«Мы не знали, что уходим на всю жизнь»

Затем к дому подъехала грузовая машина, туда погрузили всех женщин и детей, которые прятались в подвале дома Цуровых. Их повезли в село Майрамадаг, где держали в заложниках. Несколько дней они просидели на бетонном полу. 8 ноября 1992 года их отпустили.

Вооруженные столкновения длились пять дней. Мужская часть семьи попала в другой подвал, но вернулись не все. Помимо отца и дяди, Тамара лишилась пятерых братьев — все они числятся пропавшими без вести.

«Похоронить их по-человечески до сих пор не можем. Мы столько лет пытались найти останки, но все бесполезно. Памятники поставили, а могилы пустые», — отмечает Тамара.

Она маленькая и хрупкая, волосы забраны под платок, отчего глаза на худом лице кажутся огромными. Уголки рта опущены, будто она разучилась улыбаться еще много лет назад. О событиях тех дней она рассказывает дрожащим голосом.

После трагедии они с мамой и семьей брата приехали в Назрань, где получили комнаты в одном из трех бараков, построенных специально для вынужденных переселенцев.

«Никому не пожелаю той жизни, которую я прожила»

Осетино-ингушский конфликт 1992 года возник из-за исторического спора о том, кому принадлежит Пригородный район Северной Осетии. С 1922 года эти земли входили в Ингушскую автономную область, с 15 января 1934 года стали частью Чечено-Ингушской АССР. Но после депортации чеченцев и ингушей в Казахстан в 1944 году район вошел в состав Северо-Осетинской АССР. Там стали проживать осетины.

В 1956 году советская власть восстановила национальную автономию чеченского и ингушского народов, но Пригородный район остался в составе Северной Осетии. Вскоре ингуши подняли вопрос о возвращении им территорий Пригородного, но получили отказ. При этом идея «восстановления исторической справедливости» набирала все большую популярность среди них.

С годами ингуши все равно возвращались в Пригородный район и, несмотря на напряженность в отношениях с осетинами, постепенно его обживали.

В апреле 1991 года Верховным Советом СССР был принят закон «О реабилитации репрессированных народов», который предусматривал территориальную реабилитацию ингушей. Это, в частности, и послужило катализатором вооруженного противостояния. В течение года на территории спорного района постоянно происходили стычки между ингушами и осетинами, убийства с обеих сторон. Люди стали накапливать оружие. Все это в конечном результате вылилось в открытое вооруженное противостояние.

По разным оценкам, после конфликта территорию Пригородного района были вынуждены покинуть от 30 до 60 тысяч ингушей.

Роза Цурова в своей барачной комнате. Роза родила сына за день до начала войны, 30 октября 1992 года, после чего вынуждена была бежать с новорожденным из осетинской больницы. Вся ее семья была в это время в заложниках, а свекор и его брат вскоре были объявлены пропавшими без вестиФото: Ксения Иванова для ТД

«Никому не пожелаю, даже врагу, той жизни, которую я прожила», — тихо говорит Тамара. Собственной семьей не обзавелась — 16 лет ухаживала за матерью, которая тяжело заболела после потери мужа и сыновей.

У порога барака она кормит котят. Их тут не меньше десятка. Жители говорят, что их подкидывают соседи с района, так как в бараках принимают всех.

Бараки сделаны из фанеры. Зимой здесь холодно, а летом невыносимо душно. В каждом по 20—25 комнат и общий коридор, удобства на улице. При возведении (их строили для беженцев на основании специального распоряжения первого президента Ингушетии Руслана Аушева) никто не думал, что люди проживут здесь почти 30 лет. За это время стены покосились, разбухли, и со стороны эти строения похожи на толстых длинных червяков, которые случайно оказались на земле, где им нет места.

Одетая в длинное закрытое платье и платок Роза идет по общему коридору барака к своей комнате, чтобы проведать мужа. Ее маленькая фигура будто растворяется в тусклом свете, становится размытой и беспомощной. За тюлевой занавеской видно, как бережно Роза приподнимает с кровати довольно крупного мужчину и пересаживает в плюшевое кресло. И так каждый день.

Ее мужа Магомеда Цурова держали в заложниках почти месяц, после чего у него начали отказывать ноги. Рассказывать, что было в плену, он не любит. На его глазах из подвала куда-то уводили отца, дядю и пятерых братьев. Больше он их не видел.

