Текст написан в соавторстве с Викторией Микишей
Июль 2021 года. Хабаровск.
Свернуть за угол у СИЗО. Пройти мимо автостоянки, где живет вечно лающий из гаражей пес — в этот раз он молчит, занят чем-то наверху. Потом во двор — и вы у цели, у одинокой бетонной плиты с нарисованным человечком в доспехах. С носа корабля он то ли грозит топором, то ли указывает путь вперед. Лицо наполовину скрыто за шлемом.
«Мне кажется, это викинг, — размышляет Анастасия Ясенецкая. — Может, можно и с нашими первопроходцами ассоциировать, например с Ерофеем Хабаровым».
Внизу подпись: «Хадад».
Анастасия — журналистка, в свободное время пишет и выкладывает в сеть стимпанк-фэнтези-романы, которые сама и иллюстрирует. Четыре года назад она увидела героев с закрытыми лицами, похожих на ниндзя, на гаражах у автовокзала: один играл на трубе, другой голосовал на дороге, еще несколько вели археологические раскопки. Настя подумала, что все они могут быть частью единого сюжета, и начала искать их по всему Хабаровску. В инстаграм-аккаунте Xadad появлялись новые работы — и Настя отправлялась прочесывать закоулки.
«Таких людей много. Даже есть в инстаграме у меня знакомая пенсионерка, она бабушка уже. Она тоже собирает эти картинки и всякие. Это же готовый квест по Хабаровску!» — говорит Ясенецкая.
Позже оказалось, что это не одна история, а картины из разных времен, часто вдохновленные реальными событиями. Революционер в папахе стоит возле трона. Испанские партизаны сидят в укрытии — Анастасия поняла, кто это, по черно-красным головным уборам с кисточками. Еретик горит в костре на фоне храмов. Для тех, кому непонятен смысл, автор писал в инстаграме хештеги: #сожжение, #казнь, #инквизиция.
Обычно Хадад выкладывает сторис о том, что где-то рисует, с реакциями прохожих на происходящее. Так однажды Анастасия смогла познакомиться с художником вживую и расспросить, где же находятся рисунки, которые она никак не может найти. Художник на самом деле оказался Максимом. Они переписывались, Настя покупала у Хадада/Максима мерч…
А седьмого июля этого года побывала на суде о продлении его заключения в СИЗО. Изолятор как раз примерно в 300 метрах от места, где мы смотрим на его работу.
Детство в деревне
На пустыре посреди села Мариинский Рейд Ульчского района Хабаровского края стоит кирпичная стена бывшего Дома культуры. В прошлом веке ДК был центром поселковой жизни, там показывали кино и устраивали дискотеки. По соседству были школа, столовая, гостиница, библиотека, книжный магазин и швейная мастерская, вокруг стояли жилые дома. В конце 90-х все, кроме школы и домов, закрылось, здания люди разломали и растащили. ДК сгорел, и от него осталась только стена бывшей кинобудки.
В июле 2016-го в поселке стояла сорокаградусная жара. Уличный художник Максим Смольников приехал на лето к родителям и взялся за дело — притащил к кирпичной стене бывшего ДК лестницу, несколько дней приходил с банками красок и баллончиками и рисовал. Получилась огромная, ярких цветов рыба осетр. Эта рыба — почти что символ Нижнего Амура, где ее начали вылавливать еще до революции, пока в 80-х не ввели окончательный запрет из-за того, что осетров в реке почти не осталось. Рисунок до сих пор там, и все жители знают, что его автор — сын их соседей Смольниковых.
Мама Максима, Татьяна Смольникова, выросла в семье без отца, с двумя братьями. Окончила училище и пошла работать в швейную мастерскую. Трудилась там до рождения второй дочери в 1992 году, а потом мастерскую закрыли, и Татьяна осталась дома — с детьми и хозяйством. Отец Максима, Федор, после школы прошел только шоферские курсы и пошел в леспромхоз возить лес. Потом с товарищами организовали небольшое подсобное хозяйство: брали телят на доращивание и косили сено. Но сейчас дочери гордо называют папу фермером.
У Максима было настоящее «мальчишечье» деревенское детство и толпа друзей, а еще две младшие сестры Саша и Маша, за которыми он присматривал.
