«Заграница вымотает сильнее русской тюрьмы»: башкирская художница — о травле, угрозах и преследовании за рисунки

Я ему объясняю, что это мой ответ чиновникам и всем этим лисьим хвостам на пиджаках. Он отвечает: «Не-е-ет, это оскорбление башкир». И замолчал. Я подумала: фу, пронесло. Но он подождал, пока я нарисую всю серию, скопировал ее и выставил у себя на странице с призывом: «Доколе мы будем терпеть это угнетение? Вот Чанышевой [глава штаба Навального в Уфе] облили кислотой машину, а почему Савельевой не облили?» Так вот все и началось.

Когда я начинала серию про башкир, я понимала, что есть такая социальная группа как националисты. Знала, что у них есть какие-то организации, в них лидеры. Мне это казалось даже прикольным. И думала: не, это же другие националисты, не те, что в Германии были, а те, что на Куштау природу защищают. Да и националистами-то я их не считала. Позитивный образ, в общем. Но я решила изобразить их не суровыми и злыми, а на позитиве. Позитив в этом увидели далеко не все, видимо.

Мне днем и ночью писали, звонили. От недосыпа у меня руки тряслись. Некоторые злопыхатели писали заявления в полицию на пользователя фейсбука Алену Савельеву, откуда приходил ответ на бланке с моим адресом регистрации. А прописана я у бабули, и эти люди стали класть ей в почтовый ящик письма с сильно неприятными угрозами. Не думала, что скажу это, но хорошо, что у бабули деменция.

Она вскрывала, читала и забывала о них. Тогда я стала действовать так же: писала заявление, а когда получала ответ с адресом, предлагала встретиться «у магазина, что на первом этаже твоего дома». Пыл у многих тут же улетучивался.

Мне почти сразу начали советовать уехать из страны, получить убежище в Европе. Я смеялась, но после слов Хабирова («Я цензурой тут не занимаюсь, Бог — судья этому человеку, но я прошу функционеров, которые в том числе здесь присутствуют, аккуратнее быть с этими вещами». — Прим. ТД) я уже задумалась всерьез, а Толкачев намекал на уголовное преследование («Что касается правовой стороны вопроса, то считаю, оценку должны дать не художники и не депутаты, а правоохранители. Если в рисунках действительно будут усмотрены элементы унижения национального достоинства, разжигания межнациональной розни, то на это уже должны отреагировать соответствующие органы». — Прим. ТД).

Но быстро успокоила себя, что сидеть в русской тюрьме долго не буду, максимум пару лет, а заграница вымотает меня сильнее. Наше общество больно, я болею вместе с ним — теми же болезнями. Куда мне к здоровым людям или в общество с непонятными мне диагнозами.

Я хочу уехать из города. Мое положение ужасно — люди боятся со мной связываться, я их при этом прекрасно понимаю. Директору государственной галереи, где я выставлялась семь лет назад с серией-комиксом про жизнь кота, прилетело спустя столько времени от министерства культуры.

Директор — прекрасная женщина и правда много сделала для популяризации традиционного башкирского декоративно-прикладного искусства. Но после этого скандала, думаю, она мне желает всего самого худшего, и это ужасно. Ее чуть не уволили, в минкульте требовали ее ухода за ту давнюю и безобидную выставку.

Защитили директора те чиновники, что оказались на моей стороне (видимо, речь о политическом оппоненте башкирских националистов Ростиславе Мурзагулове. На тот момент он занимал ряд неполитических должностей, которых сегодня лишен. — Прим. ТД). Да, были такие, но, как я позже поняла, они были не столько за меня, сколько против тех, кто против меня, — политические игры такие.

И тогда я поняла то, о чем всегда подозревала: сама идея национализма — шляпа. Башкирского тем более. Этот народ совсем не маленький, язык в школах преподают, я тоже его учила, даже на конкурсах чтецов выступала. У нашего народа не должно быть комплекса малых народов. Национальный костюм я люблю. Но иногда приходишь на официальное мероприятие, а там стоят чиновники в костюмах, галстуках, поверх которых накинут стилизованный национальный костюм. Еще и шапка эта с лисьим хвостом, который вообще в ХХ веке придумали. Многие на полном серьезе считают, что это традиционный, исторический элемент одежды. Ну смешно же! Они топят за культуру, которую не изучают.

Меня не берут на работу в художки и даже в детские кружки. По профессии работать не могу. Я в тупике. Как художнику скандальная репутация скорее в плюс — я распродала все свои рисунки из той серии. Но личностно я в тупике. Я понимаю, что никакой национализм я не победила, скорее только усугубила. Одно время мне казалось, что я самый известный человек в Уфе. Меня даже с маской на лице узнавали. Как-то я хотела уступить место в маршрутке девочке с котенком в руках, а она ответила: «Нет, нет, это же ваши рисунки в фейсбуке гуляют? Сидите». Тогда я подумала, что эмпатия этой девочки к котенку делает ее добрее. В другом случае я зашла в автобус, но кто-то со спины взял меня за плечи и вытолкал в дверь. Но я живучая, дождалась следующей маршрутки. Популярность неоднозначна.

Иногда мне кажется, что я совсем себя ненавижу: настолько мне стало плевать, что ко мне приходят недруги, ругают со всех сторон. Но вместе с этим я потеряла и возможность радоваться. Просто все ровно. Просто все неплохо. Кажется, я стала совсем замкнутой.

Человек в России должен быть всегда готов к травле и насилию, это и делает нас больным обществом. Я стала задумываться: а может, я и правда опасна для общества? Может, мне и правда не стоит даже мечтать о работе с детьми? Ведь я их заражу своей злостью и «плохостью». Хотя, конечно, не хватает детского непринужденного мышления. Я всегда заряжалась им. Но стала задумываться, может, и правда моя токсичность всех вокруг засасывает в токсичное же болото.

