«Моя любовь лежит в чемодане, я не могу о ней сказать»

Каминг-аут — открытое признание принадлежности к негеторосексуальной ориентации — для многих ЛГБТ-людей в России проходит болезненно. Согласно исследованию Российской ЛГБТ-сети за 2021 год, 70 процентов родственников оказывают психологическое давление на близких, а 13,5 процента респондентов ответили, что сталкивались с физическим насилием со стороны родных. Но есть и другие примеры. «Такие дела» узнали, как каминг-аут становится камнем преткновения в семейных отношениях и почему одни семьи могут наладить общение после, а другие — нет  

По просьбе героев некоторые имена изменены

«Это не проблема»: как Анна ждала каминг-аута сына

Анна — оператор доставки. Два года назад она пережила шок. Вспоминает, как пришла тогда в офис: обычно она всегда шутит с коллегами, поддерживает рабочие беседы, а тут молчала как рыба. Накануне к ней подошел сын и сказал, что им надо поговорить. Морально к разговору она готовилась давно, интуитивно понимала: ее сын не такой, как все. Но когда Дима открылся, эмоции все равно ее накрыли.

Анна шутливо называет сына «социофобушком»: Дима в выходные любит вставать пораньше — в шесть утра, включает аудиокниги и гуляет по парку возле дома. «Ему было три года, — вспоминает Анна. — Мы сидели в одной комнате — он играл, а я занималась своими делами. И тут сын говорит мне: “Мама, пожалуйста, выйди”. Это было странно, но ты же понимаешь, что трехлетний ребенок не будет ничего такого делать. Я вышла и оставила маленькую щелочку, интересно было понаблюдать. А сын просто продолжил играть. У него большая потребность в личном пространстве была и есть».

Вспоминая день каминг-аута, Анна понимает: сын и прежде хотел ей открыться, но каждый раз переводил разговор на другую тему. Признавшись, Дима сказал Анне, что был уверен в ней, но как отреагирует отец — для него загадка. Мальчик попросил маму поговорить с папой.

С мужем Анна обсуждала ориентацию сына еще до каминг-аута. Однажды она сказала: «Мне кажется, наш старший сын — гей».

«Ты, как обычно, начинаешь искать проблему там, где ее нет. Проблемы надо решать, когда они появляются», — ответил муж.

«Это не проблема», — отреагировала Анна.

«Для меня тоже».

«Мой муж — обыкновенный сорокалетний белый цисгендерный мужчина, — смеется Анна. — Скоро будет двадцать лет, как мы вместе. И мне было важно знать, какая у него позиция. Если бы он был против, мне пришлось бы выбирать. И я понимала, что выберу ребенка. В такой ситуации никак по-другому.

Я думаю, сын решился мне рассказать, потому что я активно пропагандировала ему свою любовь. И старшему, и младшему я постоянно говорила, что люблю их, какими бы они ни были. Наверное, поэтому ему было проще мне сказать».

Анна называет свою историю историей полного принятия. Дима рассказывал, что в твиттере ему пишут: «Тебе повезло с семьей, ты даже не представляешь как». Иногда сын пересказывает ей истории других подростков из твиттера: у многих из-за каминг-аута отношения с родителями значительно ухудшились.

«Страшно, что многие дети брошены — это преступление против таких детей», — считает Анна.

Она рассуждает о толерантности в семье — возможно, так сложилось, потому что у них нет старшего поколения — дедушек и бабушек, возможно, потому что они всегда старались быть друг с другом честны. Когда Дима открылся родителям, у него возникло желание рассказать о себе и тете — сестре Анны, и старшему двоюродному брату. Им об ориентации Димы тоже сообщила Анна. Она говорит, что сыну было важно, чтобы все члены семьи любили его таким, какой он есть.

Постепенно о каминг-ауте стали узнавать близкие друзья семьи. Некоторые невзначай интересовались у Анны: «Может, это ты что-то сделала не так?»

«Его счастье будет стоить дороже»: вопросы, которые волнуют родителей

«Виновата ли я?» — первый вопрос, который возник у Анны после каминг-аута сына. Клинический психолог, гештальт-терапевт, ЛГБТ+френдли-специалист Мария Наймушина считает, что такое переживание объединяет большинство родителей, независимо от ориентации их детей: «Родительство предполагает значительную ответственность за жизнь и благополучие ребенка. В нашей культуре ответственность часто превращается в чувство вины, в необходимость самонаказания».

