«Без поддержки оказываются на улице». Как выпускникам ПНИ помогают жить самостоятельно

Серику 27 лет. Он родился без рук, и мама оставила его в роддоме. В Кировский детский дом-интернат для умственно отсталых детей Серика из дома ребенка перевели в 1998 году. В такие интернаты попадают не только дети с умственной отсталостью, но и сироты со сложными диагнозами из обычных детских домов.

Это сейчас Серик ловко снимает видео для тиктока, готовит, убирает и делает ремонт в квартире, стажируется в столярной мастерской — и все делает ногами. Но образования он толком не получил — система когда-то решила, что Серик необучаемый. Чтобы догнать хотя бы общеобразовательную программу, сейчас он учится в вечерней школе. Хотел бы и работать, но без рук устроиться куда-то сложно. Живет на пенсию по инвалидности. Квартиру Серик арендует с двумя друзьями из интерната, Андреем и Кириллом.

Как сироте ему положена квартира от государства, но в детском доме его не записали в очередь на получение жилья.

— В 2010 году ребят других ставили на очередь на квартиру, а мне сказали сотрудники: «Ты безрукий, не справишься, на фига ты сюда лезешь, иди отсюда». 

В детском доме были уверены, что судьба Серика, когда он вырастет, — это ПНИ. 

— Настоять я не мог — боялся аминазина. Вы знаете, как кололи нас, — Серик понижает голос. — Аминазины очень болючие. Потом вы и есть не сможете, и в туалет не сходите. 

Аминазин — это нейролептик. Он оказывает антипсихотическое действие. Ослабляет или полностью устраняет бред и галлюцинации, купирует психомоторное возбуждение, уменьшает аффективные реакции, тревогу, беспокойство — так написано в инструкции по применению. А психически стабильного, но просто неугодного человека аминазин превращает в удобный овощ. В некоторых закрытых интернатах для детей и взрослых его применяют в качестве наказания.

Сейчас Серик хвастается, что очень хорошо плавает, особенно под водой:

— Я привык под водой держать воздух, когда топили. Меня раздевали догола, связывали ноги и вверх ногами в ведро окунали. Посреди зала. Убирали палас, убирали стулья, чтобы ничего не намочить. Вверх ногами было тяжело воздух держать. В нос когда вода идет, трудно. 

В 2011 году, вспоминает Серик, его повезли на комиссию к психиатрам и якобы за плохое поведение лишили дееспособности.

— Они не смотрели, умный я или не умный, хотя я читать и писать умел. Психиатр из детского дома сказала, что я безрукий дебил. А на комиссии с ней все соглашались.

Серик и спустя много лет вспоминает это с нескрываемой досадой: теперь он стал решительным молодым мужчиной с уверенным голосом и радушным хозяином — я встречаюсь с ним в его съемной квартире. А тогда он чувствовал себя бесправным, уязвимым и одиноким. Позже доказывать свою дееспособность Серику пришлось в суде.

Когда Серику стукнуло 18 лет, его перевели в психоневрологический интернат для взрослых.

— Взрослый интернат такой: даже если не был дураком — станешь. Телевизор целыми днями все смотрят, ни прав у тебя никаких, ни имущества, телефон — и тот отбирают за плохое поведение, — объясняет Серик.

Чтобы не отупеть от телевизора и бездействия, он начал выступать на разных конкурсах и занялся вокалом. В итоге Серик стал звездой ПНИ — про него снял сюжет местный телеканал.

— Вообще никто не думал, что я такой целеустремленный, пока я не стал доказывать всем это. Я в интернате за растениями ухаживал, цветы поливал, в футбол начал играть, — вспоминает Серик. — Стал журналистами пугать всех, кто ко мне плохо относился. 

Выйти из интерната помог случай: к себе позвала Серика семья его подруги, тоже девушки с инвалидностью. Там он не прижился, но в интернат возвращаться не захотел, скооперировался с друзьями и снял жилье, воспользовавшись деньгами на «сиротском» счете, которые, впрочем, быстро кончились.

Позже Серик встал в очередь на квартиру, через суд добился бумаги, которая обязывает Омскую область обеспечить его жильем. Этому судебному решению уже шесть лет — квартиры все нет. Взаимодействовать с государством Серику помогает Вика Марчевская, руководительница фонда «Мир, в котором нет чужих. Мир равных возможностей». Когда-то Вика волонтерила, а потом и работала в детском доме, где рос Серик. Она была одной из тех, кто детей никогда не обижал.