Воспринимаю все случившееся как большой перформанс, где я была участницей вместе со злопыхателями. Картинки здесь совсем вторичны. Я довольна результатом как художник, как человек я жалею, что это все произошло. Моя личность унижена, растоптана. В этом конфликте я потерялась. И как себя найти — я не знаю. Кришнаит, что встретился сейчас на остановке, не смог мне объяснить.

Что плохого в сексуализации? Я не ожидала такой реакции: секс — двигатель всего прогрессивного. Если человек приталивает свою одежду, укорачивает, занимается своим телом, красится, почему он против демонстрации тела на бумаге? Я долго могу не замечать конфликта, ровно до тех пор, пока он не дойдет до некоей кульминации.

Я как художник должна добиться этой кульминации, чтоб наблюдать за поведением людей в конфликте. Если бы сейчас жгли ведьм, я бы вряд ли следила за костром — мне куда интереснее толпа, что просит крови. Мне как человеку хочется быть незаметной. А художник часто провоцирует зрителя.

Я считаю себя интернет-художником. Я отслеживаю все реакции на свои посты, рисунки. Ничего для популярности специально не делаю, все это само как-то завертелось, как реакция на мои работы. На выставках нет такой богатой реакции, как, например, в фейсбуке. На выставках человек постесняется выражать свои эмоции, может, эмоции даже не успеют сформироваться. А в интернете все друг друга задирают, подначивают. Все те, кто меня грозился в интернетах убить, а потом встречал меня, были не так резки в высказываниях и тушевались. Наверно, они ждали, что я, конченая злодейка, буду отвечать агрессией на агрессию, сопротивляться. А видят флегматика, который не несет никакой угроз. Не хочется проверять эту теорию дальше, конечно.

После каждого рисунка одни люди требовали: «Сожги все, что нарисовала!» А другие скупали рисунки тут же после публикации. Но не переживайте, я их рисовала фломастерами — они скоро выцветут, вряд ли на век человека хватит.

Это не первый случай травли у меня. Я работала в художественной школе с детьми. Все было хорошо, мне очень нравится работать именно с детьми, кажется, я учусь у них непосредственности и открытости. Но как-то мальчик принес в школу свою любимую игрушку — куклу, и на собрании учителей произошел конфликт: педсостав требовал от меня, чтоб я запрещала ему играть с куклой, мотивируя тем, что родители обвинят нас, что ребенок вырастет геем.

Я так удивилась — вообще не подумала бы об этом. Я спорила и смогла отстоять право ребенка. Но врагом, конечно, для коллег стала. Через короткое время меня стал домогаться коллега-скульптор. Преграждал дорогу к туалету, стоял подслушивал у двери, а как-то схватил за бедра. Я не выдержала и подняла этот вопрос перед всеми коллегами. Он оскорбился, громко хлопнул дверью. Все зацокали и пристыдили меня, салагу, что взрослого дядечку обидела. Притом что они же и рассказывали, как этот дядька тринадцатилетнюю ученицу за грудь трогал.

Обидевшись, он зашел ко мне на страничку во «ВКонтакте», скопировал мои рисунки и написал заявление в прокуратуру, что я склоняю детей к суициду. Все это на фоне истерии про «Синего кита» выглядело грозно (я успела поругаться с коллективом, утверждая, что дети с домов бросаются, потому что вы у них игрушки отбираете, а не из-за пабликов в «ВК»). Правоохранители забрали все мои гаджеты, ничего крамольного не нашли и вернули через какое-то время. Коллеги созвали этический совет и все по очереди проехались по мне. С этого момента мне и начали внушать, что я ненормальная, угроза детям и работать мне лишь сторожем можно. Уволили, конечно.

В одно время сильно стремилась влиться в феминистское сообщество Уфы. Но не смогла там прижиться. Я поняла, что это еще одна страта, которая пытается захватить власть над умами людей. Каждое такое сообщество, где нет сотрудничества, но есть конкуренция, меня пугает. Я устала от конкуренции, я не хочу ее. Я хочу сотрудничества. Не хочу ни с кем бороться, биться, хочу общаться и сотрудничать. Новая этика и соответствующие движения указывают на правда важные проблемы. Но инструментов на деле не предлагают, снова разделение на плохих и хороших.

Я правда могла задеть чьи-то чувства. Но те, кто хочет обижаться, всегда найдут, на что обидеться. Как-то выходила за молоком в магазин, внизу стояли парни и настойчиво звонили в телефон. Я подумала, что закладчики, видимо. Спрашиваю, куда пришли, они отвечают, что ищут художницу. Ответила им, что ее дома давно уже нет. Другие уже поднимались и долбились в дверь, но я просто не открывала. Есть те, кто писал мне гадости, а я им отвечала: «Я уважаю башкир, хватит мне писать». Они в ответ удивлялись: «Да? Уважаешь башкир? Ну ладно, спасибо за уважение».

Я пыталась классифицировать всех тех, кто мне написывает, звонит, приходит, чтобы понять, что это за люди. И пришла к выводу, что это все политические игры. Скоро выборы, их главная партия не особо популярна, и они пытаются таким образом продемонстрировать защиту народа. Защиту от художника. Есть зеваки, которые к этому всему присоединяются. Есть жители районов, для которых это просто все не очень понятно, как можно рисовать голое тело и национальный костюм на одном листе. Есть мусульмане, которые пытаются перевоспитать. Показывают «правильных» художников, которые рисуют «красиво», а тебе, грешнице, надо покаяться.