Дом семьи Смольниковых недалеко от реки. Раньше на берегу стоял вросший в песок заброшенный корабль. С него дети прыгали в воду, купались в реке до самой ночи, пока взрослые не звали домой. Собирали металлолом, грузили его в тележку и сдавали. Вырученные деньги пригождались ближе к сентябрю, когда приходили суда из Японии. «Мы отдавали деньги родителям, чтобы нам ручки всякие купили и дневники. Не просто советское, а с парохода из Японии что-то красивое!» — рассказывает сестра художника Саша Смольникова.
Лет в тринадцать Максим увидел, как выкорчевывают деревья и бульдозером ровняют пятачок зелени между леспромхозовскими гаражами, где они с друзьями летом строили шалаш из досок. Внутрь натаскивали травы для мягкости, рядом на костре варили в консервных банках ворованную у соседей картошку. Это место было у Максима любимым. Но лесозаготовщики выбрали его для свалки леса, ожидающего отправки в Японию.
Максим прибежал домой, закрылся в комнате и плакал, но родителям не сказал ни слова. «Как всегда, молчком, скрытный, расстроился сильно», — вспоминает мама.
Древесину, сваленную на любимом месте, так никуда и не увезли. Испорченная короедом, она долго лежала на пустыре. Повзрослев, Смольников начнет рисовать работы, посвященные охране природы. В студенческие годы он станет вегетарианцем, — по словам его друга Дмитрия Личкина, из-за того, что увидит, как его отец застрелит собаку.
Максим помогал отцу на ферме, вместе с ним ездил на охоту и рыбалку, но больше всего любил читать. Правда, сначала книги давались ему тяжело, но после «Волшебника Изумрудного города» Максим читал без остановки. Он даже был тем редким ребенком, которому в сельской библиотеке разрешали брать энциклопедии домой, а Максим их обожал: про динозавров, про самолеты и пароходы, про космос и Египет.
Персонажей из книг и героев игр для детской приставки Максим начал рисовать.
«Дома у родителей остался блокнотик, где он рисовал динозавров, воинов, мифические существа. Когда он был студентом, приезжал, делал гелевой ручкой какие-то зарисовки, они всегда были очень мелко прорисованы», — говорит младшая сестра Максима, Маша Смольникова. Еще он придумывал настольные игры-бродилки, куда переносил героев из своих блокнотов.
ИЗО в поселке учиться было негде, но Максим хорошо разбирался в компьютерах. Молодой сельский учитель физики и информатики помог ему подготовиться к поступлению на одноименную специальность в ближайшем крупном городе — Комсомольске-на-Амуре.
Рождение героя
Лет семь назад зимой Илья Жарков гулял по одному из хабаровских бульваров, когда наткнулся на знакомого персонажа на трансформаторной будке — героического человечка в окружении стен и колючей проволоки. По его воспоминаниям, что-то похожее он видел еще в Комсомольске-на-Амуре в блокноте своего студенческого друга Максима Смольникова.
Несмотря на мороз, Жарков тут же позвонил Смольникову: «Макс, это ты?» — «Да, я». — «Ни фига себе! Баллонами на стенах!» — «Ну да». — «Макс, это обалденно! Это шедеврально! Это так красиво! Ты прям в точку попал!» — «Да нет, это еще наброски, еще тренируюсь».
Илья Жарков познакомился со Смольниковым в Комсомольске-на-Амуре осенью 2004 года. Любители панка, рока и Егора Летова, они вместе выпускали студенческую листовку «Анархия». Писали в основном про студенческие проблемы: про грязь в общежитиях и то, как ректорат не замечает бытовые трудности студентов. «Революционные темы: отсутствие какого-либо притеснения человека и личности. Принято, что студент априори глупее и на ступеньку ниже. Мы выступали за то, что нужен диалог преподавателя и студента, чтобы в диалоге рождалась истина. За то, чтобы более открытый был университет», — вспоминает Илья Жарков работу над газетой.
Выпустили десять номеров, хотели напечатать тираж в типографии, но не получилось: «не пропустили по содержанию и идеям».