«Физическому лицу не по силам такая ноша»

Вика организовала фонд, когда бывшие воспитанники стали звонить ей и просить о помощи. Она помогает оформлять прописку, поступать в вечернюю школу, снимать жилье и оплачивать коммуналку, покупать одежду, связывает с юристами и правозащитниками, водит по врачам — в сущности, поддерживает в регионе так называемое сопровождаемое проживание для своих подопечных. 

— Без поддержки выпускники интернатов — ДДИ и ПНИ — оказываются на улице, — объясняет Марчевская. — Без штампа о регистрации они не могут подтвердить статус инвалида, получить пенсию, устроиться на работу, встать в очередь на жилье, положенное сиротам по закону. Они просто не знают, как это все сделать. Подопечных много, нужды у всех разные, и физическому лицу не по силам такая ноша. А с юридическим лицом — фондом — организации, которые хотят помогать, могут заключить договор.

Вика невероятно энергичная, одновременно на связи с десятками своих подопечных, знает их проблемы и истории: кто с кем поссорился, кто нашел работу, у кого заболели дети. Она умеет находить для них нужных специалистов, поэтому просит поменьше рассказывать о ней и побольше — о других:

— Нашему фонду много кто помогает: есть сестричество Омское имени святого и праведного Иоанна Кронштадтского. Например, сестры помогают выпускнице ПНИ, у которой пять деток, — сидят с ними. Омская правозащитница Ирина Антоновна Зайцева юридические проблемы помогает нашим ребятам решать, Ольга Анохина тоже помогает —  бесплатно составляет исковые заявления.

В 2020 году про Серика снял сюжет телеканал НТВ: «Детдомовец-инвалид скитается по съемным квартирам и доказывает свое право на жилье». После этого СМИ сообщали, что председатель Следственного комитета РФ Александр Бастрыкин поручил провести проверки. Безрезультатно: в Омске (да и в стране вообще) катастрофическая статистика по предоставлению жилья сиротам, поэтому помощь Вики нужна всегда.

«Мы там жили в таборе на 400 человек»

Оля Черепанова росла в том же детском доме-интернате, что и Серик. Говорить о детстве много она не хочет.

— Там были такие санитарки — они что хотели, то и творили с тобой. Лекарством наказывали. Передачки не раз воровали, которые некоторым детям привозили. В угол ставили. Аминазин кололи. Тяжеловато было, — нехотя вспоминает Оля.

Оле 37 лет, она с рождения живет в учреждениях, своих родителей не знает. У нее, как и у Серика, с рождения патология рук — они намного короче, чем должны быть. После детского дома она, как и многие ее друзья, поехала жить в психоневрологический интернат. Слово «психоневрологический» она не любит, говорит: «Мы же не дураки!» Но других вариантов у сироты без жилья, образования, профессии и работы не было — государство поселило ее там.

— Сначала мы там жили в таком таборе. Дом очень большой. На 400 человек, — описывает Оля жизнь в ПНИ. Интернат окружал высокий бетонный забор, за который его постояльцы практически не выходили. 

Олю тяготило отсутствие личного пространства.

— Самое страшное — 30 человек в одной комнате. Из личного — только кровать и шкафчик, — вспоминает она интернатский быт. — Сначала было совсем ужасно. Потом сделали по три человека в комнате, слава богу. От персонала нельзя было закрываться ни ночью, ни днем. Мы там ничего не делали. Просто сидели, телевизор смотрели, вышивали и вязали. 

Оля тосковала и временами думала, что так и пройдет ее жизнь. А потом появился Саша.

— Он полюбил меня такой, какая я есть, — улыбается Оля.

Саша Максимочкин сидит напротив нее на диване в маленькой, но уютной кухне съемной квартиры на окраине Омска. Их холодильник заставлен банками с соленьями и вареньем — они крутят их сами из овощей и ягод, которые с дач передают друзья и знакомые. Саша тоже рос в Кировском детском доме, его забрали от пьющей матери. Но сблизились они с Олей уже в ПНИ. Там его, рукастого мужика, который много что умел ремонтировать и делать, очень ценили как электрика. 

Сперва Саша и Оля переехали из ПНИ в тренировочный коттедж при интернате. Такие коттеджи тренировочного проживания создают, чтобы подопечные ПНИ, которые никогда не жили отдельно, могли практиковаться в условной самостоятельности — вести хозяйство, быт, отношения. Но это все — с разрешения администрации. Руководство ПНИ сомневалось, что Оля без рук справится с жизнью в коттедже.

