Добро и зло в коробочках

Обычно с профессией патологоанатома, или, на современный лад, патоморфолога или патолога (поскольку он изучает не только анатомию, но и гистологию), связана яркая, как пятно крови, ассоциация: суровый мужчина в темном подвале с мигающей лампочкой беспрерывно курит и вскрывает трупы. Алина, ясное дело, героям артхаусного кино или романов Артура Хейли не соответствует. Но профессия патоморфолога ей удивительно подходит.

В отличие от многих студентов медвузов Алина не стремилась общаться с пациентами — слишком застенчивая. Патолог же контактирует не с самим человеком, а только с опухолью, которую удалили во время хирургической операции или «отщипнули» для биопсии. «Добро» или «зло» (так на языке медиков называются доброкачественные и злокачественные опухоли. — Прим. ТД) приносят патологам в пластиковых контейнерах IKEA, в которых все прочие хранят гречку, косметику или приятные мелочи. Патолог исследует опухоль и выносит морфологический диагноз, исходя из которого онкологи назначают или корректируют лечение. Прижизненная диагностика рака стала возможна только начиная с 1930-х годов, после изобретения максимально точного электронного микроскопа.

Порезала и изучила

В онкологию Алина решила пойти уже на шестом курсе. После практики в онкодиспансере она поняла, что процесс вырезки нужных кусочков из опухоли более интересный и творческий, чем «просто вскрытие». У патолога есть возможности для постоянного исследования опухолей и их микромира, ведь многое до сих пор не изучено. Одного только рака молочной железы два десятка разновидностей, а лимфом вообще тысячи.

— В патоморфологии я вижу результат своей работы. Мне принесли орган, я его описала, я его порезала, выбрала нужные кусочки, изучила их под микроскопом, поставила диагноз и стадию, определила, доброкачественная опухоль или злокачественная. Диагноз и есть результат моей работы.

Без патоморфолога в онкологии невозможно примерно все. Дальше анамнеза и неинвазивной диагностики онколог не продвинется, пока патолог не изучит опухоль. Ни анализы крови, ни магнитно-резонансная томография не дают таких результатов, как общение с опухолью тет-а-тет. Это золотой стандарт диагностики всех онкозаболеваний, требование Всемирной организации здравоохранения и Минздрава.

— Мы, патоморфологи, варимся немного в другом котле, нежели хирурги или детские онкологи. Но быть врачом я не хочу. Знакомишься с человеком, а потом он потихоньку угасает, и ты не можешь ничего с этим сделать. Даже если таких пациентов всего лишь несколько из сотни, это грустно и непросто, — говорит Алина. — А я не вижу пациентов. Моя работа исследовательская и научная.

Патоморфологию и правда называют самой близкой к науке медицинской специальностью.

Крысы и иконы

Сейчас Алина работает в ординатуре Национального медицинского исследовательского центра (НМИЦ) онкологии имени Н. Н. Петрова в Петербурге. В отличие от других институций города здесь каждый патолог занимается не всем сразу, а только определенной группой опухолей: женская половая система, легкие, голова и шея. В НМИЦ приезжают со сложными случаями, с которыми не разобрались в регионах, и узкая специализация повышает качество диагностики, а значит, и лечения. Алина пока не выбрала «свою» группу опухолей — ей интересно все.

Сложности Алину не пугают. Чтобы обеспечить себя и оставшуюся безработной маму, она два года трудилась в аптеке. Работала ночами, спала урывками на раскладушке. Сразу после смены ехала на пары в университет. Ради денег можно было пойти и в ларек, тем более там платят больше. Но работа в аптеке все же ближе к медицине, чем продажа пива и шоколадных батончиков. И пользы больше, думала Алина.

— В медвузе не делают акцент на торговых названиях лекарств, мы учили только активное вещество. В аптеке я узнала производителей, стоимость, услышала от бабулек, что работает, а что нет. Это интересно. А когда за ночь придет полсотни человек, перестаешь бояться и уже гораздо легче контактируешь с людьми.

Еще Алина много общалась с крысами. Работала уборщицей в виварии, но обязанностей было больше.

— Нужно было поддерживать крыс в более-менее человеческом состоянии, — шутит она. — Животных было примерно три десятка. Это подопытные аспирантов. Например, если молодые ученые писали работу по ишемии конечностей, то проводили операции на лапках крыс. Поначалу мне было их очень жалко, но со временем отношение к крысам меняется. Они никого не жалеют, съесть друг друга для них нормально.

Неудивительно, что после работы в виварии Алина почти стала вегетарианкой и, по ее признанию, немного помешалась на косметике cruelty free, потому что «на моих руках слишком много крысиной крови».

Но у Алины есть не только работа и учеба. В Казани остались любимые кошки, а в Петербург с ней приехал муж.

— Знакомы мы лет сто или двести. Мне было тринадцать, мама работала поваром в церкви, а я и мой будущий муж пели там в хоре. Мы очень долго общались, и хотя мне с детства близка эстетика православия, в церкви сложно с романтикой. А когда я перестала петь в хоре, мы подумали: «Почему бы и нет?» — и в прошлом году поженились.

Сейчас церковь осталась в жизни Алины в виде икон. Их она вышивает крестиком или бисером. Показывает мне вышивку Богоматери с младенцем, над которой корпела месяц с перерывами на «поесть, поспать и сдать экзамен». Алина признает, что увлечение отнимает массу времени и сил, но «как маньяк, не могу остановиться даже в час ночи».

За каждым стеклом — человек

Когда Алина заканчивала шестой курс, подруга скинула ей пост о наборе в Высшую школу онкологии (ВШО). Алина заполнила анкету «по фану».

— Не покидало ощущение, что у меня не получится и буду я дальше тухнуть в своей Казани, — говорит девушка. Но прошла на следующий этап, где нужно было решить тридцать клинических задач вроде: «У человека распухла нога. Что вы будете делать?» Она ответила на все вопросы, но снова подумала, что «налажала». Так, будучи неуверенной в себе на каждом этапе, Алина прошла их все, победила в конкурсе, где соревновались более двадцати человек на место, и в конце лета переехала в Петербург.

Теперь Алина учится и переучивается в Вышке. В медицинском институте шесть лет из студентов выращивали участковых врачей-терапевтов и онкологию почти не изучали.

— Нас готовили к тому, что будут приходить пациенты с разными заболеваниями, любое из которых может оказаться раком. То есть онкология подавалась с точки зрения пациента, а не с точки зрения диагностики опухоли, — объясняет Алина. Учеба в ВШО помогает ей теперь и осознать свою ответственность, и убедиться, что, хоть она и не назначает курс химиотерапии и не вырезает «зло», ее работа не менее важна.

Для патоморфолога Алины Беловой за каждым гистологическим стеклом стоит человек. Хотя она с ним не знакома и видит только мельчайшую его часть. Но именно эта часть определит его дальнейшую судьбу.

— Моя задача — сделать так, чтобы здоровому не отрезали то, чего не должны, а больного не оставили с опухолью. Это большая ответственность.

Переехав в Петербург, Алина с мужем представляли, как каждый вечер будут гулять по центру города. Но на работе она иногда до десяти вечера, а по субботам учится. И это нравится ей больше прогулок среди дворцов и каналов.

Обучение в Высшей школе онкологии очень дорогое. Но благодаря нашим с вами ежемесячным пожертвованиям такие талантливые и неравнодушные студенты, как Алина, получают возможность учиться профессии бесплатно. Из них вырастут талантливые и неравнодушные специалисты. В онкологии таких очень не хватает, поэтому мы просим вас поддержать ВШО! Спасибо!