Вина, по словам Наймушиной, часто содержит сложные и токсичные переживания, которые поддерживают иллюзию о «родительской ошибке»: если родитель ее обнаружит и исправит, все станет «хорошо». «Этот момент позволяет не признавать реальность, — считает Наймушина. — Еще иногда люди начинают обвинять себя, чтобы потом, когда родителя обвинит общество, было проще с этим справиться. Конечно, это происходит не специально, на подсознательном уровне».

Иногда у родителей, в характере которых есть вспыльчивость и агрессия, чувство вины превращается в ярость — они начинают оскорблять, избивать или изолировать от общества своих детей. Но чувство вины возникает и у тех, кто не допускает насилия. «Оно будет присутствовать, пока родитель не отпустит мысль о том, что можно было что-то изменить», — заключает Наймушина.

Анна искала ответы в интернете: бывает ли ориентация врожденной или приобретенной и как на это влияет воспитание?

«В этот момент родителя можно сильно “уронить”, — говорит Анна. — Я долго никому не говорила, подготавливала базу аргументов, поэтому мне было проще реагировать на выпады “сама виновата”. Даже если так, что я сделаю, если ребенку уже семнадцать лет? Ну и это не связано с воспитанием — у меня двое детей от одного отца, мы их воспитывали одинаково. Это не вина родителей — ни моя, ни мужа».

Анна постоянно говорит с Димой о безопасности — у него пока не было реальных отношений, но он должен знать, где их искать и как себя оградить от аутинга.

«Я боюсь, — признается Анна. В конце интервью это странно слышать — всю беседу она держалась стойко и уверенно. — Я боюсь странных доносов — что с ним будет после школы? Возможно, это просто родительский страх, но он есть и его много. У нас впереди армия — это тоже дикий страх. Он по всем показателям годен. Я не могу отдать его туда, хотя в идеальном мире я не против, чтобы парни служили. Но сейчас мне страшно. Я понимаю, что могу потерять там сына. Он планирует поступать в институт. Надеюсь, учеба нас спасет.

Я понимаю, если бы он был гетеро, ему было бы проще жить в этом мире. А сейчас его счастье будет стоить дороже. Здесь он останется или уедет в другую страну? Его счастье и нам будет стоить дороже. Не в финансовом плане — морально».

«Моя любовь лежит в чемодане»: зачем человеку каминг-аут?

В 2017 году в русскоязычном интернете появился проект «Иллюминатор» — ресурс для родителей, которые хотят понять и поддержать ЛГБТ-детей. Он состоит из нескольких блоков: документальные фильмы о родителях, чьи дети сделали каминг-аут; исследования ученых, которые дают ответы на вопросы родителей, что такое гомосексуальность, влияет ли воспитание на ориентацию, почему появляется гомофобия и так далее. Недавно в «Иллюминаторе» стали выходить анимационные фильмы о жизни российских ЛГБТ и их отношениях с близкими. В основе каждого сценария — реальная история.

Сейчас команда проекта работает над новым разделом — готовит онлайн-курс для родителей, который поможет справиться с эмоциями после каминг-аута детей. Режиссер документального кино и анимации Павел Лопарев и его коллеги решили создать ресурс для родителей, потому что взрослые часто остаются без поддержки.

«У молодых людей больше ресурсов — они могут найти информацию в интернете, сходить к психологу, — говорит Павел Лопарев. — Сейчас много специалистов бесплатно оказывают помощь, выходит много книг и сериалов, где показаны ЛГБТ-люди, а вот родители часто остаются один на один со своими переживаниями. Далеко не каждый взрослый готов обратиться в ЛГБТ-организацию, потому что у него может не быть доверия, как у молодых ребят. Родители оказываются в разных эмоциональных состояниях. У некоторых уровень стыда может быть настолько высоким, что они не смогут даже с психологом поговорить. И еще не стоит забывать, что у большей части взрослого населения нет культуры обращения к помогающим специалистам».

Идею проекта Павел придумал, когда сам готовился к каминг-ауту. В процессе работы он открылся родителям, и его мама стала одной из тех, кто давал обратную связь по проекту.

«Искать родителей, которые могли открыто рассказать о своем опыте, было сложно, — вспоминает Павел. — Во многом это заслуга режиссеров — через их личные контакты мы находили людей. У нас режиссер был одновременно и оператором, и монтажером, и звукорежиссером. Нам было важно создать камерную атмосферу доверительного разговора на кухне. Если будет большая команда с арсеналом техники, не получится интимности, человек просто закроется».

Психологи делят семьи на функциональные и дисфункциональные. Эту градацию поддерживает и Мария Наймушина: «У адаптивных семей есть ресурсы и система отношений, которая помогает им приспособиться к новым условиям. Например, папа может потерять работу или внезапно умрет близкий родственник. Можно представить любое обстоятельство, которое существенно выбивает внутренние опоры. Семья просто адаптируется к этому, проживает потрясение и идет дальше. Это не приводит к тому, что все начнет сыпаться и катиться в ад».