— Я же на инвалидности. И все сказали: «А как это Ольга Ивановна там будет жить? Она не сможет, не надо ее туда». Чтобы туда попасть, надо было доказать, что ты самостоятельный. Готовить, варить, солить. 

О переезде в коттедж стал хлопотать и Саша. Его хотели переселить туда с соседом-парнем, но он настоял на том, что хочет жить вместе со своей возлюбленной. Администрация согласилась.

Саша немногословен, но, когда вспоминает порядки в ПНИ и отношение к «опекаемым», начинает злиться.

— Мы ушли, чтобы достичь полноценной жизни, — с напором говорит он.

В коттедже жизнь стала лучше, но все равно не сахар.

— У нас там была отдельная комната. А все остальное — общее, — объясняет Оля. — Было тяжело. У людей не было желания поддерживать хозяйство. Они встали, сапоги надели и топ-топ! Бывало, вечером я уберу все, вымою, встану утром, а уже грязно. 

Когда и такое общежитие стало невмоготу, Оля заявила Саше, что надо выбираться: 

— Мы с Сашей повенчались, надо было идти дальше — мы же семья, а находимся в таборе! И я обратилась к Вике Марчевской, попросила ее решить этот вопрос: чтобы мы встали в очередь на квартиру, смогли учиться, получить образование. 

Они набрались смелости и написали заявление о выходе из интерната — как дееспособные люди они имели право отказаться от получения социальных услуг ПНИ. Только жить им было негде. Первое время жили у Вики, потом она помогла им снять квартиру. Благодаря Марчевской Оля вовремя попала к врачу, который увидел у нее катаракту. Оля с детства жаловалась на зрение, но операцию на глазах ей сделали, только когда Вика начала водить ее по врачам.

Оля получает пенсию по инвалидности, артистично декламирует стихи — запоминает наизусть невообразимые объемы текста, учится в вечерней школе, хотя и побаивается экзаменов. Саша работает дворником. Большая часть их дохода уходит на аренду жилья. 

— Пока у меня мозг работает, пока я двигаюсь, я хочу так жить, — говорит Оля. — И в дальнейшем мне нужно получить свое жилье. Чтобы не было панического страха, что хозяйка придет и попросит освободить квартиру. Но у нас в области такая очередь длинная на квартиры, что еще лет 20 ждать — 50 лет мне будет. А мне хочется сейчас, когда я молода, здорова и красива.

«Я наивная была, думала, что она обо мне заботится»

Марина Литвинова помнит себя лет с четырех:

— Помню, как была в каком-то приюте. От меня родители отказались. Ничего о них не помню, не в курсе, живы они или нет. Помню, как играли со сверстниками. Маленьких детей, бывало, били. И я попадала под раздачу. Мы маленькие, нам хотелось играть, а из-за того, что мы хотели играть, нас и били.

С Викой Марчевской Марина тоже знакома с детского дома. Однажды Вика устроила для воспитанниц небольшой девичник и накрасила им ногти, чтобы было красиво и чтобы девчонки учили цвета. Другая воспитательница увидела свежий разноцветный маникюр и заставила сдирать лак ножницами и зубами.

Сейчас Марине 23. Мы знакомимся с ней в психиатрической больнице, откуда ее на денек отпускают на обследование, которое не делают в государственном стационаре. Она провела в палате весну, лето и почти всю осень — почти полгода. Такое долгое наблюдение нужно, чтобы установить ей инвалидность и оформить хоть маленькую, но пенсию. 

Первым делом, оказавшись дома — в общежитской съемной комнате, — она бежит в душ и красится. В комнате, которая долгое время пустовала, идеальный порядок.

— Как в интернате привыкла к порядку, — говорит Марчевская о быте Марины, — так и живет.

У Марины можно брать мастер-класс по макияжу и уходу за кожей. Она предлагает и меня немедленно «накрасить красиво и нарисовать брови», и я соглашаюсь — когда еще предложат такое?

Марина уже довольно давно пытается жить самостоятельно, но ей трудно. К окончанию коррекционной школы-интерната на ее «сиротском» счете должна была скопиться весомая сумма, которая пригодилась бы для старта взрослой жизни. Пока она была несовершеннолетней, ее опекали государство и педагоги. Одна из социальных педагогов коррекционной школы-интерната для детей-сирот, по словам Марины, «втерлась в доверие», пригласив жить к себе и настояв на хранении всех документов. Деньги с Марининого счета пропали.

