавали: всем было интересно почитать про своих. Когда прочитали, «задохнулись от возмущения».
— Моя мама эту книгу купила, чтобы почитать про свой род. А он там чисто деревенские сплетни собрал, — возмущается Галина. — Кто от кого родил, кто кому дал, кто кому не дал… Не знаю, как про село в целом, но там далеко все не правда. Ну не то что не правда, чисто сплетни. Он мою бабушку задел: с этим жила, вот от этого родила вне брака, а вот с этим еще чего-то. На самом деле у нее муж на войне погиб, от него дочь была, она умерла. Про нее он ни слова! Потом она выходила замуж официально, развелись, потом она сошлась с другим мужчиной, уже без брака. А он кислое с пресным смешал. После войны, понятно, рожали от кого придется, с женщин брали деньги за бездетность, конечно, женщины рожали! И от калек, и от женатых, и от всяких, лишь бы родить. И мужиков не хватало… А про себя он не написал… Вот в любую семью пойдите, вам все скажут. Он у нас не брал согласия, чтобы написать про нас. У меня сестра родила без мужа, он написал, от кого да когда, а про своих не написал ничего! Это его счастье, что теть Поля у нас умерла, а то бы она ему устроила кукуськину мать! Многие возмущаются, очень многие. Зачем эти сплетни?
— Архивные?
— Нет, это его, в архиве где такое напишут?
— Но пишут же места рождения, даты, браки… То есть благодарности за его труд, за то, что он раскопал информацию о вашем селе, роде, вы не испытываете?
— Какая благодарность! Нет, абсолютно. Это я могу так же… Ну что там особенного в архиве можно взять? Ну так и я могу в интернете взять.
— Ну вы же не пошли в архив, а он пошел.
— То, что он писал об истории колхоза, партии там, это у нас в газете районной периодически выкладывают… Мое мнение такое: книга — говно и такое не пишут.
Еще одна жительница села, открывшая мне дверь, тоже недовольна книгой Разеева.
— Эту книгу полностью я не читала и покупать не стала, — говорит пенсионерка Татьяна. — Во-первых, она дорогая. А во-вторых, зачем мне покупать ту книгу, в которой я не со всеми вещами согласна?
— А если вы не читали, откуда знаете содержание?
— Два раза она ко мне попадала через знакомых. Я посмотрела обрывочно, про своих, про его, про некоторых других. Дело вот в чем. Сын у меня историк по образованию, но здесь работы не нашел. Он тоже интересовался историей края. И я не знаю, чья была идея книгу написать, но начинали они историю собирать вместе. Алеша (сын) начал в архивах работать, но знаете, как там работать: то деньги дерут, то надо через интернет с кем-то связываться… В общем, в архивы он не ездил, но они с Лукичом эту книгу хотели писать вдвоем. А получилось так, что Лукич собрал сплетни и написал сам.
— Почему сплетни, он же в архивах все нашел?
— Какие у него архивные данные? У Алеши более глубинные сведения, откуда род начался. Он через интернет искал… Он говорил вам, что соавтором мой сын должен был быть? Он издал книгу, а про Алешу там только приписка.
— А чем фактически вы недовольны?
— Там такие данные… Вот у Нади дочь родила без мужа. Он это написал. А про себя он умолчал. Там про всех грязь, а про себя грязь он не показывает… А вот эти вот браки в старые времена не всегда заключались… И сейчас-то не всегда. Он написал немножко неправильно про нас. Откуда он все это брал?
— В архиве.
— Но ведь, во-первых, архивы не все сохранились. Во-вторых, он пользовался архивами о жизни наших родителей. А вот в древности он особенно не влезал, мне кажется.
— Ну как же, там есть данные обо всех жителях с момента основания села.
