В последнее время я очень часто слышу: «Мы виноваты».
Иногда в форме сомнения: «Ведь мы виноваты, как ты думаешь?» Так говорит моя подруга: «Нам ведь теперь уже никогда не оправдаться? Перед миром? После Бучи, после Мариуполя?..»
Иногда в форме злого утверждения: «Да, мы виноваты! Мы всем теперь должны эту вину. Отрицать ее — низость. Делать передышки от вины, позволяя себе радоваться солнечному дню или улыбке любимого человека, — свинство».
Вина за *****, за поступки, совершенные не нами, за абсурд происходящего свалилась внезапно. Мы ничего для этого не сделали. В этом месте сейчас принято говорить: наше бездействие и довело! Наша пассивность и позволила!
Нет.
Это огромное упрощение. Россия — страна, где последние двадцать лет вся политическая система работала на то, чтобы сделать человека как можно более социально пассивным. На то, чтобы еще до того, как протест придется глушить дубинками, он наталкивался на внутреннее ощущение «все бессмысленно, бесполезно».
Не хочется демонизировать машину российской пропаганды, но это, возможно, единственное, что в стране работало хорошо.
Но наша психика идет на это огромное упрощение, потому что… почему?
Давайте я попытаюсь обрисовать, как смогу, хотя бы часть сложного узора вины. Как она возникает. И почему иногда вина становится для психики наилучшим решением, даже когда она жжет изнутри.
Рождение вины
Вина возникает там, где нам кажется, что мы что-то испортили. И навредили кому-то или чему-то, что было нам дорого.
Вина вырастает изнутри. Бессмысленно говорить кому-то: «Ты виноват» (по крайней мере, бессмысленно делать это один раз, — если повторить раз сто, человек поверит). Мы должны действительно почувствовать, что сломали что-то. Испугаться. Пожалеть. Захотеть починить или хотя бы извиниться, если починить невозможно.
Чувство вины — удобная вещь, если мы живем в обществе. Оно не позволяет нам быть слишком жестокими по отношению к ближним и тормозит наши захватнические, садистические импульсы.
Опять же в этом месте сейчас принято говорить: «Но если бы это было так, не было бы бомбежек и изнасилований!»
Но, во-первых, в обозримой исторической ретроспективе люди бывали и гораздо более жестоки друг к другу. Сейчас это мало утешает, но давайте хотя бы признаем.
Во-вторых, в том-то и дело, что люди, которым доступно чувство вины, обычно не совершают ни изнасилований, ни зверств.
Но доступно оно не всем.
Ловушка 1 — ловушка эмпатии
Больше всех уязвимы к вине те, кто обладает высоким уровнем эмпатии, то есть способен понимать чувства и боль другого человека. У кого высокая способность к ментализации: они могут увидеть мир глазами другого и понять его интересы в переговорах.
Способность испытывать вину и эмпатию растет по мере того, как мы становимся умнее и узнаем больше.
Но, к сожалению, снижается по мере того, как мы движемся выше в иерархии политической власти. Вот такой парадокс.
У социологов есть тому несколько объяснений: вероятно, что к власти стремятся люди, чьи способности к эмпатии снижены от рождения. А может быть, неизбежные этические компромиссы заставляют выключить эмпатию, потому что она мешает политическому успеху. И развивать другие качества, которые по-настоящему пригождаются.
Вот она, первая ловушка.
Те, кто по-настоящему виноват в происходящем, — политики, принимающие решения, — часто не испытывают ни тени вины. Они нечувствительны к обвинениям. У них не включаются зоны мозга, ответственные за эмпатию.
А те, кто легче всего проваливается в это переживание, кто физически чувствует чужую боль как свою, ужас людей, сидящих в подвале в Северодонецке, горечь тех, кто вынужден бежать из Краматорска, не имеют никакого влияния на политику. Влияния у них не больше, чем у домашней кошки. У тех, кто вне России, — даже меньше, чем у кошки.
Но именно эти люди, в силу эмпатии, легко ассоциируют себя со страной, с русским языком. Им знакомо ощущение «я — Россия».
Как вина защищает нас от беспомощности
Одно из тяжелейших для психики переживаний — видеть, как мучается другой, рядом, близко, и при этом быть абсолютно беспомощным. Нет ничего страшнее такого паралича, даже собственная смерть переживается легче.
И тогда чувство вины становится спасением.