Сама Роза в разгар осетино-ингушского конфликта находилась в роддоме. Ее новорожденному сыну было несколько дней, когда в больницу ворвались люди с автоматами. Они выламывали двери со словами: «Ингушка здесь есть?» Ее спасли лежащие в палате осетинки, соврав боевикам: «Если бы здесь была ингушка, мы бы ее сами задушили».

Даже спустя 29 лет глубоко посаженные голубые глаза Розы начинают блестеть при воспоминаниях о тех днях. С новорожденным сыном на руках ей пришлось бежать из больницы. У себя в квартире ее сначала спрятала знакомая медсестра — тоже осетинка. Но ее муж приказал Розе убираться.

Знакомая дала Розе одежду и тысячу рублей — для русских солдат, чтобы те пропустили в лагерь беженцев. Там она встретила соседей, которые думали, что ее уже нет в живых. Вскоре семья Розы попала в барак, а вернувшийся из плена муж тяжело заболел.

Согласно Федеральному закону «О вынужденных переселенцах», в начале 2000-х Цуровы получили компенсацию за утраченное жилье. На семью из четырех человек им выплатили 1,2 миллиона рублей. По действующему тогда постановлению правительства РФ № 274, размер компенсации вынужденным переселенцам из Северной Осетии рассчитывался двумя способами: исходя из количества членов семьи или из количества квадратных метров утерянного жилья.

Но домой Роза принесла только 900 тысяч, 300, по ее словам, пришлось отдать на откат. «Пока долги раздала, пока мужа лечила, от этих денег ничего не осталось», — резюмирует женщина.

В 2015 году семью лишили статуса беженцев. Тогда Госдума внесла поправку в федеральный закон, согласно которой люди больше не имели права продлевать статус вынужденного переселенца, если получили компенсацию.

Сейчас у Цуровых — Тамары, Розы и Магомеда, — кроме маленьких комнат и узкого коридора с тусклой лампочкой, нет ничего, и идти им некуда.

Без статуса и поддержки

Вопрос о расселении и сносе бараков, где живут около 100 семей, поднимается властями Ингушетии на протяжении нескольких лет. В первую очередь речь идет о трех строениях в Назрани и двух — в станице Троицкой Сунженского района.

Чиновники не раз пытались выселить оттуда людей: отключали газ, воду, электричество и даже начинали разбирать один из бараков, несмотря на то, что там жили люди. При этом альтернативного жилья власти не предлагают.

В 2019 году в ситуацию вмешались юристы правозащитного центра «Мемориал»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента  , которые обратились к главе республики Юнус-Беку Евкурову. Тот пообещал решить проблему беженцев, но досрочно ушел в отставку.

Тогда администрация станицы Троицкой, а затем и администрация Назрани подали в суд иск с требованием признать незаконным проживание людей в бараках и выселить их. Интересы жителей в суде представляла юрист «Мемориала» Хадиджа Годоборщева, и в обоих случаях ей удалось их защитить.

«Мы добились того, что суд оставил эти исковые заявления без рассмотрения, так как администрация не является надлежащим истцом, у нее нет правоустанавливающих документов на данный земельный участок и на эти постройки — их нет ни у кого», — объясняет Годоборщева.

Однако победа в суде не решает главной проблемы: десятки людей продолжают оставаться в аварийных бараках и жить в нечеловеческих условиях. Выбраться оттуда без помощи властей у них практически нет шансов.

По мнению главы офиса «Мемориала» в Назрани Тимура Акиева, поправка 2015 года к Федеральному закону «О вынужденных переселенцах» прямо противоречит Конституции РФ, которая гарантирует всем право на жилье.

«Если до 1998 года вынужденным переселенцам выплачивалась [разово] более-менее приемлемая сумма, то после дефолта ее никто не индексировал. Построить или приобрести новое жилье на эту сумму просто нереально, — объясняет “Таким делам” Акиев. — Это лишь фикция: якобы деньги выплачивают на обустройство, но на деле его не происходит».

В июле 2021 года депутат Госдумы от Дагестана Бувайсар Сайтиев внес на рассмотрение новый законопроект о поправках к закону «О вынужденных переселенцах». Законопроект предлагает дать возможность продлить статус тем переселенцам, которые ранее получили компенсации, но по-прежнему нуждаются в жилье. Если законопроект будет принят, то те люди, что получили мизерную компенсацию, будут иметь законное право на получение государственного сертификата для приобретения жилья.