— Я хочу подчеркнуть, что книгу эту я не читала. Зачем мне копаться там, с чем я не согласна, что недостоверно? Алеша говорил, что тут неправильно, тут неверно, искажено. В архиве так, а он немножко по-другому написал. Одну и ту же мысль можно ведь выразить разными словами — и смысл может измениться. Так что если человек не специалист в этом плане…
Обиделись на правду
Пересказываю Александру Лукичу разговоры с недовольными жителями. Он расстраивается.
«Обидно, что я писал книгу для людей, а в итоге нажил врагов. Некоторые со мной даже не здороваются. Я ведь сначала для своих писал, про своих все искал. А потом подумал: а давай я найду и про других информацию, им ведь наверняка понравится! В этой книге все в основном написано по документам. Есть кое-какие пересказы от старожилов, но это не касается конкретных жителей. Получается, на меня обиделись за правду. Вот одна тут говорит, что я про ее мужа написал, что он незаконнорожденный. Но я же не выдумал это, вот документы! В них так написано. Все, я враг. Другая обиделась на то, что я написал, что она родилась в тюрьме. Ну я про всех писал, что в архивах нашел. А они обиделись! Одна даже говорила, что в суд на меня подаст. А что я такого сделал? Я же не выдумал!»
О сыне Татьяны Разеев говорит, что Алексей на самом деле помогал ему на первых порах и добыл в интернете сведения о третьей ревизской сказке 1762 года. «Я правда думал взять его в соавторы, — говорит Разеев. — Но все-таки там огромная работа вся моя и затраты мои… За его вклад в работу я в начале книги написал ему благодарность и перечислил, какие сведения он добыл. Мне кажется, этого достаточно».
Претензии жителей о сокрытии фактов о своем роде Лукич комментирует так: «Специально никакие факты я не скрывал. Все написал как в архивах».
В главе про Разеевых, действительно, есть не только «приятные» факты. Лукич пишет как про незаконнорожденных («Родила она незаконно сына Владимира от Фомина Ильи Осиповича»), так, например, и о самоубийствах («Жизнь для моего дяди Федора Прохоровича стала невыносимой из-за постоянных скандалов с зятем и в 1964 или в 1965 году он повесился. Я узнал об этом по телеграмме, но меня из воинской части на похороны не отпустили. Так высохла еще одна ветка Разеевых»).
Впрочем, среди жителей Малого Ишуткина нашлись и благодарные. Учительница начальных классов Ольга Бурмистрова рассказала, что, как только книга вышла, ее муж, уроженец села, сразу ее купил.
«Это потрясающая работа, — говорит о книге Бурмистрова. — Мне было очень интересно читать, не могла оторваться. Когда читала про предков моего мужа, представляла всех людей себе. У меня двое детей, я рассказала им о них. Сами бы мы вряд ли нашли столько информации! Наш дом дало нам местное хозяйство. Мы слышали, что в нем когда-то жили какие-то зажиточные люди. А из книги я узнала, что эти люди — наши дальние родственники. По поводу обид… Александр Лукич написал так подробно про всех, чтобы люди представить могли, кто это такой. В деревне обо всем этом говорили между собой, но когда прочитали в книге, почему-то обиделись. Ну, недоброжелатели всегда найдутся, это такая междоусобица».
«Сейчас я уже думаю: вот дурак, не надо было писать ничего… — сокрушается Лукич. — На меня ведь и батюшка наш обиделся, еще за первую книгу».
Неблаговидные деяния
Одна из самых полных глав книги Лукича посвящена церкви. Он раскопал дату и место ее основания, имена и годы жизни всех священников. Добавил опровержение написанному в своей первой книге о том, откуда в их село перевезли церковь. «Старики рассказывали, что церковь построили в Шанталах (село в Шанталинском районе) и везли оттуда за 34 километра. Я так и написал. А оказалось, что Шанталы-то не те! Везли ее из Степных Шанталов в Кошкинском районе, это намного дальше!»