В дисфункциональных семьях все иначе: люди адаптируются за счет алкоголя, химических веществ или негативных эмоций. Такие семьи с трудом функционируют и без внешних проблем. Проблема лежит глубже: когда родители были детьми, их не научили реагировать на изменения иначе. В таких семьях каминг-аут переживается сложнее, а вероятность того, что ребенок окажется за бортом, существенно выше.

«При этом часто семьи, которые могут внешне выглядеть благополучно, на самом деле дисфункциональны, — говорит Наймушина. — В кризисных центрах я работала исключительно с благополучными семьями. Приходили родители с детьми, они прилично выглядели, но оказывалось, что родители игнорировали большое количество проблем ребенка. Тут важно не обманываться».

По статистике «Иллюминатора», треть читателей проекта — это пользователи старше тридцати пяти лет. Остальные — молодые люди.

«За интонацией, которую мы выстраиваем в разговоре с нашей аудиторией — родителями ЛГБТ-подростков, приходят и сами дети, — замечает Лопарев. — Часть из них показывает проект своим родителям. Но это делают не все. Если ЛГБТ-дети не могут поговорить с мамой или папой, то в нашем проекте они хотя бы могут увидеть примеры поддерживающих взрослых. И это тоже важно. Видеть, что люди разного возраста принимают ЛГБТ. Не все могут сделать каминг-аут по разным причинам. И мне хочется, чтобы наш проект помогал принимать взвешенные решения, чтобы человек, посмотрев интервью, понимал, стоит ли ему или ей сейчас делать каминг-аут или нет».

Мария Наймушина вспоминает, как однажды мужчина пришел к ней на терапию с вопросом, стоит ли ему делать каминг-аут. «Я живу будто мертвый, потому что моя любовь лежит в чемодане, а я не могу о ней сказать», — произнес он.

«Когда человек не может открыться близким, ему о многом приходится молчать, — продолжает психолог. — Вы с партнером выплатили кредит по ипотеке, купили новые обои, решили поехать в путешествие. Или же думаете, дарить ли партнеру на день рождения щенка. А может, что-то другое? Представьте, что вы не можете ни с кем это обсудить.

Иногда люди боятся потерять родителей, бабушек, друзей, поэтому долго не открываются. Но если послушать тех, кто уже давно сделал каминг-аут, то они говорят, что это помогло им найти по-настоящему близких людей. А те, кто перестал с ними общаться после каминг-аута, в их жизнях по-настоящему и не присутствовали».

Мама в деле: как Марина стала защищать ЛГБТ-людей

«Ну и как его зовут?» — спросила Марина у своей дочери Ирины. Недавно Ирина позвонила ей и сказала: «Мам, я влюбилась». Через несколько дней Марина приехала к Ирине в гости, а потом, когда дочь провожала ее до остановки, решила узнать подробности.

«Настя», — ответила дочь.

«Ты что, лесбуха, что ли?» — удивилась мать.

Ирина засмеялась.

Это история произошла десять лет назад. Сейчас Ирине тридцать пять лет, у нее серьезные отношения, она психолог, а ее мама Марина на пенсии — помогает активистам организовывать группы поддержки для близких ЛГБТ. Два раза в месяц она встречается с родителями, которые находятся в процессе принятия, рассказывает им о своем опыте и помогает взглянуть на ситуацию иначе.

«Конечно, когда дочка мне рассказала об ориентации, я немножко в шоке была, плакала. Но она одна у меня, а жизнь короткая. Руганью ведь ничего не сделаешь, зачем на это жизнь тратить? — рассуждает Марина. — Дочка у меня умная, все мне объясняла».

Ирина говорит, у нее всегда было понимание, что она сделает каминг-аут: «У мамы с папой была такая настоящая любовь, поэтому у меня была финальная точка: скажу им, когда сама испытаю такое же чувство».

Марина работала поваром в крупной компании. Она удивляется, когда начинает сравнивать настоящее и прошлое. Тогда, в середине девяностых, ее коллеги-геи спокойно говорили об ориентации и на работе это воспринимали нормально.

«Мама много рассказывала про своих коллег, — говорит Ирина. — Но никогда не выделяла ориентацию человека. Она скорее скажет, что Вячеслав умный и жизнерадостный, чем что Вячеслав — гей. Но потом, когда я сделала каминг-аут, она мне сказала, что общалась с геями и принимала их».