Кроме того, как отмечает Тимур Акиев, необходимо выделить специальные средства из федерального бюджета на покупку жилья для этих людей.

«Государство может выкупить часть квартир из жилищного фонда республики, чтобы решить эту проблему. Пусть это будут однокомнатные квартиры хотя бы. Их осталось 519 семей — 519 квартир. В масштабах великой России это вполне допустимая цифра», — считает Акиев.

Однако не всегда наличие официального статуса вынужденного переселенца помогает решить жилищный вопрос. Так, например, среди всех жителей трех бараков в Назрани только у Руслана Ахильгова сохранился действующий статус, но он принципиально отказывается от компенсации.

«Мои старшие братья получили жилищные сертификаты и разъехались, а я отцу обещал, что вернусь в свой дом, — рассказывает Руслан. — По нашим традициям семейный очаг должен охранять младший сын. Если бы я получил сертификат, то автоматически лишился бы этого права».

Ахильгов начал борьбу за родительский дом в поселке Южном, который они были вынуждены оставить, в 1996 году. Судебные тяжбы затянулись на долгие 20 лет. Женщина, которая поселилась там, утверждала, что заплатила за дом пять миллионов рублей, но так и не смогла доказать это. В результате в 2017 году Руслан выиграл суд и вернул себе право на отцовский дом. Однако за все эти годы жилье настолько обветшало, что стало непригодным для жизни.

«Она [жительница дома] ничего там не ремонтировала, потому что, видимо, понимала, что в какой-то момент придется выезжать, — объясняет Ахильгов. — А когда мы приехали с судебными приставами ее выселять, она все окна повыбивала, внутри все разбомбила».

Согласно решению строительно-технической экспертизы, ремонт дома «экономически нецелесообразен». Но, кажется, Руслан не может принять этот факт. Он до сих пор возит с собой в машине большой пакет со всеми документами, продолжает стучаться в различные инстанции. Ведь он потерял не просто дом, а главную цель своей жизни.

«А куда пойти?»

У порога барака в станице Троицкой, что в 20 минутах езды от Назрани, зевают и сладко потягиваются коты. В общем коридоре пахнет едой и газом. Готовят прямо здесь, рядом — горы разбросанной обуви, с потолка свисают липучки для мух и оголенные провода.

Душно, спертый воздух щиплет глаза. В комнатах три на четыре метра, где у людей и кухня, и ванная, и спальня, находиться вовсе невозможно — там нечем дышать.

Жительница барака Абидат Хамхоева убегала в 1992 году из дома в Северной Осетии через горы с четырьмя маленькими детьми: мокрый снег, переходящий в дождь, размытые узкие тропы. Одно неосторожное движение — и можно было упасть в пропасть.

«Мы не знали, что уходим навсегда, — вспоминает Абидат. — Говорили, что нужно просто в горах переждать стрельбу. Люди как были в домашних тапочках и халатах, так в них и побежали. Лес, горные тропы, земля под ногами скользит. Не передать, как это было страшно».

Сначала Абидат с детьми жила у родственников, потом — на съемных квартирах. Когда стало понятно, что домой им не вернуться, поселились в бараке.

В 2019 году женщина получила компенсацию. Но вместо положенных 1,8 миллиона рублей домой она принесла только миллион.

«На эти деньги купила участок, залили фундамент. А дальше строить средств нет, вот и сидим. Нас сейчас тут пятеро: я и семья сына. Знаете, как тяжело: зимой холодно, летом жарко, воду сами носим, не живем, а скитаемся», — замечает Абидат.

Ее соседка — беженка из Грозного Асет Кодзоева, которая покинула город в 1999 году во время второй чеченской войны. По ее словам, до того, как получить комнату в бараке, они с мужем и детьми прожили несколько лет в бетонном гараже.

«А куда пойти? — замечает Асет. — Делать было нечего. Мы все деньги тратим на лечение сына — уже четыре операции сделали: у него сердце с правой стороны, грыжа в легком, с кишечником проблемы. Мне говорили делать аборт, но я не послушала».

Сама Асет не обращалась за предоставлением статуса переселенца, так как по документам проходила в составе семьи матери. Та же получила в 2002 году в качестве компенсации всего 135 тысяч рублей. Из этой суммы Асет не досталось ничего.