Мы начинаем говорить: «Нам не оправдаться», «Мы виноваты», «Мы совершили невозможные вещи». Как будто лично мы в пьяном угаре бомбили Мариуполь.
Как будто мы не такие уж беззащитные жертвы силовиков. Как будто люди из ОМОНа завтра не могут так же — с автоматом, без объяснений — вломиться в нашу квартиру. Разрушить наши жизни, забрать то, что понравится, и оставить пятна мочи на стенах.
Могут.
Это мы ничего не можем.
Но думать об этом невыносимо.
И чувство вины позволяет нам «думать в другую сторону». Присоединяться в этот момент не к тем, в кого стреляют, а к тем, кто держит в руках автомат. Направлять бессильную ярость против того единственного человека, который находится в нашей власти, — против себя.
В сущности, невинная уловка, чтобы сохранить остатки рассудка.
Ловушка 2 — великая русская вина
Рискну сказать — хотя слышать это мало кому приятно, — что вина русского интеллигентного человека иной раз достигает немного комичного градуса.
Когда кто-то говорит мне, как виноват в том, что преступно молчал, что не остановил руку Путина, не открыл глаза Западу, не встал на колени на главной площади Харькова, закрадывается смутное подозрение, что человек не совсем адекватен в оценке реальности. И видит себя кем-то вроде супергероя, Брюса Уиллиса, которому только погода помешала сегодня спасти мир.
В реальности возможности наши скромны.
Голос тих.
По-настоящему рычагов, чтобы остановить руку Путина, нет и не было ни у одного из моих знакомых оппозиционеров. И каждый делал, как любят говорить психологи, «лучшее из возможного в каждый момент». Выходил на митинги. Или не выходил на митинги, зная, что отвечает за семью и жизнь детей. Не поддерживал подлостей на работе. Не включал Первый канал. Шел к заведующей детского сада с просьбой убрать портрет Путина из детской группы. Поддерживал благотворительные фонды. И сейчас поддерживает фонды помощи беженцам. Или просто называет «спецоперацию» ******, что тоже является актом гражданского мужества.
А тот голос, который нашептывает нам, что этого мало, что мы должны были не допустить и остановить руку тирана, — бред величия.
Ловушка 3 — «я не они»
Одновременно вина работает для нас и щитом. Российская власть нарушила главные табу современного мира. Табу на насилие. Табу на кровопролитие. Табу на убийство детей. Более того, власть постоянно пытается использовать это коварное «мы», давая понять, что население войну поддерживает. Пропаганда уравнивает Путина — и Россию, Россию — и русских людей, русских людей — и русский язык, сваливая все это в один котел с приправами «можем повторить», «Za победу», «сила V правде» и «Zадачу выполним».
«Нет никакой вины, ха-ха-ха», — радостно заявляет пропаганда.
И тогда вина становится нашим способом не слиться. Отсоединиться. Провести спасительную границу хотя бы в собственной голове — «я не они». «Я не хочу этой победы, мне не подходит такая правда». И это шаг к сохранению здравого рассудка. Потому что все войны заканчиваются, а рассудок, хочется верить, нам еще пригодится.
Ловушка 4 — «меня обвиняют, значит, я виноват»
Кто эмпатичнее других, тот лучше слышит и проклятия, долетающие с той стороны фронта. Иногда это проклятия беженцев. Тех, кто потерял близких, утратил будущее. Но чаще это проклятия тех, кто берет на себя право говорить от лица беженцев.
«Вы все, русские, прокляты», «Вам никогда не отмыться», «Вас будет ненавидеть весь мир», «Пусть ваши дети почувствуют, что такое спать в бомбоубежищах и быть изнасилованными солдатами» — эти слова страшные. В них много боли и много яда. Вообще говоря, они — чистая агрессия, направленная против слышащего или читающего эти слова. Мало кто способен пропустить такое мимо ушей.
И тут надо сказать, что украинская пропаганда работает не хуже российской. А местами и лучше.
И мы верим этим словам.
После чего у психики есть два пути: защититься от агрессии ответной агрессией, ответив ударом на удар, или принять удар, склонив голову. Затормозить собственный кулак. Обвинить себя. Чем мы эмпатичнее — и, давайте уж честно, чем мы слабее, — тем чаще выбираем второй путь.
Но злоба орущих не утихает.