— Я сначала наивная была, думала, что она обо мне заботится. Из 1 миллиона 97 тысяч я увидела только 231 тысячу, а остальное она мне еще должна, — говорит Марина.

Сбежав от педагога, Марина сперва пришла «перекантоваться» к знакомым девочкам, но сейчас живет одна. Чтобы выжить, Марина работает везде, куда берут, например уборщицей на заводе за восемь тысяч, на кухне в интернате: моет пол, чистит рыбу.

Пока она лежала в стационаре, чтобы установить себе инвалидность и пенсию, нашлось еще несколько ребят, которые тоже пострадали от рук этого соцпедагога. Первый городской телеканал Омска снял про Марину сюжет, она написала заявление в полицию, уголовное дело возбудили, но пока безрезультатно. Вика Марчевская поддерживает Марину и держит на контроле контакты со следователями.

В очередь на получение квартиры Марина включена, но какая она там по счету — не знает.

«Они не могут жить совсем одни»

В 2021 году губернатор Омской области Александр Бурков заявил, что в регионе намерены оплачивать съемное жилье для детей-сирот из регионального бюджета.

«Если не может государство сегодня дать квартиры детям-сиротам, тогда давайте дадим им возможность снимать жилье, — цитировал его Om1.ru. — А то сегодня кто-то из них со своими детишками сидит и не работает, кто-то по другим причинам не работает, но жить-то где-то надо. Поэтому давайте, смотрите статистику и готовьте документы». Сообщалось, что необходимые документы будет разрабатывать министерство образования Омской области.

Еще одна мера, которую придумали местные власти, — жилищный сертификат. Но его не хватит даже на однокомнатную квартиру: размер социальной выплаты с 2022 года на одного человека составит 1,3 миллиона рублей. А средняя стоимость однокомнатной квартиры в Омске сегодня — 2,4 миллиона рублей. Кроме того, претендовать на этот сертификат могут только те, кто включен в очередь на квартиру, но не судился за это с регионом. 

В Омской области в очереди на жилье стоят свыше восьми тысяч детей-сирот, пишет Vomske.ru в большой статье, посвященной этому квартирному вопросу, однако ежегодно им выдают не более 240 квартир. 

Поскольку выходящих из ПНИ людей негде было прописывать, Вика регистрировала их буквально у себя дома, чтобы они могли получить медицинский полис, необходимые социальные услуги, устроиться на работу или учебу. Из-за этого в паспортном столе ее заподозрили в торговле фиктивными регистрациями, после чего полиция начала проверку.

Остановить прессинг помогло вмешательство учредителя фонда «Вера» Нюты Федермессер, которая приехала в Омск как представитель Общероссийского народного фронта. Полиция не нашла оснований для возбуждения дела против Марчевской, поэтому она продолжает свою работу. 

— После того как нас проверили, многое поменялось в лучшую сторону: есть методически-консультационная помощь и содействие от Минобразования и Минздрава, от уполномоченных по правам человека и детей, от Минтруда, и даже Следственный комитет теперь навещает подопечных фонда в больницах — приносит вкусняшки, фрукты, соки, — Марчевская никогда не забывает поблагодарить тех, кто помогает ее подопечным, но всегда добавляет, что ее ребята все еще фактически бездомные. — Благодаря губернатору сироты начнут получать сертификаты на квартиры, это очень радостно! Но мои ребятишки не попадают под эту категорию, у половины есть решение суда, а другая часть не включена в очередь на жилье. 

«Ее ребятишки» — это Марина, Серик, Оля, Саша, а еще Андрей Схаугье, Галя Балакирева, Аня Лопатина, Вика Иккерт, Женя Нургалиева, Марина Фирсова и многие другие. Вика, которая каждый день хлопочет за них, говорит, что каждый из ее подопечных пережил такое, что квартира от государства — это меньшее, чем можно загладить всю случившуюся с ними несправедливость.

Будь Викина воля, она познакомила бы меня с каждым из этого длинного списка, но мы успеваем навестить лишь четыре дома. Если не знать об их прошлом, то, столкнувшись в лифте, ни за что не заподозришь, откуда они переехали в эти квартиры и с каким трудом их снимают.

— Надо помогать им жить, надо выпускать их из интернатов, из-за этих бетонных заборов, сопровождать их в самостоятельной жизни, не давать их в обиду, — уверена Марчевская. — Они могут работать, могут учиться, но они не могут жить совсем одни. Попробуй не позвони один день или не навести — обидятся, потому что они в тебе нуждаются. Или я в них больше уже нуждаюсь, даже не знаю.

Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов