Домик на краю света

— Не терпится уже добраться, затопить баньку, — говорит женщина. Ей и нескольким ее попутчикам нужно доехать не до самой Мезени, а до перекрестка с дорогой, которая ведет к деревне Бычье. — Там меня должны встретить на машине земляки. Мы проедем около тридцати километров, потом пересядем на лодку и на ней уже доберемся до деревни. Наземным транспортом туда не доехать, — спокойно описывает женщина свой маршрут.

Ни безлюдность этих затерянных на Севере мест, ни сотни километров езды по грунтовке, когда у человека закладывает уши от постоянного гула, ни необходимость пересаживаться с авто на лодку — ничто из этого дискомфорта у нее не вызывает.

По асфальту машина едет только километров пятьдесят, а дальше на всем протяжении маршрута грунтовка. Поселки, которые сперва сменяют один другой, по пути встречаются все реже. Мобильная связь и интернет пропадают совсем. Возникает ощущение, что жизнь в этих краях теплится только в нескольких пунктах, где микроавтобус раз в полтора часа делает остановку.

Несмотря на давний переезд в город, Марине очень важна связь с деревней и вообще с Мезенью. Она с горечью отмечает, что былой уклад жизни ушел в прошлое, так как большинство деревень вымерло — люди уехали в города. Но тут же рассказывает удивительную историю о племяннике Саше, который нашел себе хорошую работу. Не в самом Бычьем, а в деревне неподалеку — в Заозерье.  

— Она не связана ни с лесом, ни с рыбой, ни с олениной, ни с ягодами или газом, нефтью или другим… собирательством, — интригует Марина и тут же отвечает. — Местные сумели организовать интернат, где ухаживают за своими пожилыми земляками.

Племянник, по ее словам, трудится в этом интернате поваром и всем доволен. 

Приехав в деревню, я начинаю понимать, почему: она расположена на живописном берегу реки Мезени, будто ее основатели когда-то давным-давно хотели, чтобы из их окон был красивый вид. Деревня жива: это заметно по детворе — ее полно.

48-летний житель Заозерья Андрей Коротаев, стоя возле своего дома, рассказывает, что его жена Елена вот-вот должна родить и буквально завтра отправится в архангельский роддом на кукурузнике с аэродрома в Мезени. У Андрея это будет уже седьмой ребенок, но и брак у него уже не первый. 

— Работали вместе. Так потихоньку-потихоньку и сошлись. Встречались, встречались, а потом Сережа появился, — рассказывает заозерец.

Он не очень красноречив, но с хозяйством у него все в порядке: по случаю скорого появления младшего ребенка перестраивает старинную трехэтажную избу, построенную еще дедом. Таких больших и хорошо сохранившихся домов, как у Коротаева, в Заозерье много. На крышах заметны антенны спутникового телевидения. 

Коротаев с семьей делит дом с сестрой, у которой двое детей. Еще двое — в семье местного фельдшера Алексея Федоркова. Он работает и живет в Заозерье с 2007 года, и тоже здесь нашел жену. В этой деревне вообще, как в «Доме-2», регулярно появляются новые пары. Не только для Мезенского района Архангельской области, население которого с 2002 года сократилось с 13 до 8 тысяч человек, но и для деревень средней полосы России происходящее в Заозерье — это практически демографическое чудо. 

У этого феномена все то же простое объяснение — появление в Заозерье дома-интерната для пожилых людей и людей с инвалидностью, не способных позаботиться о себе самостоятельно. 

— Ни знакомства, ни женитьбы бы не было и детей наших да и самой деревни, если бы не это заведение, — говорит Федорков. 

«Как занеможем, так туда и поедем»

В мае 2000 года должен был состояться юбилей Дня Победы. Сельский клуб к тому времени был закрыт, но местные хотели организовать достойное торжество. Открыли здание клуба, вытопили его, намыли полы, подготовили и провели концерт — так в сердцах заозерцев зажглась первая искра: вера в то, что можно что-то сделать своими силами, рассказывает Татьяна Коротаева, которая родилась, выросла в Заозерье и работала здесь в те годы учительницей начальных классов. 

Подтверждения не заставили себя ждать: вскоре сломалась колонка, и деревня осталась без воды. Жители обратились к властям, но решения не дождались — сами разобрались с причиной поломки насоса, сами скинулись на ремонт, сами его и провели. После этого в деревне сформировалось неформальное самоуправление, а следом официально появился первый в регионе орган ТОС — территориального общественного самоуправления.

В январе 2001 года, когда местный животноводческий совхоз окончательно прекратил свое существование — увезли последних коров и всех механизаторов и животноводов сократили, — провели деревенский сход. Решали, удастся ли вообще сохранить деревню, вспоминает еще одна коренная жительница Заозерья Людмила Серебренникова. 

Люди предлагали разные идеи: к примеру, научиться получать рыночную выгоду от разведения овец или лошадей, которых тогда в деревне было много; заняться упряжным ремеслом. Татьяна Коротаева же озвучила идею построить дом престарелых, которую заимствовала у Глеба Тюрина — журналиста и активиста, занимающегося возрождением российской глубинки. В Заозерье и соседних деревнях тогда было много одиноких пожилых людей, которым уже тяжело было обслуживать себя самим — колоть дрова, топить печь, носить воду из колодца и так далее. 