«В 2014 году церкви было сто лет, — рассказывает Разеев. — Я к этой дате старался издать первую книгу. Помню, газета “Волжская Коммуна” писала про нашу церковь, что ее называют ворованной. Я все думал: почему? Оказывается, потому, что ее сначала в другом месте хотели построить. В репрессивные тридцатые церковь закрыли (все документы у меня есть!) в связи с якобы неухоженностью. А потом началась кампания по уничтожению церквей. В одном месте церковь под клуб перестроили, где-то снесли. В нашем селе проводили собрание за закрытие церкви. Ну там как? Спрашивают: “Кто против?” Попробуй руку не поднять! У меня есть документ с росписью жителей за закрытие церкви, и там есть подпись моего отца… В 1937 году церковь постановили отдать под клуб (у меня смета есть, сколько гвоздей надо, воды, извести, чтобы переделать здание). И когда приехали ломать… У нас рядом там амбары колхозные были, соломой крытые, и народ говорит: “Зачем ломать, давайте под зернохранилище отдадим!” А еще рассказывают, что женщина с грудным ребенком зашла в церковь и сказала: “Ломайте, но вместе со мной!” В итоге к народу прислушались и оставили церковь. До 1947 года она была зернохранилищем, потом ее открыли заново. У меня все есть в документах! Так церковь и сохранилась, единственная на районе».
Все, что Лукич нашел в архивах о церкви, отдал батюшке. Предложил при входе в церковь сделать стенд с ее историей. Батюшка, по его словам, документы взял, скопировал, но стенд так и не поставил. А когда вышла первая книга по рассказам старожилов, отец Олег вернул ее Лукичу со словами: «Я ее принять не могу, такое писать нельзя!»
«Это все из-за информации о предыдущем батюшке, отце Владимире, который был уволен за пьянство. Я про это написал, а батюшка говорит: “Зачем ты про это пишешь? Не надо про такое писать!” Все село об этом знает, а писать не надо, все в розовом цвете должно быть!»
Александр Лукич приставляет табуретку к шкафу и достает свои черновики — то, что он переписывал в архивах. Тетради испещрены мелким ровным почерком: схемы, таблицы, фамилии, справки, письма, клятва землемера, нарисованная от руки карта села с домами… Среди бумаг — жалоба жителей села на отца Владимира девяностых годов.
«Вот здесь подробно написано, почему жители настаивают на снятии его с должности», — разворачивает Лукич посеревший от времени листок и читает вслух.
Жалоба жителей села на отца Владимира девяностых годов
«Патриарху Московскому и Всея Руси Алексию Второму. Отец Владимир сам неверующий, мы вам писали об этом, но вы никаких мер не приняли. Владыка не принимает мер, так как отец Владимир обеспечивает их всеми необходимыми продуктами: мясом, маслом, картофелем и тд. Собирал у жильцов нашего округа продукты и отправлял машинами. Народ у нас добрый, сознательный и преданный богу. Сколько было напастей на нашу церковь со стороны коммунистов, но народ не дал разрушить нашу церковь. Как приступил на службу отец Владимир, весь состав старый сменил, подобрал таких, как сам — боговерующих. Во время службы и проживания в нашем селе никакие работы по обновлению храма не ведутся. Со стороны много народа приходит в храм, а им негде ночевать. Почему не построить дом для ночлега? Вокруг храма такой срам, мусор. Почему бы не построить туалет, почему не имеется колокол, почему не обновляют все церковное имущество?… За четыре года работы в храме отец Владимир не покрасил церковь ни изнутря, ни снаружи. Куда уходит доход, и кто его контролирует? Кроме отца Владимира и старосты Константина никто не знает. Даже кассир Ларионов Иван не знает. Так как он только преподносит приходы-расходы на подпись. «Отчет не делаю, в соседнем селе есть бухгалтер, к которому везут документы для отчета. Все засекречено». Помочь нашим боговеруюющим, неимущим, престарелым, калекам отцу Владимиру некогда. Зато свои личные дела он знает туго. Меняет и покупает машину за машиной. Буквально после нового года пригнал новую машину «жигули»… А так же за четыре года заимел все: видеомагнитофон, цветной телевизор с антенной выше церкви, стенку, спальный гарнитур, а также в соседнем селе дворец-дом. Есть и в Самаре дом, куда и разъезжается напиваться. По четыре дня пьет запоями. В селе Сосновка у Соловьевых пил беспросветно, только и успевали ему таскать водки.