И мало кто из нас в этот момент способен поверить, что орущие не выражают мнения всего мира. Что мир по большей части смотрит на русского человека скорее с недоумением и сочувствием.
Более того, орущие не выражают и мнения всей Украины. Я была в Праге в центре приема беженцев, я говорила по-русски — и никто не бросался на меня с кулаками.
Злость вызывают только те, кто с оружием в руках.
И те, кто отдает приказы.
Люди, говорящие о ненависти, говорят за себя. И о себе. Не надо принимать это на собственный счет. Пусть эта ненависть будет снарядом, пролетающим мимо.
Мимо.
Ловушка 5 — «как я могу радоваться, горевать, жить, когда они там…»
Когда кто-то под обстрелами. Когда кого-то убивают. Когда кому-то приходится бежать, оставив дом и вещи. Как я могу радоваться? Как я могу пить кофе, валяться в кровати, сочувствовать им, кутаясь в теплый плед, заводить щенка, праздновать день рождения ребенка? Это и есть та самая «вина выжившего», о которой написано много.
Как написала на днях одна поэтесса:
Когда спасение не в чести,
К молитвам беда глуха,
Как смеет эта сирень цвести
И дивно благоухать?..
Но она смеет. Мы смеем. К счастью, не все вокруг стало бомбежками и разрухой. И на нас, может быть, сейчас лежит важнейшая миссия — сберечь остатки нормального мира. Нормальной жизни, где есть солнце и первые весенние мухи. Головокружительные свидания и секс. Ссоры и обиды. Страшные диагнозы и сложное лечение. Весь спектр красок, все чувства. Все оттенки.
Мы должны сохранить все это.
Чтобы потом было из чего восстанавливать разрушенный мир.
Наша жизнь ценна, даже если мы не сидим под бомбежками. Она ценна и заслуживает того, чтобы мы ее жили.
Вина непродуктивна
Вина парализует. Буквально невозможно встать утром с кровати.
Она ощущается как физическая боль. Вызывает постоянные навязчивые мысли «ничего уже не исправить», «я себе отвратителен», «больше незачем жить».
Мешает думать и говорить. Изолирует нас друг от друга и сводит тело судорогой.
Похоже на тяжелый грипп, но без шанса на то, что таблетки помогут.
Что с ней можно делать
1. Переплавлять в ответственность. Это большая задача, которая начинается с того, чтобы определить объект. Перед кем мы несем ответственность?
Невозможно быть ответственными «перед всеми украинцами», «перед всем миром», «перед потомками» и «перед предками». Это слишком абстрактно, мозг не способен переварить такой масштаб, а только испуганно съеживается. Давайте сужать. Если больнее всего нам представлять детей, оставшихся без родителей, — давайте помогать детям. Если нас сильнее всего выворачивают наизнанку истории про изнасилования — жертвам изнасилований тоже нужна поддержка, много поддержки. А может быть, нам сейчас в принципе важно помогать детям. Любым. Или бездомным животным. Или тем, кто остался без работы.
А иногда мы, внезапно оглянувшись на близких, можем вспомнить, что ответственны и перед ними, — а они вон тоже еле справляются.
2. Сначала — перед кем отвечаем, потом — за что. Где проходит граница наших сил? Возможностей? Сколько времени, душевных переживаний и денег мы готовы потратить на искупление вины?
Порой это отрезвляющая математика.
Потому что иногда оказывается, что сами мы готовы потратить примерно нисколько. Но какую же ярость вызывает то, что и другие не готовы на подвиги!
3. Записать, запомнить и несколько раз в день повторять себе, что за виной прячется наша с вами огромная беспомощность. И злость, которую мы, за неимением других объектов, направляем на самих себя. И ***** тут не главная героиня на нашей сцене, а фон для этих чувств. И разбираться надо с ними, потому что с ****** пока не разобраться.
4. Не идти на поводу у пропаганды, не слеплять в один пластилиновый комок правительство, Россию, русских, коней и людей. Разделять в голове. Правительство не равно России. Россия не равна всем русским людям. Русский народ не равен Чайковскому. А мы с вами не равны вообще никому.
5. Не уходить в изоляцию. Часто вина нашептывает, что надо уйти от людей и выколоть себе глаза, как царь Эдип. Нужно делать ровно наоборот. Идти к людям, искать своих, говорить, жаловаться, обниматься, злиться, плакать. Жить. Жить, черт возьми!