— Он [Тюрин] рассказал про какой-то норвежский проект дома престарелых. История была как будто бы про нашу деревню. Мне она очень понравилась, — вспоминает Коротаева.

Идея деревенским была понятна, но никто поначалу не верил, что создать с нуля такое серьезное государственное учреждение реально. Были и те, кто просто собрал вещи и уехал, сказав, что им нужно растить детей. 

У Серебренниковой тоже было трое детей на руках. В свои тридцать четыре года она была уверена, что сможет начать с мужем новую жизнь на новом месте. Но уезжать из родного Заозерья не хотелось. Не хотел расставаться с родительским домом и Андрей Коротаев, правда, по более прозаическим причинам: решил остаться в Заозерье скот разводить.

Судьбу деревни решила настойчивость Татьяны Коротаевой. Ее поддержал тогдашний глава Мезенского района Игорь Заборский. Вместе с журналистом Тюриным она создала проект дома престарелых, главная идея которого заключалась в том, чтобы поделить траты между районом и жителями Заозерья в пропорции пятьдесят на пятьдесят (тогда денег у администрации не было даже на зарплаты бюджетникам). 

Вклад властей заключался лишь в том, что они позволили взять из соседней деревни Лампожни пустовавшее здание, которое прежде занимал детский сад: нужно было его перевезти и поставить в Заозерье. 

— Я ходила вечером по дворам, говорила, что завтра в Лампожню пойдут трактора. Звала всех ехать разбирать здание, — вспоминает Коротаева. — Всю ночь не спала, переживала, что никто не откликнется и не поедет. Но уже утром смотрю: один выходит, второй, третий. И каждый раз народу все прибавлялось.

Все это происходило осенью, и жителям самой Лампожни не нравилось то, что делали заозерские: пирогами и горячим чаем их никто там не угощал — и те грели чайник на костре и ели одну только квашеную капусту. Но в итоге здание перевезли. А уже по весне все местные мужчины собрались и построили его на новом месте. 

Татьяне было тяжело, потому что главным критиком ее идеи был муж, от которого она ждала поддержки. «Радостная прибежала домой: “Ура, мы дом разобрали!“ А муж в ответ: “Вы же его все равно не перевезете”, — рассказывает Коротаева. — А когда перевезли, то он так же уверенно говорил, что мы его не построим».

Однако постепенно уверенность Татьяны Николаевны передалась другим заозерцам. Такая уверенность, которая людям из соседних деревень даже казалась одержимостью.

«Вы что, с ума сошли? Кто вам разрешит сделать самим государственное учреждение?» — вспоминает свою реакцию на воодушевленные рассказы Андрея Коротаева о планах его сестра Надежда Аникеева, жившая тогда в Козьмогородском сельском поселении. Но как-то в автобусе из Козьмогородского в Заозерье она услышала разговор двух бабушек. «Ой, в Заозерье-то дом-интернат собираются строить!» — сказала одна. «Как занеможем, так туда и поедем», — радостно ответила другая.

Так оптимизм заозерцев постепенно распространился на весь Мезенский район. Однако, спускаясь с небес на землю, строителям интерната нужно было решить один из главных для северян вопрос: как обеспечить здание отоплением? Газа в деревне нет.

По проекту у здания должна была быть собственная котельная, для которой требовалось закупить уголь. Чтобы раздобыть на это деньги, заозерцы стали шить защитные рукавицы, которые здесь называют верхуньками, для хлебозавода. Цех обустроили в одном из домов, который теперь стал деревенским музеем с красивым названием «Евстольюшкина изба».

— Использовали свои швейные машинки, у кого были. Разделили работу: одни кроили, другие шили, — вспоминает Серебренникова. 

Всю внутреннюю отделку будущего интерната жители тоже делали сами, потратив на это деньги, оставшиеся с продажи рукавиц. 

25 января 2004 года, в Татьянин день, учреждение было открыто. Кто-то тогда еще заметил: «Дом-то Татьяна построила (Коротаева. — Прим. ТД), и теперь его можно назвать “Татьянин дом”». Есть у него и еще более короткое прозвище, принятое в ежедневном обращении у заозерцев, — просто Домик. 

— Еще когда строили, стали так его называть, — рассказывает Надежда Аникеева. — И всех мезенских, наверное, уже к этому приучили. На вопрос о месте работы я так и отвечаю: «В Домике!»

24 февраля 2004 года заехали пятеро первых жильцов. Четверо из них до этого жили при Каменской районной больнице, и никто не знал, что делать с людьми, которых и отпустить домой было нельзя, потому что сами себя они обслужить не могли, но и держать все время на больничной койке было неправильно. 

Заозерцы к приезду этих людей старались подготовиться и методологически. Коротаева специально несколько раз ездила в Германию, где изучала опыт работы передовых для того времени частных заведений по уходу за пожилыми людьми, — в Заозерье тяготели к тому, чтобы создать учреждение не больничного, а именно домашнего типа.

— Немцы к нам приезжали с мастер-классами. Например, как правильно повернуть, посадить лежачего и не сорвать спину, — уточняет Людмила Серебренникова. — Мы ездили к ним в командировки.

