Этот материал — продолжение серии текстов о том, почему необходима срочная реформа закрытых институций: детских домов-интернатов и психоневрологических интернатов. Текст подготовлен совместно с фондом «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Во втором материале «Такие дела» объясняли, почему в России не должно быть интернатов для людей с инвалидностью и что мешает их преобразованию.
— Правительственное постановление № 481, к разработке которого вы имели самое непосредственное отношение, вступило в силу пять лет назад. Значит, у нас не должно быть огромных сиротских домов, где дети живут до своего совершеннолетия. Все они должны были превратиться в небольшие, семейного типа временные пристанища. Похоже, этого не произошло?
— К сожалению, нет. Но у нас и не было иллюзий, что одним федеральным документом можно исправить систему, которая много лет была такой. Чтобы мы получили настоящий, полноценный результат, надо менять многое: мотивировать и переобучать кадры, менять прежде всего их понимание задач и ценностей, понимание потребностей и интересов ребенка, вкладывать финансы в реорганизацию учреждений, работать над тем, чтобы появлялись сервисы и услуги в отношении профилактики, помощи кровным семьям детей. Надо менять законодательство дальше. По сути, был сделан первый шаг. Это только начало. Теперь главное — сделать следующие шаги.
Есть данные Общественной палаты, согласно которым в среднем по России 70—80 процентов детских домов воспользовались возможностями нового законодательства и создали детские дома семейного типа. Мы и наши коллеги проводили свой мониторинг — выборочный, конечно, но в некоторых областях довольно подробный. И конечно, не видим никаких 70—80 процентов. До этого еще очень и очень далеко.
Во многих регионах есть отдельные очень хорошие примеры реформирования организаций для детей-сирот, но это пока несколько организаций на регион. Есть регионы, где есть понимание задачи хотя бы на уровне какого-то одного ведомства и процесс идет: Калининград, Красноярск, Карелия. А есть, увы, регионы, где мы не видели понимания примерно ни в одном ведомстве, это, как ни удивительно, Республика Татарстан или Забайкальский край. Но мы там были несколько лет назад, надеюсь, ситуация меняется. Один из лидеров реформы — Москва. Как ни странно, потому что до этого Москва не занимала лидирующих позиций. До 2015 года здесь было очень много крупных учреждений, по 200—500 детей, были огромные ДДИ (детские дома для детей с инвалидностью), скученные, переполненные, без нормальной среды и ухода. Сегодня Москва разукрупняет постепенно все свои интернаты, и она первая сделала единый смешанный тип, когда детей разных возрастных групп — от нуля до восемнадцати лет — и детей с разным состоянием здоровья принимают в одно учреждение. Это значит, что нет необходимости разделять братьев и сестер, изолировать детей с диагнозами в огромном удаленном здании в лесу. Это пока касается не всех организаций, но по такому пути Москва уже осознанно идет.
— Но если законодательство требует, чтобы детские дома становились домами семейного типа, почему это не соблюдается повсеместно?
— Часто из-за отсутствия поддержки и понимания реформы на местах, причем на разных уровнях, часто из-за отсутствия финансов. Но основное, конечно, это понимание задачи в министерствах на местах. Если ведомство, которому подчиняется учреждение, не ставит ему задачу меняться, само не понимает, что это за реформа, к чему это все, зачем, то ничего не происходит. Например, в соответствии с постановлением № 481 группы должны стать малокомплектными, при этом штат воспитателей должен увеличиться, что требует дополнительного финансирования. Но если региональное министерство не утверждает новое штатное расписание, то и директор учреждения ничего не делает.
Кроме того, есть проблема в понимании реформы на уровне руководства и коллектива сиротских учреждений. Кто-то поддерживает изменения и проявляет инициативу, например перестает переводить детей из группы в группу, активно устраивает их в семьи, а кто-то не понимает того, что существующая система наносит детям вред, не хочет ничего менять и нарушать привычный уклад жизни. Перед тем как менять законодательство, нужно готовить почву: собирать стратегическую команду, проводить информационную кампанию, просчитывать финансы, переобучать кадры, но возможности добиться того, чтобы все эти элементы сработали, увы, у нас не было.
Проблема ведь еще и в том, что у нас нигде не учат специалистов, которые будут работать с детьми-сиротами. Нужно внедрять соответствующие модули на всех педагогических, социальных, психологических специальностях. Это должен быть общий блок знаний для людей, которые собираются работать с детьми, — о том, что такое депривация, каковы последствия детской травмы у ребенка, что такое привязанность, как работать с детьми с особенностями развития. Плюс подготовка кадров, которые идут работать в органы опеки, в комиссии, в центры помощи семьи и детям.
