«Бывало, идешь в магазин, а аист летит следом…»

Жених-энтомолог, без пяти минут кандидат наук. И все было хорошо, только дороги их клонились в разные стороны: он хотел стать ученым и уехать за рубеж, Марина хотела жить в России. Чтобы соответствовать требованиям жениха, она тайно поступила в аспирантуру, потом начала преподавать в педагогическом университете. Он приезжал на несколько дней — удивлялся ее успехам, сожалел, что возлюбленная — домоседка, а потом снова уезжал на учебу в Питер, Москву, на стажировку в Канаду, в очередную экспедицию. Во встречах и расставаниях прошли восемь лет, они вылились в большой роман в письмах.

«Мы собирались пожениться после моего университета. За две недели до свадьбы он приехал из очередной экспедиции по Средней Азии, и я вижу: что-то не то. Тогда я писала диплом, проводила орнитологические исследования в аэропорту, работала в зоопарке — жуткое переутомление. Это был 1996 год. Я сидела и переснимала выкройку свадебного платья из журнала “Бурда моден”, а на следующий день надо было ехать по магазинам, искать ткань. Из ничего возникла ссора. Я в сердцах швырнула журнал: “Все, свадьбы не будет!” И тут вижу: у него на лице улыбка. Улыбка облегчения: “Да-да, давай отложим”. Так я все поняла. Но обманывала себя еще четыре года: расстаться было невозможно. Спустя много лет, когда я уже была замужем и работала в национальном парке “Смоленское Поозерье”, я прочла его книгу о жизни и работе в Африке, где он описывал знакомство с будущей женой и как она приезжала к нему в Канаду. Про меня там не было и слова. А я тем временем ждала его в Ростове… Несколько дней я не могла прийти в себя, просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Спустя годы пришло осознание: все к лучшему. Наверное, нужно было пройти сквозь это испытание, иначе как бы я здесь оказалась?»

* * *
Когда стало понятно, что разрыв окончательный, Марина перестала чувствовать под ногами землю. Ехала по родному городу в автобусе, проживала каждый знакомый переулок: вон там они с любимым гуляли, тут ели мороженое, а здесь слушали птиц. И слезы градом, и суицидальные мысли — так и до сумасшествия недалеко. Однажды Марина очнулась и решила уехать — далеко-далеко и надолго-надолго.

Коллега принес бюллетень Союза охраны птиц России, а там было объявление о вакансии орнитолога в национальном парке «Смоленское Поозерье». Марина написала письмо директору, в ответе его заместителя сквозь строки читалось: здесь жуткое захолустье, вам, южанке-горожанке, делать тут нечего. Марина улыбнулась и решила: мне это подходит.

На разведку поехали с подругой детства. После знакомства директор нацпарка устроил экзамен — вывел Марину на маршрут, попросил назвать встреченных птиц. Марина назвала всех без ошибок, и он сказал: «Вы меня устраиваете. Занимайте в деревне свободный дом, любой, какой понравится».

«Много лет спустя подружка призналась, что в Ростов вернулась в шоке от увиденного. Даже отложила 5 тысяч рублей на случай, если меня придется срочно спасать», — смеется Марина.

«Спасайте себя и ребенка»

Окончательно в Смоленскую область она переехала в конце марта 2002 года. Сняла целое купе поезда: везла трех собак, снаряжение, книжки. Помогали перебираться друзья и юннаты зоопарка. Пока обустраивались, пока шум да гам, было весело, а потом друзья уехали. Марина вдруг поняла, что осталась в глухой деревне посреди леса совершенно одна. Ни печь топить не умеет, ни хлеб испечь, ни…

«Утром я проснулась, посмотрела на потолок — с него хлопьями свисала облупившаяся краска — и подумала: Господи, это же счастье! У меня за тридцать лет не было ничего своего. А тут все мое — от дома до ответственности за принятые решения».

Топить печь, складывать дрова и прочим бытовым премудростям Марину обучил сосед, который отнесся к ней как к дочери. Не обошлось и без курьезов: новоиспеченная селянка извела два мешка семенной картошки — просто зарыла ее в землю, не знала, что надо подготовить почву. В итоге осенью выкопала полтора мешка и сажать картошку перестала. Зато сама, без лошади, вскопала огород. Своими силами сделала ремонт в избе, побелила печь, покрасила стены, вычистила двор. Деревенские, глядя на такое упорство, зауважали Марину: она же как птичка — невысокая, тонкая, а вон какое гнездо себе свила!

Месяца через два в Маринину дверь постучали, на пороге стоял незнакомый молодой человек, весь из себя, как говорится.

— Здравствуйте, мне сказали, тут студентка приехала на практику? — от него потянуло легким алкогольным амбре.

— Нет, уже не студентка и не на практику, — Марина закрыла дверь.

— А я знаю, где тут глухариные тока, — крикнул он вдогонку.

— Другой разговор. Заходите.

Потом она узнает, что парня прислал его отец: сын давно хотел семью — а тут хорошенькая трудолюбивая Марина. Постучался он к ней в мае, а в октябре Марина уже была беременна, поженились и на время переехали в Ростов. Но Марину тянуло обратно, даже сны снились про смоленские леса и цветущие в деревне яблони. Мама всплескивала руками: что ты там нашла, в этой ссылке? Нормальные люди не могут жить в таких условиях!

Когда дочке исполнилось десять месяцев, семья Марины снова вернулась на Смоленщину.

«Это был самый романтичный и в то же время самый сложный период. Маша росла в машине, у нас тогда были жигули, двойка. Мы ездили по всему национальному парку: я изучала птиц, родные были рядом, директор не душил отчетами и графиками, я была совершенно свободна, работала как могла. Муж, как все деревенские парни, был очень рукастый и добрый, но, к сожалению, оказался пьющим. Я пыталась его воспитывать, но бесполезно. Наверное, если бы так и дальше продолжалось, я бы дошла до нервного истощения. Однажды привезла мужа кодировать в Смоленск — и врач-психотерапевт сказал мне: “Я попробую поработать с ним, но, если он снова запьет, прошу вас — спасайте себя и ребенка”».

С мужем Марина развелась, но в профилактических целях и только юридически. Они разъехались по разным домам, хотя ситуация не изменилась. Все тянулось одиннадцать лет.

И только когда Марина поехала с дочкой на Псковщину в Ремдовский заказник и там повстречала коллегу Вадима, поняла, что дверь в прошлую жизнь закрылась окончательно.

Вадим тогда работал заместителем директора по охране заказника. Сопровождал гостей и творил маленькие бытовые чудеса: Марина обмолвилась, что у нее разболелась голова, — тут же нашел таблетку, дочке привез творога, баню растопил, заварил чаю с травами. Простые вроде бы вещи, ничего особенного, но у Марины такого давно уже не было. Она пеклась о дочке, о бывшем муже, о птицах. А о ней не заботился никто.

* * *

Через два года Марина с дочкой переехали на Псковщину. И началась новая жизнь. Марина работала научным сотрудником на полторы ставки в Ремдовском заказнике и оставила себе полставки в Смоленском национальном парке. Семь лет без отпуска, в бесконечных поездках между двумя регионами. Марина говорит, что дочь и Вадим — заложники ее работы, но, с другой стороны, и у Вадима был тот же путь: из Санкт-Петербурга в деревню, из деревни — в леса и болота. Дочка Маша только устала от глухомани — хочет учиться в большом городе. Марина не против: у каждого должна быть своя дорога. А сама она отсюда уже никуда. У нее тут Дом белого аиста.

Варечка и Володя

Еще на Смоленщине Марина лечила раненых птиц. Лебедей, цапель, но чаще аистов. Они живут рядом с людьми, и травмы у них «человеческие»: падают с крыш, ломают крылья, попадают под машины, запутываются в веревках, налетают на провода, болеют. Люди подбирают птиц и несут к орнитологам или ветеринарам.

Поэтому во двор к Марине дорожка не зарастала. А в 2006 году появилась Варечка.

— Ее привезли в октябре, когда миграция уже закончилась. Я предполагаю, что ее выбросили из гнезда. У аистов есть так называемый родительский инфантицид — когда взрослые птицы производят отбраковку слабых птенцов. Варю подобрал местный житель, выходил, она жила у него вместе с курами. А у нас стала домашней: узнавала хозяев по внешнему виду, по голосу. Бывало, идешь в магазин, она летит следом. Потом сидит на крыше соседнего дома, ждет.

— Вам, наверное, деревенские прозвище какое-то дали?

— Аистиха. А ваши коллеги-журналисты называют аистиной мамой.

— Вы и похожи, уж простите, на эту птицу.

— Я знаю, — смеется Марина. — Мне часто это говорят.

* * *
Варечка прожила в семье одиннадцать лет и даже переехала с Мариной из Смоленской области в Псковскую. Зимовала в теплом курятнике под присмотром хозяйки. А на лето Марина отвозила Варечку на родину. Там самка аиста познакомилась с местным жителем Владимиром, выбрала его в качестве партнера — у ручных птиц так бывает. Поселилась у него во дворе, носила в клюве веточки, звала строить совместное гнездо. Поскольку он не откликнулся, построила гнездо сама на крыше уличного туалета и даже отложила яйца. Володька посмеивался, поглаживал ее и обнимал как домашнюю кошку.

Марина, когда впервые увидела эту фамильярность, возмутилась:

— Тише, тише! Это же аисты — они не любят, когда к ним прикасаются.

— Это у вас не любят, а мне можно, — парировал Володя.

Потом случилось так, что Варечка погибла: ее закрыли в уличном вольере, чтобы через пару дней увезти на зимовку на Псковщину, ночью в закрытый вольер проникла лисица и загрызла ее. Для Марины это была страшная трагедия. А через пару месяцев пришла еще одна тяжелая весть — друг Варечки, Владимир, тоже умер: у молодого мужчины остановилось сердце.

«Я долго не могла прийти в себя после всего этого, а потом пришло озарение: Варечку я вернуть не могу, но могу помочь многим другим ее собратьям. Самой, на зарплату научного сотрудника, это невозможно. Но есть же волшебный интернет и неравнодушные люди: я написала проект “Построим дом для аистов”, который мы разместили на краудфандинговой площадке. Нашлись единомышленники, и на собранные средства (это было 340 тысяч рублей) мы построили помещение для зимовки птиц. Сегодня центру три года, за это время через него прошли 133 аиста, около 40 аистов живут с нами сейчас».

Как Глафира стала Евгением Ильичом

Дом для аистов располагается в деревне Низовицы, в ста километрах от Пскова, в лесу, на берегу реки Желча. Деревня небольшая: две улицы крестом, как говорят. У одного из домов на жестяных воротах висит табличка: «Дом белого аиста». За воротами маленький человеческий домик, а вся остальная территория принадлежит птицам: ясли для малышей, гнездовые платформы для подростков и большой вольер для взрослых аистов.

Отдельно вынесен интернат для наиболее «тяжелых» инвалидов — по сути, вольер, крытый сварной сеткой. В интернате шесть обитателей. При поступлении птиц Марина аккуратно заносит в журнал все данные, и, когда листаешь его, из коротких фраз разворачивается целая картина: «Слетела с гнезда, еще не умея летать, ходит по деревне, просит корм, ночует на земле» — это из деревни Брагино; «Ослаблен, не улетел на зиму, прилетел к людям» — деревня Мачулы; длинный ряд описаний закрытых переломов: нескольких птиц ранили охотники. В России это редкая история, но, к примеру, в Ливане стрелять по летящим на зимовку в Африку аистам — что-то вроде развлечения. Потом охотники выкладывают в сети фотографии с десятками мертвых птиц. Европейцы об этом узнали в 2017 году, когда в Ливане убили помеченного спутниковым передатчиком хорватского аиста Теслу. Тогда появилась группа защитников SOS Tesla и началась борьба за жизни мигрирующих аистов.

У Марины Сиденко было несколько подстреленных особей и много травмированных в быту: у кого-то запуталась нога в веревках, отсохла лапка, порезался о металлическую крышу. Аист Семен умудрился куда-то засунуть клюв — его расщепило на две части, а это боль и голодная смерть в природе. Марина возила Семена к ветеринару, сделали две операции, клюв кое-как сросся, Семен смог самостоятельно есть и даже попал в поле зрения Глафиры. Теперь у них любовь и семья, а значит, жизнь Семена в Доме белого аиста вышла на новый виток.

Глафира (она же Евгений Ильич) — тоже дама с историей. Прибило ее к Марине еще в Смоленской области. Когда Глафира окрепла, ее окольцевали и передали в добрые руки в Тверскую область. Но оттуда она «сбежала» под Калугу. Поселилась в коттеджном поселке Ильичевка у мужчины по имени Евгений. Поскольку незнатокам пол аиста определить на глаз трудно, Глафира стала Евгением Ильичом. Чуть позже птицу передали в Калужский центр помощи животным «Феникс», а потом оттуда уже Марине, чем и устроили личное птичье счастье пернатой барышни.

«Я знаю в лицо каждого»

Пока Марина знакомит меня с аистами, в доме бесконечно поет телефон: в Низовицах очень плохо со связью — дозвониться можно только из нескольких точек. А звонят много, потому что начало июня — время, когда аистят находят под гнездами, во второй половине июля молодые птицы учатся летать и получают травмы, осенью везут ослабленных, больных, тех, кто не смог улететь в теплые страны. Плюс бесконечные травмы, просьбы о помощи.

— Два года назад у нас была нашумевшая история: в Гдове аист приземлился на дом, где со дня на день должен был родиться ребенок. Аист травмировал себе ногу, упал во двор, а будущая мама сказала мужу: “Это знак, пока птицу не пристроим, рожать не поеду”. Сильвера, так мы его назвали, привезли к нам. На следующий день в семье родилась дочка Настенька. А птицу мы вылечили, и весной, 1 апреля, в Международный день птиц, Сильвер взмыл в небо. Я очень эмоционально переживаю моменты, когда наши аисты выздоравливают и улетают. Это совершенно фантастическая картина: в середине августа белые птицы поднимаются на огромных белых крыльях над нашим домом, долго кружат над ним, словно прощаются, и только потом улетают. Иногда невозможно сдержать слез: я же знаю в лицо каждого и помню, через что им довелось пройти.

— А это правда, что некоторые здоровые птицы остаются с ранеными партнерами из-за любви?

— Да, наш Люша остался в вольере ради возлюбленной — он вполне мог улететь, а она не летала, и он ее не бросил. В устройстве личных отношений аисты во многом похожи на людей. К примеру, в этом году у нас образовалось девять пар. И в одной неожиданно погиб самец. К вдове стал захаживать сосед, возник любовный треугольник. Самец стал жить на две семьи. В прошлом году была история, когда самец не мог оплодотворить самку. Она не ушла от него, но тайком бегала к дикому самцу. В этом нет ничего удивительного, аисты ведь живут на земле гораздо дольше, чем люди, поэтому все сюжеты у них давно прожиты, отработаны, но выведен самый действенный: если он и она здоровы, то семью птицы берегут. Вот, слышите — токуют? Это признание в любви. У нас в этом году аисты впервые отложили яйца — мы не планировали, что они станут размножаться, но не запретишь ведь. Кстати, яйца у них высиживают оба родителя — такое вот равноправие в семье. Ну пойдемте, чтобы не спугнуть.

Мы вышли за вольер, Марина принесла из яслей малыша — серого, длинноногого, похожего на динозавра несмышленыша. Он пах морем и почему-то сливочным печеньем. К осени этот динозаврик окрепнет, отрастит крылья и тоже улетит в теплые края. Ну или не улетит, поселится на крыше Дома белого аиста и станет очередным «охранником трубы». Место на трубе знатное, самое высокое — туда всегда очередь. Поэтому дом Марины можно найти, даже не читая табличку на воротах. Поднимешь голову — и «Аист на крыше, мир на земле».

«Жизнь одна…»

Если динозаврик не улетит, Марина добавит едока в список расходов. На одного аиста ежемесячно нужно около 700 рублей. Это немного, если птица одна, а если их сорок — уже влетает в копеечку. Плюс лечение: операция на крыле стоит 7,5 тысячи рублей. Плюс расходы на бензин во Псков в ветеринарную клинику и обратно, да на поездки в Смоленскую область за аистами. Если птицу нужно откуда-то забрать и Марина просит об этом волонтеров, тоже оплачивает транспортные расходы. Все это она делает на пожертвования.

«Иногда меня спрашивают: что ты будешь делать, если люди перестанут помогать? А мне кажется, если не будет войны, такого не случится. Общество меняется, люди по-другому относятся к природе, понимают важность того, что мы делаем. И я со своей стороны стараюсь быть честной: рассказываю, что куда тратится, для чего. Я бы и рада все делать сама, но на зарплату научного работника это просто невозможно».

Зарплата у Марины всегда была небольшой, но с приходом в Себежский национальный парк нового руководства кандидат биологических наук, научный сотрудник Сиденко стала получать чуть больше 11 тысяч рублей. Плюс постоянные отчеты, объяснительные, требование выходить на работу от сих до сих, что для человека, который встает в три утра и уходит на болота учитывать птиц, невозможно. Люди увольнялись отделами, Марина год держалась из последних сил.

— Я вижу то, что они публикуют сейчас на сайте и в соцсетях, и мне стыдно: грамотность упала до нижайших пределов. Когда меня позвали выступить на телевидении, я открыто сказала: если следовать майским указам президента, научные сотрудники должны получать не ниже двух средних зарплат по региону. То есть мне должны были начислять 50 с лишним тысяч. А мы получаем минималку, как нам на эти деньги работать и жить? После выступления два месяца я получала по 20 тысяч, а потом обратилась в трудовую инспекцию, чтобы проверить обоснованность начислений не только себе, но и некоторым избранным сотрудникам нацпарка, приближенным к руководству. «Нарушений не выявили». И следующая моя зарплата была уже 11,2 тысячи рублей. С меня требовали отчеты уже дважды в неделю, такого количества объяснительных, письменных «пояснений» мне не приходилось писать за всю свою 32-летнюю трудовую деятельность. Я была неудобной, сотрудником, от которого старались избавиться любыми путями. Боролась за справедливость, дошла до суда, а потом устала: жизнь у меня одна и тратить ее на борьбу с административной машиной не имеет смысла. С 15 июня я больше не работаю в Себежском национальном парке.

— На что тогда живете? На зарплату мужа?

— Он не работает — тоже пострадал за правое дело: боролся за справедливость на работе, но закончилось все инсультом и инвалидностью. За пару лет до этого у наших госинспекторов забрали машины, лишили множества нужных для работы вещей, возникали всякие абсурдные ситуации на работе, но, когда мы пожаловались в Минприроды, приехала проверка — и часть проблем решили. Надо было успокоиться, остановиться на этом, но Вадим не смог остановиться: хотел справедливости. 29 января 2020 года в национальном парке «Себежский» должен был состояться научно-технический совет, где Вадим собирался выступить и задать руководству ряд неудобных вопросов. Он готовился, репетировал речь. А когда закончил писать годовой отчет, упал со стула. Я сразу поняла, что это инсульт. Приехала скорая, Вадима забрали в больницу, а дальше он превратился в ребенка. Забыл свое имя, буквы, цифры, дни недели. Я учила его по детским карточкам: вот гриб, вот ботинок.

Марина делала с мужем «уроки», водила по врачам, лечила, спасала, поддерживала. Двадцатый год был очень сложным, но, когда начал сходить снег, постепенно стали рассасываться и проблемы. Вадим понемногу заговорил: многое он уже понимает, помогает по дому и с аистами.

У Марины остались полставки научного сотрудника в национальном парке «Смоленское Поозерье» и Дом белого аиста. Она хочет зарегистрировать НКО: проводить экскурсии, лекции, обучающие занятия для детей и взрослых. Благо в соседней деревне Самолва строится мемориал Александру Невскому, там же будут делать новую «туристическую Мекку». А Низовицы по пути на Самолву — это значит, что люди могут заезжать и к аистам. Они и сейчас просятся, но нормальной дороги пока нет — после сильного дождя без внедорожника не доберешься.

— В апреле этого года на ютьюб-канале Алексея Пивоварова «Редакция» вышел документальный фильм о Гдовском районе Псковской области, там был небольшой сюжет и о Доме белого аиста. После него посыпались пожертвования. Это было что-то невероятное: люди присылали деньги, предлагали помощь. В итоге на аистов нам собрали миллион рублей. Я никогда не видела таких денег, поэтому сидела, смотрела на экран телефона и плакала. Это было чудо. Часть пожертвований уже пошла на обустройство домика для волонтеров, который начнет работать со следующего года. Деньги, которые остались, пойдут на содержание и лечение птиц. Когда я оформлю НКО, смогу начислять себе зарплату 20 тысяч. Пока же мне надо написать программу, что-то придумать, чтобы хоть как-то зарабатывать самим.

— Возращение на родину, в ростовский зоопарк, не рассматриваете?

— Нет. Моя земля уже здесь. И я думаю, что это божий промысел, что мы с Вадимом сюда попали. Видимо, мы здесь были нужны. Ведь, когда я приехала, заказник был в большой опасности. 80 процентов его лесной территории было в частной аренде. И его рубили. Как так вышло, что федеральный лес попал в руки частников, — тайна, покрытая мраком. Несколько лет мы с Вадимом и коллегами боролись, чтобы остановить вырубки. И добились, что лес в заказнике не трогают, хотя вопрос с арендой так и не решен. Потом нам удалось выделить особо охраняемые участки леса вдоль побережья Чудского озера с полным запретом рубок. Вадим наладил здесь охрану, нанес мощный удар по браконьерству — то есть мы работали не зря. Ну и аисты — это дело я уже не брошу. И болота. У многих южан есть представление, что болота — это засасывающая трясина, как в фильме «А зори здесь тихие». Но у нас болота совсем другие. Это красота и мощь — мягкие моховые подушки с редкими окнами воды. Надо быть дураком, чтобы туда провалиться. А еще на болотах живут редкие виды птиц и зверей. Это их последнее пристанище, островки надежды, где они чувствуют себя в безопасности.

— Так же, как и вы?

Марина засмеялась, и из дома аистов мы перешли в человеческий дом. Телефон там все звонил и звонил: наверное, кто-то опять нашел раненую птицу.