Очередной визит коллег из ФРГ был запланирован на 2020 год, но его пришлось отложить из-за эпидемии коронавируса. 

Для сотрудников Домика было крайне важно чувствовать, что людям нравится жить в этом месте. И их действительно благодарили. Порой за совсем элементарные вещи: вкусный и сытный стол, хорошую баню.

О том, что выбранная модель ухода оказалась верной, лучше всего свидетельствует тот факт, что среди нынешних жильцов Домика есть и те, кто въехал сюда первым, то есть уже семнадцать лет назад, — супруги Рюмины и Лидия Рогачева. 

Как позже выяснилось, деньги у районной администрации, когда заозерцы ели квашеную капусту, разбирая здание в Лампожне, и шили рукавицы, чтобы заработать на топливо, все же были. Их потратили на другой, более перспективный, как тогда казалось, проект: строительство маслозавода в другой деревне.

Но предприятие это в итоге закрылось, говорит Татьяна Коротаева. Она нисколько не рада этому. Куда важнее ей, что немцы, которые обучали их уходу за пожилыми людьми, с недавних пор стали говорить, что теперь им самим есть чему поучиться у сотрудников Домика.

«В лесу не хороните только!»

Самой знаменитой бабушкой в Заозерье стала Лидия Рогачева, заехавшая в Домик в числе первых 24 марта 2004 года. Ей восемьдесят восемь лет. Соседи шутят, что та может и матом обложить, если настроение плохое.

Детство у нее выдалось непростое: ей было восемь лет, когда началась Великая Отечественная война. Все хозяйство легло на плечи женщин и таких детей, как она. Лидия пасла колхозных овец. Она помнит, как те шли на ее голос, помнит, как снимала свой красный пионерский галстук и размахивала им, чтобы остановить стадо. Потом работала телятницей в колхозе имени Сталина. 

Память о войне осталась не только у старожилов, но и в виде звезд, прикрепленных к фронтонам изб в Заозерье. К некоторым прикреплена одна, к другим — по две-три. Многие не вернулись или вернулись, но не целиком: кто без рук, кто без ног, рассказывает Лидия Алексеевна.

В 1990-е годы Рогачева работала в Мезени санитаркой, пока уже в начале 2000-х годов у нее не стали отниматься ноги. Заботиться о себе, как прежде, Лидия не могла. Пришлось переехать сперва в больницу, а потом в заозерский интернат, когда он открылся.

Со временем, уже здесь, в Заозерье, с ногами у нее стало лучше (были и те, кого выхаживали настолько, что они выписывались из интерната домой). Она даже стала иногда ходить за ягодами и грибами в лес. 

— Старая, конечно, стала, но этот дом меня сберег. Так бы давно в земле была, — говорит Рогачева о своем нынешнем пристанище.

Самая же старшая в Домике — Римма Александровна Зверева, 1928 года рождения. Она всю жизнь прожила в Архангельске.

— Никогда не кричат, не ругаются на меня, — говорит она о работницах дома-интерната.

Заозерцам пришлось побороться за Римму Александровну с сектантами, которые приезжали ее навещать. После их визитов она всегда чувствовала себя хуже, сектанты пытались выуживать у Зверевой деньги. Закончилось тем, что женщина сама попросила помощи у сотрудниц Домика, чтобы к ней перестали пропускать этих токсичных визитеров. Много проклятий заозерцам пришлось выслушать в свой адрес, прежде чем сектанты угомонились.

О смерти в Домике говорить не боятся. Даже шутят порой на эту тему.

— В лесу не хороните только меня! — восклицает Рогачева.

— Почему? — спрашивают ее.

— Так птицы с ветвей насерят! — отвечает она и смеется.  

Но все же первые смерти в интернате воспринимались заозерцами очень тяжело. Умерших, если тех не забирают родственники, местные хоронят сами на деревенском кладбище.

Сперва в Домике было шестнадцать мест, но затем заозерцы набрались смелости и решили удвоить это число, вдвое увеличив само здание, для чего в 2005 году сделали большую пристройку. С того времени тут тридцать одно место. 

Постояльцы живут в комнатах по двое, по трое, а некоторые — по одному. Расселение зависит от индивидуальных особенностей каждого — никаких VIP-мест тут нет. Подобрать подходящих друг другу соседей — это целая наука. Но в Заозерье в этом уже поднаторели. В Домике есть медработник и санитарки, готовые помочь своим подопечным в любой момент. Также сотрудники следят, чтобы подопечные не только смотрели телевизор день напролет, но и гуляли и занимались своими хобби: кто-то любит вязать, кто-то — петь.

Большое обитое сайдингом одноэтажное здание интерната внешне очень отличается от других деревенских домов в Заозерье. На принадлежащем ему участке нашлось место для просторного двора, огорода, теплиц, бани и мастерской. 

Но самое примечательное, что Домик не обнесен глухим забором и не стоит где-то на окраине деревни или в каком-нибудь глухом сосновом бору за ее пределами. Нет, интернат стоит прямо посреди Заозерья, что, кстати, не всем местным было сначала по душе. Например, живущей прямо напротив Домика Надежде Тараниной.