«Хотели землю? Вот теперь жрите ее!»

В конце дня на пороге второго барака в Назрани нас встречает 73-летняя Радимхан Цурова. Здесь она в одиночку вырастила одиннадцать детей, муж пропал без вести во время осетино-ингушского конфликта. Простое длинное платье, платок, изборожденное морщинами лицо. Она видела много ужасов, пережила много бед. Но в лучах закатного солнца ее грустные глаза все равно блестят янтарным светом.

«Мы жили в селе Ир. Ворвались вооруженные осетины, забрали все документы и погрузили нас с детьми в “КамАЗ”, — вспоминает Радимхан. — Сначала отвезли нас на свалку, где все было завалено трупами. Они там что-то между собой решали, а потом привезли в подвал».

Как и все беженцы, поначалу Радимхан с детьми скиталась по родственникам, затем узнала про специально построенное временное жилье. Жизнь в бараке с одиннадцатью детьми Радимхан вспоминает как испытание: ни отопления, ни мебели. По словам женщины, зачастую голодали, вместо чая заваривали листву. Но Радимхан всех сумела вырастить, воспитать, дать образование.

Сейчас из одиннадцати детей в бараке с ней живет только один — Умар. В 1992 году он был подростком, но то, что тогда увидел, осталось травмой на всю жизнь.

«Людям выжигали глаза, отрезали носы, чтобы потом никто не мог опознать, — вспоминает Умар. — Площадь была завалена трупами. А они [осетины] кричали: “Хотели землю? Вот теперь жрите ее!”»

Сейчас у Умара своя семья — красивая жена, милая дочка. И он бы очень хотел вернуться с ними в дом своего отца. Но местное население до сих пор, по его словам, против возвращения ингушей. Все стройматериалы, которые Цуровы купили на полученные деньги, так и остались гнить на брошенной земле.

«Люди просто хотят успокоить и свои души, и души умерших»

Кладбище пустых могил, где стоят надгробия всех ингушей, пропавших без вести в результате конфликта с осетинами, окружено вечнозелеными кипарисами. Всего здесь 192 памятника. На одинаковых плитах — только имя и год рождения. Под ними — пустота. Где и когда погибли все эти люди, точно неизвестно.

За кладбищем ухаживает 70-летний Аюб Цуров. Тридцать лет своей жизни он посвятил поискам пропавших. На полках в его кабинете ровными рядами выстроены папки, в которых хранится вся многолетняя переписка с властями по вопросу поиска и захоронения останков.

Аюб даже смог добиться создания банка ДНК — для этого у всех родственников пропавших без вести брали кровь, чтобы при обнаружении каких-либо останков сверять данные.

Горы между Ингушетией и Северной Осетией, через которые шли ингушские беженцы осенью 1992 годаФото: Ксения Иванова для ТД

«Люди просто хотят по-человечески похоронить своих близких, успокоить и свои души, и души умерших, — рассказывает Цуров. — Но самая большая проблема — найти останки. Большинство погибло на территории Северной Осетии, а руководство республики не хочет это все ворошить».

По словам мужчины, ранее на территории Ингушетии было обнаружено 20 неопознанных тел. По ДНК-экспертизе удалось установить личность девяти из них и похоронить под своими именами. Остальных тоже предали земле.

Фотографиями тех событий увешаны стены кабинеты Аюба. На одной из них изображено желтое надгробие с подписью: «Неизвестная обезглавленная женщина. 50—55 лет». Кто она — осетинка или ингушка — неизвестно. По словам Аюба, ее тело было обожжено.

«Тяжело осознавать, что люди до сих пор надеются вернуть своих, хотя с каждым годом вера в справедливость становится слабее. Если бы федеральные власти были заинтересованы, останки уже давно обнаружили бы. Приблизительные места известны. Но на все мои запросы об эксгумации и ДНК-экспертизе приходят отписки», — замечает Цуров.

Среди 192 пустых могил есть и те, что ждут братьев самого Аюба. В 1992 году их уводили из подвала вместе с другими заложниками на его глазах. Он видел, кто уводил, и говорил об этом потом следователям. Но виновные не были наказаны, а братья так и не вернулись домой. Но Аюб все равно продолжает рвать траву возле их пустых могил.