«Для меня анархизм — мировоззрение, мой личный взгляд на мир, мое место в нем, где в центре внимания находятся такие ценности, как личная свобода человека и кооперация людей для коллективного действия… Анархизм, в противовес иерархическому взгляду, делает упор на развитие горизонтально устроенных социальных объединений, широко практикующих принципы низовой демократии с целью развития свобод и возможностей каждого. Сюда же попадают идеи переплетения объединений через возможность нахождения их членов сразу в нескольких, устроенных по разным принципам <...>. Здесь же идеи свободы слова и свободы совести. Идеи развития общественных площадок для обсуждения вопросов сотрудничества, взаимопомощи, проблемных ситуаций, требующих особого решения. <...> С идеями анархизма как с идеями ответственного отношения к социальному окружению неплохо сочетаются идеи экологического ответственного отношения к природе, к окружающей среде в целом».
Максим вместе с другом Дмитрием Личкиным вступил в КПРФ. Ходили в колоннах на Седьмое ноября, Первое мая, участвовали в митингах, делали листовки, раздавали газеты. «КПРФ была единственной оппозиционной партией, левых взглядов. Ее лидерами были наши преподаватели по философии, обществознанию, истории. Тогда формировались [провластные движения] “Наши”, “Молодая гвардия”. Мы были ответом на это. Противопоставляли себя государству. Не с мыслью о разрушении устоев, но с мыслью о взращивании всех институтов на гуманном, повернутому к человеку смысле — вот за что мы боролись. За общество, состоящее из свободомыслящих людей», — рассказывает Личкин.
Илья Жарков вспоминает, что их шумная компания в Комсомольске-на-Амуре любила обсуждать, как бы они устроили жизнь в государстве, если бы им представилась такая возможность: промышленность, сельское хозяйство и так далее. Максим никогда ни с кем не спорил. «Но если доходит до него, все замолкают, потому что он долбит фактами. Это один из самых умных людей, которых я знаю. Против себя, правды никогда не шел, всегда был честен», — говорит Жарков.
Личкин рассказывает, как на одной из тусовок Максим ударил знакомого парня, который за деньги собирал молодых людей на провластные митинги. После этого Смольников плакал и просил прощения: «Раз он назвался пацифистом — любая насильственная акция была и остается неприемлемой».
По словам Дмитрия, они вместе ушли из КПРФ, «потому что там ничего не происходило». Личкин нашел отдушину в литературе — он пишет стихи и прозу, а Максим направил энергию в уличное искусство. Еще в университете он начал через трафареты писать лозунги и рисовать простые картинки, например портреты Че Гевары, а после принялся переносить на стены содержимое своих блокнотов.
«Мы поколение комиксов, всегда это были какие-то борцы либо шаржи — на того же самого Сталина. Либо [создавал] какого-то героя, который сражается за справедливость», — говорит Личкин.
Как-то раз Максим показал ему картинку с человечками в масках с флагами, стоящими друг на друге, — cказал, что нашел похожий рисунок и идея ему очень понравилась. Когда Илья Жарков увидел первые наброски будущего героя Смольникова и спросил, кто это, Максим, по его воспоминаниям, ответил: «Героический народец». Сейчас так называется папка в группе Хадада во «ВКонтакте», где собраны все его стрит-арты с персонажем, которого хабаровчане часто зовут «ниндзя».
В интервью проекту Dead Streets Смольников говорил, что все их можно объединить «идеями борьбы за свободу, справедливость, социальный прогресс». «Мои человечки в масках, потому что за ней может скрываться кто угодно. Маска защищает от точечного удара, и маска объединяет, потому что любой может надеть ее и тоже вступить в их ряды. Или никуда не вступать, а просто начать делать что-то важное и хорошее», — цитата из интервью «Пространству Хабаровск».
«Хабаровский Бэнкси»
Увлеченный идеей горизонтальных объединений. Смольников не мог пропустить митинги в поддержку арестованного губернатора Сергея Фургала. В июле 2020 года тысячи хабаровчан прошли по центральным улицам, требуя для него справедливого суда. Постепенно становясь малочисленнее, шествия и пикеты продолжались больше полугода.
Максим ходил вместе с горожанами и в августе 2020 года нарисовал стрит-арт «Я/Мы вольный край».
«Высыпав на улицу, увидев друг друга глаза в глаза, <...> город <...> ожил. Не только город, весь край. Это уникальная ситуация пробуждения, в которой мне посчастливилось побывать, с большим, подлинно демократическим потенциалом, где важна не единичная личность Фургала, но общее желание людей управлять своей жизнью, чувствовать свою землю под ногами, нести за нее и друг за друга ответственность».