В ее палисаднике красивый цветник, за которым 82-летняя хозяйка ухаживает из последних сил. Входная дверь, как и у других заозерцев, у Тараниной всегда открыта. Если хозяина на месте нет, то к двери просто приставляют метлу — таков обычай. 

— На том месте, где дом престарелых, раньше стояли парники: капусту растили. Я не хотела, чтобы его здесь строили. Но против самих жителей ничего не имею, конечно. Они ко мне заходят в гости: общаемся, чай пьем, вспоминаем молодость, — говорит Надежда Константиновна. Строительству Домика она не только не мешала, но фактически даже помогала: поила компотом собиравших здание мужчин. 

За теплицы Надежда Константиновна переживает неспроста. Именно с ее легкой руки в Заозерье вообще появились огороды. Таранина родом с Черноземья: с отцом приехала на Север из Курской области, жили сначала в каких-то бараках в лесу. Поначалу ее удивляли кочевники-ненцы в оленьих шубах, что приходят в мещерские леса вместе со стадами из тундры зимой. Но и Таранина нашла, чем удивить местных жителей: стала привозить семена из Курской области, куда ездила в отпуск, начала с выращивания цветов, огурцов, помидоров. Потом стала семена и рассаду соседям раздавать.

Заозерье стало для Надежды родной деревней. Теперь ей тяжело справляться с бытом самостоятельно. Последние четыре года нет сил на любимые прежде прогулки в лес за ягодами и грибами. С осени до весны Таранина живет у своих детей в Мезени, но хотя бы на лето все равно приезжает в Заозерье.

Здесь ей помогает по хозяйству Алексей Серебренников. Для деревни он вообще особый человек — душа Заозерья. Мужчина сорока лет с эмоциями подростка возит воду, носит соседям дрова в избы, может сходить в магазин. Рядом с ним часто крутится детвора, но никто из них его не оскорбляет и не обижает. Никто не закрывает перед ним двери, не пытается его прогонять и не отмахивается. 

С той же любовью заозерцы относятся и к постояльцам Домика, среди которых есть не только глубокие старцы, но и люди с инвалидностью, чье детство прошло в детдоме,  — Альберт Тресвяцкий и Саша Бусарев.

— Альберт — цветовод наш. Навещает часто. Интересуется. Правда, расскажешь ему про какой-нибудь цветок, а он сразу же забывает название, — как о родном говорит об одном из них Надежда Таранина. — С годами ему сложнее становится за растениями ухаживать. Здоровья не хватает. Так Саша помогает. Тот помоложе. И с бабушками посиживала. Чувствуется, что люди в приборе (ухожены. — Прим. ТД).

В Заозерье то, чего годами и десятилетиями добиваются общественники на большой земле, говоря о необходимости широкой инклюзии, происходит естественным путем, будто иначе и невозможно. Они воспринимаются местными частью деревни, все знают их по именам, как и они — деревенских жителей, объясняет Надежда Аникеева. 

Она с улыбкой отмечает, что в любой момент к ней может зайти Саша Бусарев и, заметив банку с морсом на подоконнике, сказать: «О, у вас морсик!» Конечно, Надежда тут же откроет ему эту банку и перельет содержимое в бутылку, чтобы Саше удобнее было взять ее с собой и пить, когда захочется.

— Они участвуют в деревенских мероприятиях. Например, 9 мая, кто может ходить, участвовали в митингах. На субботники деревенские ходили и так далее, — добавляет сотрудница Домика. Всевозможные концерты до эпидемии проходили именно в интернате, так как сюда часто наведывались разные благотворители. Вместе с постояльцами, зрителями и участниками на этих мероприятиях почти всегда становились и другие деревенские жители.

Вносит свою лепту в отношения между этими людьми, вероятно, и то, что они воспринимают друг друга как пускай и очень дальних, но родственников — представителей особой поморской породы.

Другими словами, Домик и деревня связаны друг с другом очень крепко. У них и общий фельдшер, для которого в Домике выделен отдельный кабинет, где до эпидемии он принимал местных жителей. А еще на кухне интерната готовили горячее питание для местного детского садика.

Заглядывают в Домик не только люди. Кони из деревни Дорогорское, которые гуляют на самовыпасе и регулярно заходят в Заозерье, подходят к Домику, как по расписанию. Заглядывают в окна. Знают, что часов в десять-одиннадцать утра готовят обед, а значит, будут очистки от картофеля, свеклы, капусты. Для них это любимое лакомство.

«Привезли его сюда, и сразу помолодел»

Каким бы уютным интернат ни был, работать в подобном учреждении годами и не выгорать эмоционально сложно. 

Работающие в Домике сестры Андрея Коротаева — Татьяна Попова и Надежда Аникеева (в девичестве они тоже были Коротаевы) — не похожи друг на друга и внешне, и по характеру: Аникеева очень общительная и активная, а Попова спокойная молчунья. Они живут в домах друг напротив друга.

Надежда родилась и выросла в Заозерье, потом на время уехала в другую деревню, где преподавала в школе, а в 2010 году вернулась, устроилась в дом-интернат. И оказалась правой рукой Людмилы Серебренниковой, ставшей директором интерната после того, как создавшая его и руководившая им Татьяна Коротаева уехала в Архангельск. 

— У меня с ними [подопечными] индивидуальная работа, кружковая работа. На мне организация досуга и еще много отчетности, — описывает свой труд сама Надежда.

А Татьяна работает санитаркой — одной из пяти на тридцать постояльцев. На ней вся физическая работа. После двенадцатичасовой смены она возвращается домой, где в одиночку воспитывает двоих детей и ухаживает за 72-летним лежачим родственником, у которого инвалидность с детства. Его тоже надо накормить, переодеть и так далее.

Переселять его в интернат не хотят.

— Зачем? Это же родной человек! — восклицает Попова в ответ на соответствующий вопрос.

Прежде за братом ухаживала ее с Надей мать, но и состояние у него было лучше: когда видел, мог помогать сестрам — ходить в магазин, мыть посуду, сидеть с их детьми, что они очень ценили.

Когда Надя и Таня сами были маленькие, то жизнь в Заозерье выглядела иначе. Здесь всюду были овцы — сотни три голов. И травы нигде возле домов было не найти — овцы все до земли выгрызали, вспоминает Аникеева. Когда стадо вели с пастбища по деревне, животные шли на голос хозяев к дому.

Из овечьей шерсти хозяйки вязали теплую одежду для всей семьи. А в 1990-е годы овец стало меньше. Их частично сменили на коров, а потом заозерцы и вовсе от овец отказались из-за того, что на них без конца нападали собаки дачников, прибегавшие из соседних деревень.

Для Аникеевой и Поповой скотоводство — это уже что-то из разряда семейного предания. Сами они подобным уже не занимались и не собираются: их полностью устраивает работа в интернате. Они ощущают, и для них важно, что это не просто способ заработать, а общественно важный труд, который меняет жизнь во всем Мезенском районе.

Надежда за годы работы в Домике узнала, как много в округе живет одиноких людей, и порой наступает момент, когда они становятся настолько слабыми, что позаботиться о себе уже никак не могут.

— Сколько уже забирали стариков из холодных домов, которые те уже были не способны протопить. А еще никогда не забуду мужчину с большой бородой, который год не мылся и почти ничего не ел, — рассказывает Аникеева. — Привезли его сюда, накормили, постригли, и этот мужчина сразу помолодел.   

По работе она часто коммуницирует с благотворительными организациями, помогающими домам престарелых, и отмечает, сколь значительный вклад они приносят в их жизнь. Например, фонд «Старость в радость» обеспечил Домик одноразовыми масками и многими другими предметами, необходимыми во время пандемии. 

Благотворители из разных городов присылают в Заозерье подарки, знакомятся, вступают в переписку с проживающими, интересуются ими, как родными. 

— Все это нереально продлевает людям жизнь — тем, у кого либо уже нет в живых никаких близких, либо полностью разорвана связь с родственниками, — уверена Надежда. Она всегда старательно делает фотоотчеты, чтобы люди там, за сотни и тысячи километров от Заозерья, верили, что их усилия, их средства не были потрачены впустую.

Все это, конечно, требует от нее постоянной эмоциональной вовлеченности. Но в сложные моменты она думает о Тане, чей труд изнуряет и физически. Сестры стараются поддерживать друг друга в сложные моменты. От выгорания, как они сами говорят, спасаются активным отдыхом: ходят в лес, рыбачить, выезжают из деревни хотя бы до Архангельска, чтобы сменить обстановку.

Надежда в отпуске старается навестить дочерей. Одна живет в Архангельске, другая — в Северодвинске. Будучи студентками, обе подрабатывали в интернате. Ее племянница Вера тоже с нетерпением ждет, когда ей исполнится четырнадцать лет, чтобы подрабатывать летом в Домике.

По округе действительно пронеслась слава о Заозерье как о месте, где можно заработать на хлеб. Сюда в поисках работы устремились жители соседних деревень. Но все же не всем такая работа подходит.

— Когда у нас стало не хватать рук, то мы даже никого не приглашали. Люди сами стали звонить и проситься на работу, — говорит Людмила Серебренникова. — Кто-то из них остался, а кто-то не выдержал моральной нагрузки, уволился и уехал, ведь уход за людьми — дело непростое. «Ой, да я за бабушкой ухаживала, за мамой ухаживала. Памперсы меняла и все знаю», — отмахиваются некоторые. Но одно дело — уход за близким родственником, а совсем другое — за чужим человеком.

Новых кандидатов просят сперва приехать и разобраться, в чем будет заключаться их труд, а потом уже писать заявление на трудоустройство.

Со временем для приезжих работников из других деревень построили дом-общежитие на четыре комнаты, а одна из таких уже обзавелась домом в Заозерье, переехав сюда насовсем.

Маленькое царство

Есть в истории заозерского Домика и еще одна важная сторона, которую представляет местный мастер на все руки Станислав Чурин.

У него нет ног и нет желания быть обузой для дочерей. Переезд в интернат для Чурина был осознанным решением, продиктованным, как это ни странно, желанием оставаться свободным.

Ноги Чурин потерял от обморожения в 1990-х годах, когда на фоне безработицы злоупотреблял спиртным.

В Домике у него возникло свое маленькое царство — мастерская, которую построили в 2012 году. А теперь, по предписанию пожнадзора, должны снести — слишком близко стоит к Домику.

Сейчас по всей комнате развешены нити, чтобы зарядить ткацкий станок. У окна — рабочий стол, за которым Чурин обычно клеит, красит, покрывает лаком какие-то детали, а сейчас на нем лежит сломанный электрический чайник, который Станислав скоро починит. В мастерской включен телевизор. Чурин любит вполглаза смотреть каналы про животных и историю. Боевики и новости Станислава не интересует. Благо, выбор есть: на старенький телевизор с округлым экраном сигнал идет от спутника. 

Любое ремесло Чурину по плечу. Вот и ткацкий станок он освоил благодаря нескольким видеороликами и воспоминаниям из детства о том, как мама работала на похожем в их избе.

— Главное — правильно заправить, а остальное проще, — рассказывает Чурин. — Терпение нужно, усидчивость.

Для Станислава труд — это то, без чего он вообще не представляет своей жизни, как завтрак или сон. Его руки будто все время что-то ищут: если не поделки, то хотя бы сигарету. В молодости он был шофером, потом выучился на жестянщика, а затем стал автокрановщиком. Строил жилье, дома культуры, фермы в Мезенском районе и за его пределами, а в свободное время ходил в море за рыбой, поддерживая тем самым поморские традиции.

— Отпуск был тридцать шесть дней и еще сорок с лишним отгулов, так ездили на юг загорать! — вспоминает с улыбкой Станислав.

Жена у него была родом из Туапсе, но познакомились они не тогда, когда Чурин там отдыхал, а когда она приехала на Север работать на метеостанции: помог ей с оборудованием. После свадьбы они часто ездили к родственникам жены в Туапсе, но остаться там навсегда Чурину не захотелось. В 1990 году он с супругой развелся.

— Народ-то лучше в районе нашем Мезенском, чем там, на Черном море. Доброжелательнее люди тут, живут сообща, а там как-то обособлены все друг от друга, каждый сам за себя, — объясняет свой выбор северянин. 

В Домике он живет с конца 2011 года. Здесь его иногда навещают две дочери, живущие в Мезени. За пределами интерната Станислав не бывает, но и здесь чувствует себя как дома. Дело не только в уютной обстановке и добром обхождении — отсюда буквально рукой подать до места, где он появился на свет и провел детство. Вся эта округа для него нечто очень родное и близкое: в двадцати пяти километрах отсюда, деревне Усть-Няфта, был родительский дом.

Подмастерьем у Станислава одно время был один из двух самых молодых постояльцев Домика — Санька Бусарев. Занимался выжиганием, когда доски разделочные делали, но завершать работу, лаком покрывать и так далее, приходилось самому Чурину. Мастер это понимает: каждому свое.

— Картошку чистить я люблю. У меня хорошо получается, быстро, — говорит Саша и, шатаясь, перешагивает с ноги на ногу. Нравится ему помогать и главному садоводу в Домике — Альберту, у которого, как у Чурина, есть свое обширное хозяйство.

— В теплице вот огурцы растут, помидоры, кабачки. Теплицу нам подарили к десятилетию, — рассказывает он.

На открытых грядках Альберт умудряется растить морковь и свеклу. Плодородную землю в Домик по случаю привозят мешками из Мезени. Когда лето выдается теплым, то и подсолнух вырастает, даже семечки появляются.

Семена цветов присылают подруги по переписке из Москвы — Катя и Оля. Сам перебраться к ним поближе он не хочет. До переезда в Заозерье Альберт жил в архангельском интернате — там ему не нравилось: шум постоянный, суета, напряжение. А здесь тише, спокойнее и свободнее.

Письма и посылки приходят и Саше, но кто и о чем ему пишет, парень не рассказывает. Как и большинству современных молодых людей, ему нравится смотреть видео в тик-токе, но записывать свои парень не хочет — дел много. Саше нравится его жизнь в Заозерье, но ему бы хотелось попутешествовать, побывать на юге, но не просто на море, а в каких-нибудь древних пещерах.

Самим постояльцам Домика, конечно, на такой отдых накопить непросто. Официально все они называются получателями социальных услуг, включая те, что связаны с проживанием. Они платят семьдесят пять процентов пенсии. Деньги поступают на счет интерната.

— У одного пенсия может быть двенадцать тысяч рублей, а у другого — двадцать пять тысяч. Разница между их выплатами будет значительной, но и той и другой не хватит, чтобы оплатить всю, а часто и половину от стоимости оказанных социальных услуг, — объясняет Людмила Серебренникова. — Оставшуюся сумму в зависимости от того, какая она для каждого постояльца, переводит государство.

Двадцать пять процентов своей пенсии эти люди могут потратить, как хотят. Как правило, это суммы от двух до шести тысяч рублей. В Заозерье они ходят в магазины, заказывают себе товары по почте, оплачивают спутниковое телевидение в своей комнате — кому что хочется.

В день пенсии или на следующий день администрация интерната открывает что-то вроде магазина прямо в своих стенах. Особенно эта задумка оказалась востребованной во время эпидемии. 

— Одно дело — заказать, а другое — когда стоят столы с разными товарами в фойе. Есть возможность что-то выбрать себе из того, о чем ты еще не задумывался, — отмечает Серебренникова.