Ирина сравнивает каминг-аут с лакмусовой бумажкой, которая поможет выявить проблемы в семье: «Неприятие ребенка — это просто история про большой кризис. И ориентация тут не важна. Некоторые родители готовы разорвать отношения с ребенком, если он женился не на той девушке или пошел учиться не в тот вуз, о котором мечтали родители. Если в семье тебя принимают как личность, то ориентация не станет острым углом».

Со временем Ирина заметила, что у многих ЛГБТ есть проблемы с родителями: они не могут найти общий язык, не знают, как отвечать на вопросы родителей, а те в свою очередь тоже закрываются и перестают идти на контакт. Тогда возникла идея сделать группу поддержки для родителей. Вопросов, кто мог бы рассказывать на встречах об опыте принятия ребенка, у Ирины поначалу не было. Но ее мама часто видела людей, которых не поддерживали в семье, и задумывалась о том, как это можно изменить.

«Осмыслить все это»: почему родителям тоже нужна поддержка

Раньше в России был один клуб для близких ЛГБТ, создала и поддерживает который петербургская ЛГБТ-организация «Выход». Со временем групп поддержки стало больше — почти во всех крупных российских городах есть такие сообщества.

Психолог одной местной группы поддержки (базируется в региональном городе России) Иван рассказывает, что особое внимание организаторы встреч уделяют безопасности. На встречи желающие записываются заранее через социальные сети. Уже на первом этапе активисты проекта, если желание присоединиться возникает у незнакомого человека, начинают с ним общаться, чтобы понять, зачем ему нужна встреча. На входе в центр администраторы проверяют у гостей паспорт.

На группах присутствуют психолог и родитель, который принял ориентацию своего ребенка.

«Чаще всего родители приходят по совету детей, — рассказывает Иван. — В такой ситуации взрослым важно пообщаться с теми, кто уже прошел через принятие. Когда говорит ребенок — это одно. А когда взрослый, у которого был подобный опыт, — внутренняя тревога снижается. Родители понимают, что могут тоже принять ребенка. Возникает много чувств, справиться с ними сложно. А тут есть возможность спросить. Важно, чтобы родители задавали любые вопросы, даже некомфортные, которые не могут задать детям».

Однажды в центр пришла женщина. Ее дочь-лесбиянка предложила матери съездить отдохнуть в другую страну, но женщина отказалась. Не готова была общаться с дочерью.

«Дочь хотела сделать вам приятное, свозить на отдых, а вы отказались, — Марина вспоминает разговор с той женщиной. — Меня моя дочка тоже возила за границу, мы вместе с ее подругой очень хорошо отдохнули, увидели много нового, интересного. Родители просто не представляют, от чего отказываются. Я у них иногда спрашиваю: “Ваш ребенок делает что-то плохое? Продает наркотики? Бьет людей?” Нет же!»

В среднем на группы приходят от четырех до пяти родителей. Кому-то достаточно одного раза, некоторые посещают встречи постоянно. Психолог Иван делает акцент на том, что стадия принятия не бывает быстрой. Например, как-то на встречу пришла родительница, которая не хотела слушать специалистов.

«У нее было внутреннее сопротивление, — вспоминает Иван. — Думаю, она рассуждала так: “Я приду, мне скажут, что это заболевание и сына можно вылечить”. А она получила в ответ совсем другую информацию: нет, это не заболевание, нет, психиатр здесь не поможет».

Через несколько месяцев к специалистам пришел ее сын и сказал спасибо. Мама начала с ним общаться.

«Иногда эти встречи нужны, чтобы позже их осмыслить, — заключает Иван. — Детям иногда кажется, что негативная реакция на их каминг-аут — это больше про неприятие их самих. Потому что, когда ребенок открывается, у него есть страх, что его не примут. Но часто родители просто боятся за своих детей. Они страх так выражают. Из-за этого возникает много злости и агрессии».

Ирина рассказывает о своих знакомых: «Одна мама долгое время не принимала своего сына, но в 2018 году, когда началась волна подставных свиданий, геев начали отлавливать и избивать, стала поддерживать его. Сказала, что никто не смеет просто так бить людей и она не намерена смотреть на то, как бьют ее сына и чужих детей.

Есть много примеров, когда родители через несколько лет неприятия пробуют снова начать общение с ребенком. Не у всех в итоге это получается, конечно. Но у кого-то — да. Думаю, часто с возрастом приходит понимание, что вся эта социальная обертка — кто и что подумает — не важна. Остаются важными близкие люди. Родители мне рассказывали, что они только через время понимают, какое это доверие, если ребенок сказал о своей ориентации».

• Теги:
• ЛГБТ
• психология
• россия