К тому моменту его работы уже стали широко известны в городе. В 2018 году в одном из местных СМИ вышел сюжет про Максима, где его назвали «хабаровским Бэнкси», что стало поводом для шуток друзей.
«Отчасти это действительно было так. Это было воодушевляюще. Что есть человек, который может делать идейное искусство и при этом в какой-то мере преуспевать. Сам пример того, что человек занимается стрит-артом и СМИ к нему относятся с теплотой, — говорит хабаровский художник Дима/Сережа, три года назад переехавший в Санкт-Петербург. — Молодые художники видели его в баре, [думали]: вау, это тот чувак».
Бар — «Пивная борода», где собирается неформальная хабаровская молодежь. Максим приходил туда после работы, заказывал чай, читал книжки и вскоре познакомился с постоянными посетителями. Ходил туда на концерты местных хардкор- и панк-групп, много рисовал для музыкантов: делал мерч, афиши.
Но изначально многие знакомые и не знали, что это именно он рисует по городу ниндзя. Смольников сидел во «ВКонтакте» под псевдонимом Петр Каховский, свои фотографии на фоне стрит-арта не выкладывал. В личном общении он своего авторства не скрывал, но и не любил хвастаться — большинство знакомых описывают его как человека скромного.
Художница Ника помнит, что первую работу Максима увидела, когда ехала с мужем на машине. Она тут же попросила остановиться и выбежала рассмотреть поближе. «На интуитивном уровне [понравилось]. Очень держит внимание то, что ты видишь работы художника и чувствуешь эту искренность. Не знаю… я что-то родное почувствовала», — вспоминает Ника.
Диме/Сереже кажется, что это и отличает работы Смольникова — способность установить контакт с обычными прохожими: «Я никогда не воспринимал людей, отдаленных от движухи, как заинтересованных зрителей, на которых можно повлиять, а Максиму это удалось. Для меня это было открытием — что так можно влиять на зрителя. И в какой-то мере это стало достопримечательностью города, стало частью среды».
Работы Хадада особенно ценны для Хабаровска, потому что в городе слабо развита культура стрит-арта и он кажется «более скучным», чем, например, вечный конкурент и сосед Владивосток, считает урбанист и блогер Александр Колбин.
«Хабаровск — город военных и чиновников, поэтому он очень вычищен по красным линиям и обшарпан, обтрепан в тех местах, где не видно. Стрит-арт из города активно вычищается, многие работы, особенно неофициальные, закрашиваются», — говорит Колбин. С этим он связывает и отток из города «умных, интересных, образованных людей».
Хабаровская художница и общественный деятель Яна Джан-Ша говорит, что ее любимый стрит-арт Смольникова — работа с грустным человечком, который рисует на стене цветок: «Он рисует, но боится своего проявления и осуждения обществом. Я довольно большую работу провела, чтобы этих эмоций не испытывать и смело нести свои идеи в мир. Но все равно этот внутренний виноватый ребенок еще присутствует».
В первый раз Яна вышла на улицу рисовать вместе с Максимом. Он рассказал, как правильно выбрать место для стрит-арта: видное издалека, позволяющее отойти назад и посмотреть на работу в целом. Потом, когда Яна вышла рисовать одна и кто-то облил ее из окна водой, Максим поздравил ее с боевым крещением. Многие опрошенные знакомые и друзья отмечают, что при внешней сдержанности и закрытости он легко идет на контакт с людьми, с радостью обменивается книгами о философии, истории.
У Смольникова есть и еще одна серия работ с другими персонажами — «Червячество».
«Это немного замысловатый концепт, что-то вроде того, как я воспринимаю человечество и человека вообще. Нечто биологически несовершенное, заброшенное в непонятный и порядком враждебный мир, пытающееся понять его, преодолеть свою ограниченность с помощью тоже по-своему несовершенных технических устройств, пытающееся наладить контакт с себе подобными, но такими же непонятными», — говорил Максим.
В его блокнотах тоже обитают странные существа — то ли люди, то ли насекомые, роботы или просто сгустки неясного вещества с застывшими в крике лицами.
«Было мирное время, а сейчас нужно опасаться»
Они пришли сразу после праздников, 11 мая 2021-го в 6:50 утра. Железную, на двоих с соседями, дверь начали ломать двумя гвоздодерами. Настойчивый стук: «Откройте немедленно, а то мы вам выломаем двери!» Одиннадцать человек: два следователя, два оперативника, три омоновца, два понятых, сотрудник ФСБ и помощник следователя.