Помогают заозерцы и исполнять мечты жильцов Домика о каких-то вещах. Например, один из них очень хотел гитару. Купили, но он стеснялся и тихонько играл только в своей комнате.

Поморы XXI века

Поморы, живущие в суровых условиях Русского Севера в том же Мезенском районе, — пример удивительной независимости. Это люди, которые не просто не ждут поддержки от государства, а просто хотят, чтобы им прекратили без конца все запрещать: рыбачить, охотиться, рубить дрова. С недавних пор им запрещают ходить в море на самодельных лодках — карбасах, а других у поморов никогда не было, — и ловить больше, чем по пятьдесят килограммов рыбы на каждого человека в лодке.

Они живут в состоянии перманентного конфликта с пограничниками и представителями других надзирающих за природными ресурсами органов. Конфликт этот выглядит безумием для людей с юга, удивляющихся тому, что кто-то до сих пор готов терпеть суровые зимы, жить в отрыве от цивилизации и летать в роддом на кукурузниках. 

Чем-то заозерцы напоминают героев комедии «Большая афера», где жители отдаленного северного канадского поселка, которому грозит исчезнновение из-за запрета на промышленную ловлю рыбы, решают найти инвесторов и построить там перерабатывающее предприятие. По сюжету им нужно сманить к себе в поселок доктора. В фильме сделать это удалось только обманом, в котором принимали участие все жители. Герой со временем об афере узнал, но к тому времени уже влюбился в местную девушку да и в сам поселок, и все закончилось благополучно.    

Заозерью тоже требовался свой фельдшер. Разместили объявление в газетах. Заинтересовалась одна многодетная женщина из Смоленска, но при условии, что для нее и ее двоих детей — старший жил отдельно — выделят жилье. Со свободными помещениями в Заозерье были проблемы: даже деревенская школа для четырнадцати учеников размещалась не в отдельном здании, а в переделанной квартире большого одноэтажного деревянного дома, в котором, помимо этой квартиры, было еще три. 

Чтобы сделать класс, там убрали перегородку между двумя комнатами. Но теперь ее решили вернуть, чтобы предоставить квартиру фельдшерице с детьми. 

А для школы нужно было найти новое помещение. Вновь выручило человеческое бескорыстие. Прямо в центре деревни стоит большая и красивая изба, которую прозвали Евстольюшкиной: племянники ее бывшей хозяйки, ставшие наследниками, хотели, чтобы дом жил, и с радостью передали его заозерцам под общественные нужды. Туда школу и перевели, проведя ремонт вновь силами жителей деревни. 

Со временем заозерцы построили в деревне и детский сад, для чего специально привезли, собрали и отремонтировали здание из деревни Тимощелье. Оно оказалось достаточно большим, чтобы туда же перевести школу и открыть досуговый центр. Последний взял на себя функцию деревенского клуба.

Прежний с советских времен занимал здание деревянной церкви, которое очень обветшало. В наши дни храм стоит в ожидании реставрации: местная епархия планирует возобновить там богослужения. Однако перевезенное для сада, школы и клуба здание нужно было ремонтировать. Снова это делали силами местных жителей.

— Помню, прибежишь с работы, быстренько перекусишь, и с шести до вечера там все клеили, красили и так далее. Месяц туда выходили, — вспоминает Аникеева.

А в Евстольюшкиной избе разместили еще одно общежитие — для приезжих работников.

Затем здесь открыли музей.

Так заозерцы сами выстроили всю необходимую для жизни инфраструктуру, но сил ее поддерживать в должном виде не хватало. К тому же был риск, что учреждения закроют проверяющие из-за несоответствия тем или иным требованиям.

В итоге сам дом-интернат и все общественные здания были отданы сперва в ТОС, а потом в собственность государства — областной администрации, так как Мезенскому району тоже трудно содержать эту инфраструктуру. 

В 2020 году власти школу закрыли, переведя четырех учившихся там заозерских ребят учиться в поселок Дорогорское. Так государство лишило Заозерье, помимо прочего, и трех рабочих мест. Единственное, чего пока удалось добиться местным, — чтобы детей возили каждый день на школьном автобусе. Дорога — всего восемь километров, но весной бывает проблема добраться, когда распутица. 

История со школой показала важную перемену, которая произошла с прежде суровыми поморами: детей северян и в советское время забирали из отдаленных деревень учиться в интернаты, но, по словам журналистки Марины Потроховой, современные мамы уже не готовы расставаться со своими чадами на несколько месяцев и переезжают в те поселки, где находится место учебы. Эта перемена тоже одна из причин, по которой малые поселения постепенно умирают.

— Закрыли школу — ставь крест на деревне, — отмечает журналистка.

Татьяна Коротаева, которая несколько лет назад уехала из Заозерья в Архангельск, чтобы масштабировать свой опыт и реализовывать новые проекты уже на уровне региона, считает себя отчасти виноватой в том, что ее деревня лишилась и школы, и детского сада, где также воспитывались четверо детей.

— Я этот момент упустила. Нам этим решением перекрыли кислород, — сетует она.