Законодательство тоже еще далеко от совершенства. Сейчас существует тринадцать типов учреждений для детей-сирот, они относятся к трем разным ведомствам, и детей распределяют и переводят из учреждения в учреждение в зависимости от возраста и состояния здоровья. Иногда отправляя за сотни километров от дома и привычного окружения.
В 2019 году мы совместно с Министерством просвещения разработали поправки к постановлению № 481, они опубликованы, где есть пункт об отмене типологизации учреждений. Если их примут, больше не будет необходимости сегрегировать детей по группам, переводить их из одного места в другое, разделять сиблингов. Будет место рядом с домом, малокомплектное, в законодательстве впервые появилось ограничение в количестве детей на здание — до тридцати человек (мы мечтаем о шести — десяти, конечно, но хотя бы так), которое сможет принять ребенка вместе с его братьями и сестрами, вне зависимости от их возраста и состояния здоровья, и параллельно будет делать все, чтобы вернуть его обратно в родную семью или устроить в новую. Сегодня единый тип учреждений в постановлении № 481 рекомендован, но не является обязательным требованием.
В отношении же братьев и сестер всегда существовало такое законодательное лицемерие — по закону разлучать их нельзя, но по факту их всегда разлучали: если они разного возраста, если у одного есть диагноз, а у другого нет или если эти диагнозы разные. Но при этом когда за одним приходят усыновители, им говорят: у этого ребенка брат и сестра в других детских домах, берите их тоже, иначе не дадим.
— В правительственном постановлении вы пытались заложить важное изменение — что детские дома должны быть не только маленькими, семейного типа, но чтобы они воспринимались как временные.
— Семья — это единственная правильная форма жизнеустройства ребенка, только в семье он может полноценно расти и развиваться. Поэтому детские дома должны стать редким и временным местом его пребывания, если действительно что-то стряслось достаточно серьезное, есть реальная угроза жизни ребенка или от него отказались или, ну не знаю, например, родители попали в больницу и нет ни одного родственника и ни одной приемной семьи рядом, готовой его подхватить. Но и тогда он должен быть в таком учреждении очень недолго и как можно скорее вернуться в кровную семью, а если это невозможно, то его должны устроить в приемную или к усыновителям.
Начиная с 50-х годов прошлого века проводятся разнообразные психологические и психофизиологические исследования, которые показывают очень низкую эффективность возможностей коллективного воспитания детей. Наличие конкретного заботящегося о ребенке взрослого критически важно в детском возрасте. Ребенок, который живет в типичном для нашей страны большом детском доме с постоянно меняющимися воспитателями, часто вырванный из привычной среды и окружения, находится в постоянном стрессе, все его силы направлены на то, чтобы выжить, и это очень сильно сказывается на его развитии. Особенно это важно для малышей, для них это риски получить такой комплекс проблем, которые потом не всегда возможно будет снять. Детские дома, подобные нашим, до 90-х годов были повсеместно — и в США, и в Европе, и везде. Сейчас в цивилизованном мире их не осталось. Детские дома есть, но они стали маленькими и временными.
— А как именно ведется эта работа, чтобы ребенок возвращался в семью, и что ей мешает?
— Благодаря постановлению правительства впервые к этой работе стали иметь отношение сами детские дома. Теперь вместе с опекой они должны каждые полгода пересматривать индивидуальный план жизнеустройства каждого ребенка. Каждые полгода ставить вопрос, почему этот ребенок до сих пор в детском доме, что можно еще сделать, чтобы он жил в семье? Я настаивала именно на термине «жизнеустройство», потому что термин «семейное устройство» имеет уже устоявшееся прочтение — как устройство обязательно в новую семью. А на самом деле в первую очередь прорабатывать нужно вариант возвращения ребенка домой, к родным. Нужно разбираться, что случилось с родителями, можно ли реабилитировать семью, есть ли кто-то из родных или близких, кто готов его подхватить, и только если это невозможно, тогда нужно оперативно искать другую семью, которая этого ребенка готова взять и вырастить. К сожалению, во многих детских домах не понимают, что это не формальный документ, а настоящий ключ к тому, чтобы ребенок как можно скорее покинул стены детского дома. Но иногда мы встречаем учреждения, где сумели понять, какой это классный инструмент. Например, во Владивостоке мы посещали детский дом — у них это подробнейший документ, там есть информация про всех родственников ребенка: с кем пообщались, кто каким ресурсом может быть, все шаги подробно описаны, работает целая команда над этим планом.
Еще в постановлении № 481 есть требование размещать ребенка в учреждение, которое находится рядом с его местом жительства, чтобы он мог общаться с родными и друзьями, продолжал ходить в ту же школу, в те же кружки. Это тоже один из факторов, работающих на восстановление отношений с кровной семьей ребенка. Но до сих пор этот пункт чаще всего не выполняется — как раз из-за типологизации учреждений. Из-за того, что они разные, и куда-то не берут до пяти лет, куда-то, наоборот, нельзя разместить ребенка старше, и любой ребенок с любым почти диагнозом — претендент на то, чтобы увести его далеко от дома. То есть ребенок теряет не только семью. Он теряет все. Дом, где жил, весь круг родных и близких — тем более если его увозят далеко. Знакомые места, друзей, школу. Вы только представьте себе, что вашу жизнь в один день как будто стирают ластиком — все, что было вам дорого, все, что вы знали, исчезает, и это не ваш выбор, его делают за вас. Это, конечно, не должно происходить ни с кем.
— Чаще всего это касается ДДИ — ведь они стоят за сотни километров от цивилизации. Что делать с ними?
— Это касается любых перемещений. Но ДДИ — это особенно тяжелая история. И если обычные детские дома еще можно реформировать, то с ДДИ сделать ничего нельзя, вообще. Это огромные помещения коридорного типа, и чаще всего находятся они вдали от населенных пунктов или являются градообразующим предприятием для совсем крошечного поселения. Большинство таких учреждений строили в чистом поле, на окраинах, где рядом нет ничего — медицинской реабилитации, школ с нужными детям программами, мест для культурного досуга, качественных врачей. Чаще всего невозможно там обеспечить ту самую реабилитацию, из-за которой якобы детей туда размещают: в глушь не хотят ехать специалисты, их не найти рядом, поэтому там часто нет реабилитологов, дефектолог хорошо если один на огромное учреждение, огромный дефицит кадров и никакой социализирующей среды вокруг. Мы давно говорим о том, что эти заведения должны просто прекратить существование, интересы здания или создания рабочих мест мы никак не можем ставить выше интересов конкретных детей. Надо думать, что сделать на их месте — реабилитационные центры, санатории, может, цеха какие-нибудь, но это точно не место для того, чтобы детей, которым нужны большие усилия для социальной адаптации и реабилитации, увозить не просто далеко от дома, а туда, где этого всего по определению нет.
Кроме того, в них до трети детей, а иногда и больше — это дети, размещенные по заявлению родителей. Иногда это скрытый отказ от ребенка. Всем так удобнее — не оформлять документы, не получать ребенка в базу данных, ведь в семью ребенка с тяжелой инвалидностью не так много шансов что возьмут, будет всем «портить статистику». Но есть среди них и те, кто отдал ребенка туда не потому, что хотел от него отказаться, а потому, что просто нужна помощь и они не могут получить ее другим путем. Нужно развивать доступность услуг на местах, чтобы любой родитель мог получить их, не сдавая своего ребенка с особенностями развития за 200 километров от дома на опушку леса.
— Много говорится о том, что причина торможения реформы в том, что у нее нет хозяина. За детские дома отвечают три ведомства — Минтруд, Минпрос, Минздрав, и ведут они себя часто как лебедь, рак и щука. В чьи руки вся эта система должна быть передана, чтобы дело пошло быстрее?
— Было бы намного проще, если бы у реформы был хозяин — одно конкретное ведомство, которое отвечает за детство. По логике это, конечно, вопрос социальной политики, а значит, Министерства труда и соцзащиты. Но сегодня я не вижу никакой готовности в нем признать этот вопрос своим. Ну или отдельное министерство по вопросам семьи и детей — как в некоторых странах. Я не знаю, будет ли хоть одно из решений принято в нашей стране в ближайшие годы. Одно я знаю: дети не должны разлучаться с семьями, если их там не обижают и не отказываются от них, нельзя разлучать привязанных друг к другу братьев и сестер. Нельзя увозить детей с тяжелыми нарушениями в лес, бросать в огромном доме без реабилитации, с одной няней на десять — двадцать человек, потому что не хватает персонала. Нельзя растить детей, исключив их из социума в искусственном коллективе, и думать, что они потом могут легко и успешно в этот социум выйти. Мы не можем позволить государству так поступать с детьми и называть это заботой. У этой реформы нет обратного пути. Нет и не может быть.