Максима омоновцы прижали лицом к стене, зачитали постановление о возбуждении уголовного дела. Девушка Максима, Светлана Гордиенко, искала телефон адвоката, на нее крикнули: «Положи телефон, положи телефон!» Позвонить адвокату дали только с телефона следователя, начали обыск. Так об этом дне рассказывает Светлана.
Силовики, осматривая квартиру, полезли проверять на ноутбуке, что Максим лайкал на ютьюбе. «Очень радовались, что у него стоял лайк на лекции [историка] Александра Шубина про национализм. Макс слушал много лекций по истории политических течений. И они это прямо в протокол обыска внесли», — вспоминает Светлана.
Открыли ее рабочий компьютер, телеграм, стали фотографировать переписки, сотрудник ФСБ листал архив личных фотографий Светланы. Открыли и перебрали ящик с нижним бельем, пакеты с отсортированным мусором. В итоге забрали три компьютера и два телефона. «Я так жалею, что не знала: [если] бы я телефон положила просто в карман, они бы не могли его у меня забрать», — говорит Светлана.
На следующий день Центральный районный суд Хабаровска вынес решение об аресте Максима Смольникова на два месяца. В июле арест продлили еще на три.
Смольникова обвиняют по статье «Оправдание терроризма» за пост во «ВКонтакте» 2018 года, в котором Максим высказался о поступке студента-анархиста из Архангельска Михаила Жлобицкого. 31 октября 2018 года семнадцатилетний Жлобицкий взорвал бомбу в здании регионального управления ФСБ. Он погиб, три сотрудника ФСБ были ранены.
В публикации Максим предполагал, что на взрыв и самоубийство молодого человека толкнули репрессивная политика власти, и сожалел, что погибший не нашел другой формы для протеста. Еще один эпизод в его деле — перепост сообщения группы «Народная самооборона», посвященного тем же событиям.
В апреле 2019 года Смольникова уже вызывали на допрос в Следственный комитет. Максим рассказывал «ОВД-Инфо»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента : «Следователь спросил, как я отношусь к таким методам [поступку Жлобицкого]. Я сказал, что их не поддерживаю. Что протест, когда он необходим, должен быть более конструктивным и позитивным». Светлана вспоминает, что в 2021 году, в конце февраля или начале марта, к Максиму пришли на работу и вручили повестку явиться на допрос в центр «Э», но, когда они с адвокатом пришли, их не приняли.
На неформальную тусовку после произошедшего будто опустилось черное облако. К примеру, двое близких друзей Светы и Макса после ареста художника решились уехать из России.
«Этот случай какое-то мифическое ощущение создал, что была спокойная, мирная жизнь, а сейчас человек в кошмаре находится, и вокруг это сказывается, — рассуждает художница Яна Джан-Ша. — Многие боятся иметь какую-то связь с этим случаем. И этот страх тоже опутывает сообщество. Было мирное время, а сейчас нужно опасаться».
Света говорит, что после появления новости об уголовном деле против Максима были люди, которые писали в комментариях, что его рисунки опасны и никогда им не нравились. Некоторые его работы стали закрашивать свастиками. Хотя и обвиняют Смольникова в оправдании терроризма за пост во «ВКонтакте», в показаниях двух свидетелей одними словами говорится: «Человечки в масках, изображенные Смольниковым/Петром Каховским, означают приверженность к анархистам <…>. Анархизм, то есть безвластие, свержение действующего режима власти, в том числе силовыми методами»; «Недовольство правоохранительными органами он выражал в своих рисунках. Так, на некоторых “граффити” — перевернутые полицейские машины».
В материалах уголовного дела подчеркивают, что Смольников разместил файлы, содержащие признаки оправдания терроризма, «являясь приверженцем леворадикальных взглядов и анархистских идей, испытывая враждебность и ненависть к сотрудникам правоохранительных органов РФ, которые, по его мнению, противодействуют леворадикалам и анархистам, желая привлечь внимание неопределенного круга людей к своим взглядам и идеям».
К аресту Максима шествия по Хабаровску в поддержку арестованного губернатора несколько месяцев как закончились. Многие участники получили штрафы и аресты. Самые преданные сторонники Фургала продолжают устраивать немногочисленные пикеты в центре города.
Хабаровское региональное отделение КПРФ, в котором когда-то состоял Смольников, в его защиту не высказывалось, но о художнике упоминал в одном из прямых эфиров бывший член партии, исключенный из нее после участия в протестах, депутат Законодательной Думы края Максим Кукушкин. По словам Светланы Гордиенко, он приходил и на одно из судебных заседаний. Депутат от КПРФ в Мосгордуме Евгений Ступин прислал Смольникову письмо в СИЗО: «...Несмотря на то что мы с вами незнакомы, мне, как и любому неравнодушному человеку в нашей стране, известна ваша история. И я считаю ее абсолютно несправедливой как с профессиональной, так и с человеческой точки зрения. Могу только представить, с какими трудностями и лишениями вы сталкиваетесь каждый день. К сожалению, это цена, которую приходится платить за свои принципы, смелость и решительность, за право оставаться порядочным человеком…»
Жена анархиста
Света Гордиенко никогда раньше не интересовалась правозащитой и представление об анархизме имела приблизительное. Говорит, что после ареста Максима полезла смотреть на ютьюбе ролик о том, что это такое.
До знакомства она видела Смольникова в «Пивной бороде», а потом, 7 марта 2019 года, застала Максима за рисованием возле ее работы: кроме частной практики и работы психологом в медуниверситете, девушка помогает матери вести бизнес в клинике. В предпраздничный день все на работе пили чай, и она позвала его зайти внутрь, если он замерзнет. И он зашел.
По словам девушки, у них оказались схожие интересы: психоанализ, кино; влюбились друг в друга они довольно быстро и стали жить вчетвером с детьми Светы от первого брака — одиннадцатилетним Гарри и девятилетним Климом. Максим работал начальником отдела программного и технического обеспечения Регионального центра оценки качества образования и занимался проведением единого госэкзамена в регионе. В теплое время года в выходные рисовал, правда Света смеется, что с ней он стал посвящать этому меньше времени: «Я его окружила семейными предприятиями».
После ареста Максима жизнь Светланы наполнилась другими предприятиями: чтением «Медиазоны»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента и «ОВД-Инфо»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента , постоянными письмами в СИЗО и передачками — вегетарианцу в изоляторе не так просто с рационом, — созвонами с адвокатами.
Главное доказательство в подобных уголовных делах — психолого-лингвистическая экспертиза. Почему-то их оказалось две — от лингвиста и психолога отдельно, говорит Светлана, хотя по методике, утвержденной Российским федеральным центром судебной экспертизы при Минюсте РФ, это должна быть единая комплексная экспертиза. Авторы пишут, к примеру, что очевидной целью текста Смольникова было опорочить действующую власть, а если взрыв он позиционирует как следствие, ответную и защитную реакцию — это и есть оправдание.
«В лингвистической экспертизе она (эксперт) указывает, на какую методику ориентируется, но дальше всю экспертизу делает не по ней, потому что работает без психолога, и методика не используется», — возмущается Света.
Сторона защиты привлекла специалистов из Москвы и Нижнего Новгорода для собственной комплексной экспертизы и рецензий на работы, сделанные по постановлению следствия. Привлеченные специалисты поставили под сомнение квалификацию экспертов, к которым обращалось следствие, указали на их ошибки и пришли к выводу, что пропаганды терроризма в тексте Смольникова нет. Впрочем, следователь отказалась приобщить эти документы к делу в качестве вещественных доказательств, объяснив это тем, что экспертизу провели не в рамках уголовного судопроизводства.
К радости Светланы, многие друзья Максима подключились к помощи. Деньги на адвокатов для Смольникова собирали на двух аукционах, где хабаровские художники распродавали свои работы, в Москве прошла акция — все желающие могли написать письмо Максиму. «Мемориал»Некоммерческая организация, выполняющая функции иностранного агента признал его политическим заключенным. Когда Смольникова арестовали, начальник подготовил ему положительную характеристику, где указал, что за успешное проведение единого госэкзамена в регионе ему в прошлом году выписали благодарность от Рособрнадзора. В Хабаровске на одной из центральных улиц появился портрет Смольникова на гараже и надпись: «Free Xadad».
Сразу же перед Светой и Максимом встал неизбежный для многих пар, где мужчина находится в СИЗО, вопрос: не пора ли жениться? Света сомневалась.