Сейчас Коротаева занимается проектом, который можно назвать яслями для взрослых: это центр, куда люди с утра могут привести своих пожилых родственников, страдающих деменцией, а потом забрать вечером домой, по пути с работы. А еще она вынашивает идею центра для совершеннолетних людей с ментальными особенностями, задача которого научить их жить максимально самостоятельно. 

Но ее заозерское дело живо: по итогам последних семнадцати лет существования интерната жизнь в деревне изменилась кардинально и однозначно к лучшему. Ключевую роль сыграли живые деньги. Еще до закрытия совхоза в январе 2001 года, реальных зарплат заозерцы не видели уже восемь лет, вспоминает Людмила Серебренникова. Хлеб, по ее словам, для заозерцев был деликатесом. Она помнит, как однажды зашла на ферму с детьми и те почувствовали хлебный запах комбикорма. «Мама, ты хоть бы нам такой кашки сварила!» — попросили они. Ей стало стыдно. 

Работа в доме-интернате позволила людям впервые за долгое время увидеть живые деньги. Минимальный заработок у сотрудников — двадцать пять тысяч рублей, а санитарки получают до сорока тысяч.

— Женщины наконец-то обновили свои гардеробы. Многие наконец купили себе цветные телевизоры, стиральные машины, новую мебель. Стало возможным оформить кредит, и у людей даже появились автомобили, — перечисляет Людмила.   

Сейчас в Заозерье никто коров не держит — последняя была у Серебренниковой. Происходит небывалое: в магазине покупают не только молочную продукцию, но даже овощи. Люди больше не боятся в прямом смысле умереть от голода. Траву, которую раньше съедали овцы, теперь стригут электрическими триммерами. 

— У нас теперь скотина — это кошки да собаки, — шутит Надежда Аникеева, которая никогда корову не держала, но знает, что это за адский труд, и никогда не жалуется на то, что покупное молоко такое дорогое.

Еще у работников интерната есть возможность дважды в год бесплатно добраться до места отдыха и обратно всей семьей — это одна из государственных гарантий для бюджетников-северян, которой они активно пользуются. Оттого работой здесь, конечно, очень дорожат и стараются делать ее максимально хорошо, чтобы претензий к ним не было. 

Есть и те, кто ушел, а потом, попробовав себя на другом месте, вернулся.

— Наш повар Саша как-то ушел в школьную столовую, но его оттуда уволили: нагрузка была больше, вставать надо было раньше. Пришел обратно и уже работает четыре года, — рассказывает Серебренникова. Она с улыбкой добавляет, что в Заозерье она может спокойно дойти и разбудить его сама, если вдруг повар проспит, оставшись не в общежитии, а у девушки — все знают, кто с кем ночует, — это же деревня.

Еще одной позитивной переменой, пришедшей с живыми деньгами, стала возможность покупать товары через онлайн-магазины. Раньше почту приходилось забирать в Мезени. А теперь возят сюда, в Заозерье: местные заказывают себе даже автозапчасти.  

История Заозерья — это сплав хрупкости и невероятной силы, какую может явить русская деревня. Здесь живет всего сто с небольшим человек, включая постояльцев интерната. В этой деревне уже не осталось гармонистов, не уберегли здесь и рецепт особой заозерской кислой камбалы — блюда, которое настолько хорошо знали в округе, что всех выходцев из Заозерья называли «кислокамбалами».

Но здесь же, в этой деревне, родилась школа коллективного действия, сумевшая спасти и ее саму, и несколько других старинных селений в округе. 

* * *

— Вера, а где брат-то твой? — спрашивает Алексей Серебренников местную девочку. Ему нравится гулять с детьми: обычно ребята едут на велосипедах, а он бежит рядом и рассказывает что-нибудь смешное.

— Он в Roblox играет на компьютере! Не выйдет, — отвечает ему Вера.

— По сетке-то? Ну ладно. Тогда позже зайду! — говорит Леша.

Тут из окна избы высовывается голова Вани:

— Подожди! Я иду. Наигрался.

Фотография из музея Заозерья

В Заозерье нет ни оптоволоконного интернета, ни обычной сотовой связи. Местные решают эту проблему, приобретая спутниковое оборудование и усилители. Играть по сети дети тут могут только в избах, а на улице все их забавы аналогичны тем, какие были у родителей в их возрасте. 

Родители тоже развлекаются как могут. Алексей Аникеев, муж Надежды и сын помора, который сам шил себе карбасы для плавания в море, изобретает каракаты — самодельные вездеходы на больших колесах — и ездит на них по округе. 

Дети в восторге, да и сам Алексей едет и улыбается, зажав губами сигарету. 

А у жителей Домика свое веселье. Новые заозерцы возродили уже ушедшую в прошлое деревенскую традицию вечерок, когда девушки и парни собирались, чтобы вместе петь песни, общаться. Нестройный стариковский хор разносится вечером по окрестностям, и хочется прислушаться, чтобы разобрать, о чем же они поют.

Иногда что-нибудь и не очень пристойное проскочет — это явно проделки Лидии Рогачевой. Но люди смеются, а значит, очередная частушка зашла хорошо. Есть у нее и свежая, про Заозерье:

— Заозерье, Заозерье!
Деревянно здание.
Научило Заозерье
Бегать на свидание!

_____________

Редактриса — Лариса Жукова