Второго декабря отец Владимир вообще не пришел на службу. Службу ведет неправильно, мы сельчане не новые, все обряды службы знаем. Порой утренние и вечерние службы не дослуживает. Ему некогда. Садится со старостой в машину и уезжает по своим делам. С кем только не имеет дела! С председателем колхоза, сельского совета, начальником милиции, прокурором ведет торговлю. Не грех бы эти связи для церкви в пользу… Жалобу, которую мы послали с тридцатью подписью сельчан, вы должны были получить, но никаких мер не приняли… Людей выгоняет из храма, которые не признавали свою подпись на жалобу. После службы не отпускает целовать крест, проводит допросы. Подписала на жалобу? Нет? Если нет, даст целовать крест. Кто подписал, тех выгоняет. Фамилий Семеновых в селе много, их всех допросили. Семенова Зоя непричастна была к этой жалобе, после такого допроса слегла. Алексеева Ульяна сказала: «Я подхожу к священнику или прокурору на допрос?» И больше не стала ходить в церковь. Многие сельчане не посещают храм из-за его поведения… Он служит для себя, для наживы и ведет развратный образ жизни. Тяжело писать про священника такое, но мы уже навиделись и наслушались. На праздник Вербного воскресенья вечерней службы не состоялось, так как его не было, он был в соседнем селе Сосновка пьяный. На другую службу староста церкви все собранные деньги положил к себе в карман. Все не полезли, остальные деньги в руках понес домой. Это видели прихожае и сельчане. А отца Владимира в этот вечер совсем не было. Он был в соседнем селе пьяный с любовницей. Утром приехал к десяти часам весь отекший, опухший, начал службу кое-как, матушку стал гонять в церкви же… Продолжая службу, о. Владимир стал кричать на всех, заставлял несколько раз собирать пожертвования. Люди ложили по два-три рубля, он кричал, что вы ложите мало? Надо ложить по 25-50 рублей. Люди были возмущены, где ж у пенсионеров такие деньги? Потерял стыд и совесть, купил машину «тойоту». Мы люди боговерующие считаем, что не место ему в святой церкви. Просим отстранить его от храма нашего, а также произвести инвентаризацию и ревизию финансов. Приобретенные вещи конфисковать в пользу церкви. Подлинные подписи сельчан…»
«Вот из-за этой информации батюшка и был недоволен. Я в предыдущей книжке потом вычеркнул все, замазал. А в нынешней просто написал, что его “за неблаговидные деяния убрали, и он уехал в Сибирь”. Эту книгу я батюшке не стал дарить. Раз не нравится, что я пишу, что ж… А этот отец Владимир, когда его отстранили отсюда, все церковные документы, все архивы сжег от злости. А нынешний батюшка с 2000 года служит тут, он молодец».