«Может, это не нужно, он же мне не предлагал так прямо и не был готов. И я подхожу (к адвокату), говорю: “Яков! Нужно ли нам расписаться?” Яков опять: “Светлана! Если хочется, ну распишитесь, пожалуйста”», — разыгрывая сценку с адвокатом, Света смеется.
Ей уже трудно говорить о происходящем серьезно.
«Максим тоже теперь скажет, что всегда хотел и только об этом мечтал, но никто теперь не узнает правды. В телеграме (в группах поддержки Максима) народ смеется. Там есть народ, который знает его в связи с анархическими взглядами, и они пишут комментарии типа “А-ха-ха, он теперь женатый анархист” — и много смайликов».
После бракосочетания Света сфотографировалась у дверей СИЗО, а вечером друзья устроили для нее свадебную вечеринку в «Пивной бороде». Племянница Максима нарисовала портрет жениха и невесты, который перенесли на свадебный торт. Играла любимая Светина музыка — Grauzone, Depeche Mode, «всякий французский постпанк». Примерно так она и представляла свою идеальную свадьбу — не хватало только жениха. Гости желали скорейшего его возвращения.
Когда в мае Максима забрали под стражу, его мама Татьяна Смольникова никак «не могла поверить, что Максим мог совершить что-то такое, чтобы его можно было отправить в СИЗО». Сейчас об уголовном деле против сына она говорит очень коротко: «Я думаю, это дело не стоит выеденного яйца, раздули из мухи слона, вот и все». Родителям нравились рисунки Максима еще со времен его жизни в Комсомольске-на-Амуре, они считали, что он в этом нашел себя. Его стрит-арт давно есть и на родительском доме, и на бане.
Новые графические работы Максим присылал родным и из СИЗО. На них страшные образы будто обрели новую, более законченную форму — здания-монстра, поглощающего мирные многоэтажки, клетки, откуда тянутся руки, лица с глазами-решетками. Для сокамерников на простыне он нарисовал настольную игру, как делал в детстве для своих сестер, когда в селе в Ульчском районе им было не во что играть.
— Что сейчас ты думаешь о своем посте про Жлобицкого? Стал бы ты его писать, если бы знал, что все так обернется?
— Зная наперед, я бы не стал публиковать этот пост. Мне дорога моя свобода, нервы и силы моих родных, любимых, моих друзей. Вся эта ситуация — удар по дорогим мне людям, а не только по мне лично. Я бы хотел уберечь их от этого. Быть может, найдя иной способ выразить свою позицию, может быть, через очередной рисунок.
Но проблема здесь в том, что знать наперед тут было ничего нельзя. Ведь пост не содержит того, в чем меня обвиняют, — его смысл иной, прямо противоположный всякому оправданию терроризма. Невозможно предугадать произвол. Его можно предчувствовать, ощутить кончиками пальцев, на грани паранойи, если знаком с тем, как работают силовые структуры, если обладаешь выученным навыком самоцензуры, если страх — чувство, которое тобой руководит.
Встреча
Шестого сентября Света идет на новое заседание по избранию меры пресечения Максима, стараясь настроить себя: надеяться не надо. Искорка мелькает, только когда она видит фамилию судьи, про которого ей говорили, что он очень серьезно относится к назначению арестов. Но Максима забрали в мае, в июле продлили арест…
В этот раз все идет по-другому.
Максима отпускают домой.
На следующий день Света пишет: «У Макса можно лично взять интервью».
Договариваемся встретиться у «Пивной бороды», но бар оказывается закрытым. По проливному дождю бежим в ближайшее кафе.
У Максима оказываются серо-голубые глаза. Я не замечала этого на фотографиях. В руках он все время вертит кнопочный телефон — ему нельзя пользоваться интернетом, а звонить можно только ближайшим родственникам и адвокатам. На безымянном пальце — серебряное обручальное кольцо. Знаю, что Света замучилась, пытаясь узнать, какой ему нужен размер. Пыталась передать в СИЗО розовую пластмассовую линейку, но оказалось, что в изоляторе это запрещенный предмет. «Вы бы еще циркуль и карту принесли», — возмущались там.
— Странно встречаться с человеком, о котором мне столько рассказывали. В основном хорошее, — говорю я и про себя думаю, что и не надеялась, что Максим выйдет к появлению текста про него.