«Внуки не верят, что у меня не было штанов»
Положив руки на свою книгу как на Библию, Александр Лукич делится идеей: «Подумываю написать книгу о своей жизни. Для внуков своих. Потому что во многие наши с женой рассказы дети не верят. Вот как мы голодали в войну. Мой отец погиб еще до моего рождения. Я про него только знаю, что он валенки валял, ездил по деревням. Был женат на Вере из Малого Микушкина. И вот в который раз жена дома осталась, а он поехал на заработки. В Татарии познакомился с моей матерью Феклой и привел ее домой. А там жена Вера: “Здравствуйте!” Ну Вера и ушла…
Мы с матерью в войну и долго после были одни. Она была телятницей всю жизнь, тяжелый труд, а есть было нечего. Эти голодные детские годы мне в душу запали, все перед глазами стоит. Мы жили возле горы. Зимой там спуск, дети катаются. А я сижу дома и плачу, потому что не могу с ними кататься, мне надеть нечего. Голый сижу. Я плачу, и мать тоже плачет. А у нас тут были амбары колхозные с зерном. И мать оттуда стащила мешок из-под зерна и сшила мне штаны. И я помню, как она шьет, а я ее тороплю: “Быстрее, мама!” Вот внуки не верят, что у меня в детстве штанов не было. А мать мне рассказывала, что, когда на работу уходила, оставляла меня на печке одного, потому что не с кем: яслей-то нет.
На веревку привязывала, чтобы я с печки не упал. Представляете, ребенок маленький на печке один! Или как она неделю таскала зерно по чуть-чуть, по зернышку, чтобы испечь хлеб. Помню, когда снег начинал таять, мы уже босиком по огороду ходили, собирали остатки картофеля с прошлого года. Траву ели: борщевик, сныть, крапиву. Я внукам когда такое рассказываю, они говорят, что это все сказки. Так что, наверное, это важно — написать для них такую книгу».
Еще много вопросов
Я прошу Александра Лукича написать согласие на публикацию его фотографий. Пенсионер берет листочек и начинает поразительно медленно выводить букву за буквой.
— Вы всегда так медленно пишете?
— Да, я же уже старый.
Пытаюсь представить, как Разеев сидит за столом в архиве и так же медленно переписывает в свои тетрадки сотни тысяч букв. Восклицаю, что это невероятный труд.
Лукич говорит: «Вообще-то, я не все нужные данные о селе нашел, у меня еще много вопросов! Например, я так и не узнал точную дату основания села.
По рассказам старожилов, деревня Ишуткина образовалась в 1753 году, якобы тогда здесь появился Ишутка Ирбулатов. Но документ за 1753 год я нигде не нашел, только документы 1762 года. В 1762 году была проведена ревизия, третья перепись населения по России. И по этой переписи я нашел деревню Ишуткино. Там пофамильно все перечислены, в том числе Ишутка Ирбулатов. По второй переписи он проживал в Пензенской Губернии. А после подавления Пугачевского восстания, где-то между 1775 и 1777 годами, наши чуваши переселились на новое место. В Самаре я познакомился с женщиной-профессором, которая дала мне архивную справку, что в 1777 году наше село Малое Ишуткино уже упоминается. То есть его основали в промежутке между 1775 и 1776 годами.
Я с этим вопросом ходил в район, говорил: “Давайте установим официальную дату основания села!” Показал архивные документы. Директор краеведческого музея сказал, что это дело сложное… Так ничего и не получилось».
Лукич говорит, что очень хочет отыскать четвертую ревизию (перепись). Третья и пятая у него есть, а четвертую добыть пока не вышло. «Много неучтенных данных осталось, много пробелов, вопросов о советском периоде, кто был Ишутка, я тоже так и не выяснил… Про жителей охота узнать подробности еще, но это надо опять сидеть в архивах, копаться, снова на всем экономить…»
Пенсионер суетится, показывает блокнот, где записано, какие фонды еще нужно проверить, какую информацию отыскать.
— Столько всего еще я не нашел, но вот теперь, после такой реакции наших жителей на книгу, что-то нет желания. Даже не знаю, поеду ли… — Разеев отворачивается к окну. В окне яблони, купол церкви, холмы, пустая дорога. — Молодежь отсюда уезжает, — вздыхает Лукич. — Ныне живущие здесь помрут — и все закончится. В деревне никого не будет.
— Останется ваша книга, — говорю.
— Да, останется только книга, — помолчав, соглашается он.