— Значит, это правда, — посмеивается Максим.
— Может, ты такой хороший человек, а может, ситуация располагала.
Смеемся вместе. С нами за столом сестра Максима Саша, которая пришла с собакой — чихуахуа по кличке Берри. Пару раз за разговор девушка передает его на руки Смольникову. В эти моменты в модном кафе с чихуахуа на руках он кажется героем какого-то другого текста.
Большую часть встречи перепроверяю, что мне рассказали про Смольникова. Несколько раз он удивляется и спрашивает, как я узнала.
В некоторых местах уточняет. Например, я узнаю, что после КПРФ он пытался вступить в «Пиратскую партию», ездил в Москву на всероссийский съезд, но ее так и не зарегистрировали. А Хадад — имя какого-то палестинского революционера, про которого он читал много лет назад. Тогда в чатах он часто использовал в качестве логинов имена исторических личностей, которые встречались ему на страницах книг, — отсюда и Петр Каховский. «Хадад» оказался мало используемым логином, и Максим решил взять его как псевдоним и наполнить собственным смыслом.
История его стрит-арта сложнее, чем мне рассказывали.
Еще в университете Максим стал замечать, что к осени у него сильно ухудшается настроение. Весной становилось легче, но с каждым годом период тоски затягивался, пока просветов не оставалось. Уже в Хабаровске ему диагностировали депрессию. Часто ему снились страшные сны, и ужасающие образы из них он зарисовывал в блокнот — так становилось легче.
«Это во многом превратилось в поиск какой-то художественной формы. Не потому, что меня это [сегодня] пугает. Я просто теперь от этого могу отталкиваться, чтобы рисовать. Мне интересно в этом копаться как в неких узорах», — говорит Максим и добавляет, что, если бы перед ним были сейчас бумага и ручка, он бы не вертел в руках телефон, а рисовал.
Отчасти из-за депрессии и на фоне ухода из КПРФ, чувствуя, будто ему уже трудно разговаривать, Максим занялся стрит-артом. Закинул несколько вариантов рисунков человечков, похожих на те, что он видел где-то в интернете, в чат с друзьями — они одобрили.
«Я подумал, что это очень хорошая тема для начала. Они просты, и ты можешь на них чему-то научиться. И одновременно это продолжение какого-то твоего активизма будет — самостоятельного, не зависящего от другого, когда тебе не нужно кого-то просить прийти, потому что баннер большой, ты не сможешь его повесить один, что-то такое… А здесь ты приходишь и один рисуешь, — Максим на несколько секунд задумывается и потом продолжает. — И твое рисование, которое всегда было, и этот второй кусочек пазла, этот активизм, — они соединяются и дают нечто абсолютно новое».
Трудно сказать, чего в его работах больше: активизма или самовыражения. Стрит-арт заключает в себе многое: возможность сохранить свой рисунок, возможность заговорить с кем-то, кого бы ты никогда не услышал в обычной жизни, когда они подходят и спрашивают, что такое Максим рисует и зачем.
Сюжеты — то, что Смольников услышал на лекции, прочитал в книге, увидел в новостях. Например, стрит-арт с перевернутой полицейской машиной, упомянутый в материалах его уголовного дела, он нарисовал, увидев яркую фотографию с протестов во Франции.
Выйдя из СИЗО, Максим уже нарисовал две картины — одну для короткометражного фильма, который будет участвовать в Дальневосточном фестивале игрового любительского кино. Его руками стрит-арт рисует главный герой. И рисунок с семьей из двух взрослых ниндзя и двух детей, окруженных толпой таких же человечков с закрытыми лицами, — это личная работа про всех людей, которые поддерживают его и Свету.
«Творчество — это всегда некоторое отражение того, что уже есть, но в другой форме. Пока я не знаю, как быть в этой ситуации… Раньше я просто не стеснялся нарисовать человечка с пистолетом, потому что это то, как это происходило. Не знаю… Может, это какой-то способ выйти на разговор с человеком, с обществом. Просто потому, что тебя это все время волнует, некоторые важные вещи, о которых почему-то принято молчать».
Как рисовать что-то более острое и стоит ли это вообще делать в его ситуации, Смольников пока не знает. Впереди его ждет суд. Ему грозит до семи лет лишения свободы.
Редактор — Владимир Шведов