Рашида
На кровати сидит, сонно озираясь, Рашида. Рашиде семьдесят лет, она живет в «Дари добро» уже два года. Женщина родом из Челябинска, сначала работала на почте, потом — табельщицей на заводе. Ее родителей давно уже нет в живых, а брата Федора убили в начале нулевых.
История Рашиды прогремела на всю страну, когда весной 2019 года ее «удочерила» семья из Троицка: СМИ выпустили об этом несколько трогательных материалов, Рашида вместе с новыми родственниками съездила на «Пусть говорят», где приглашенный депутат пообещал всячески их поддерживать. Автобус со снимком «бабы Раи», как ее называли, курсировал по Челябинску, Рашиде обещали восстановить документы и оформить пенсию.
Спустя год началась пандемия коронавируса, главный кормилец в семье умер, все, кто в эфире федерального канала обещал семье помогать, от обещаний открестились, и семья решила вернуть «удочеренную» бабушку в приют. К этому моменту они уже жили в Екатеринбурге, поэтому Рая попала сюда — в «Дари добро». Здесь Рашиде наконец сделали паспорт, совсем недавно она начала получать пенсию.
«Чаще всего пожилых людей принимают в семьи ради рабского труда или чужой пенсии», — говорит Ольга Бахтина, директор приюта.
Она находится в «Дари добро» каждый день — с утра до вечера. Ее «кабинет» (на самом деле это небольшая комнатка со столом, балконом и непременной пепельницей) находится на втором этаже. До винтовой лестницы идешь под гигантской хрустальной люстрой, вместо дверей комнаты разделяют арки, как принято в цыганских особняках. Под потолком роскошная лепнина, стены свежевыкрашенные — Ольга затеяла ремонт. В приют ее привела личная трагедия.
Авария
Это случилась восемь лет назад. Ольга вместе с подругами отправилась за город. По трассе ехали затемно, Ольга была за рулем.
«Вдруг я увидела, что мне навстречу летит автомобиль и его сильно мотает: огни фар во все стороны. Поняла, что сейчас будет лобовое столкновение, и выехала со встречки в кювет. После этого уже ничего не помню: меня намотало на дерево. Очнулась через месяц. Вижу белый потолок, зеленые стены, а рядом никого. Хочу встать и не могу: не чувствую ни ног, ни рук. Не понимаю, что происходит, не могу вспомнить ничего, кроме дороги. Пришел врач, а у меня текут слезы: “Я ничего не чувствую, может, я в шоке?”»
Врач покачал головой и вышел. Через несколько дней Ольге сказали, что она получила серьезную травму позвоночника и, возможно, уже никогда не сможет ходить. Ни второй водитель, ни пассажирки Ольгиной машины не пострадали. У Ольги был тринадцатилетний сын и двухлетняя дочь. Детей к ней не пускали. Спустя три месяца резко перестал ходить в больницу и муж.
«Я очень сильно переживала, эмоции накатывали всплесками, — вспоминает она. — В больницах отношение аховое: лежишь, тебя переворачивают, как балласт. Меня не могли нормально помыть, я была растеряна и беспомощна, просила санитарок хотя бы обтирать меня салфетками. Приезжала племянница, мыла голову: меня нужно было перевернуть на бок, а тело болит, и терпеть это тяжело.
Со мной лежала девушка, к ней приходил муж, он готов был с ней сидеть. Ко мне никто не приходил, от этого становилось еще больнее. Знакомому сказала: “Привези мне что-нибудь, чтобы я себе поставила [и умерла]”. Он приехал, привез шприц, оставил на тумбочке, сказал: “Делай, но твои дети пойдут в детдом, они никому не будут нужны, Оля” — и вышел. И тогда я задумалась: сейчас я это сделаю, а что будет с ними?»
Постепенно к рукам вернулась чувствительность, но ноги по-прежнему не шевелились. Подруга из Германии предложила организовать сбор на операцию. Собрали три миллиона, Ольга продала машину и уехала в Германию. Вернулась через месяц — прилетела в инвалидной коляске. Мужа дома уже не было, он отправил СМС, когда Ольга еще лежала в больнице: «…знаю твой характер, ты очень тяжелый человек, а сейчас ты будешь еще тяжелее. Думаю, ты не будешь ходить, зачем мне жить с инвалидом». Они были вместе двадцать два года. Мужчина ушел к ее подруге — так Ольга лишилась разом двух близких людей.
«Первое время я боялась вставать, — вспоминает она. — Падала, как ребенок. Было ощущение растерянности и пустоты. Тогда я начала ползать. Доползала до туалета и не понимала, как мне залезть на унитаз. Или сижу на полу, чищу картошку, а рядом стоит сын, мешает суп. Смотреть на ребенка, который видит мать в таком состоянии, очень тяжело».
За чуть больше чем полтора года Ольга полностью восстановилась. Потом были суды. Водитель остался должен ей миллион: «Его мать хотела продать дом, а я живу в мегаполисе, у меня дом получше, чем у них». Она написала судебным приставам, чтобы семью оставили в покое.
«Что сидишь? Ходи попрошайничай»
До аварии Ольга год работала врачом-вирусологом, а потом устроилась соцработником в приют на Транзитном — тогда он назывался иначе.
«Я начала работать и увидела, что это ужас, а не отношение: руководитель забирал всю пенсию стариков и уходил, хлеба не было, был отвратительный мутный иван-чай, сахара тоже не было, продукты были как для собак, минимум расходов на людей. Я стала покупать нормальные продукты — курицу, овощи, чтобы старикам готовили, как дома. Однажды руководитель сказал мне: “А что ты сидишь? Ходи попрошайничай, в магазинах можно просрочку брать”. Я сказала: “Ты должен тратить 75 процентов пенсий на приют, почему я должна брать просрочку? Ты выдаешь людям по три дешевые сигареты, но человек получает пенсию, он имеет право курить, что хочет!”»
Ольга наладила поставку хлеба и нормальных продуктов. Ей приходилось восстанавливать документы и оформлять пенсии для постояльцев, искать пожертвования, мыть, кормить жителей приюта и прибирать за ними. Она пыталась повлиять на руководителя и донести до него, что так к людям относиться нельзя. Дело кончилось тем, что Ольга ушла в отпуск, а за стариками перестали ухаживать. Бывшая жена одного из постояльцев позвонила ей и сказала: «Они стонут и орут, что происходит?»
Оказалось, подопечных просто бросили. Около пятидесяти постояльцев, среди которых были тяжелобольные, заботились о себе сами. Когда в приют нагрянули местные журналисты, вызвали полицию и скорую, нескольких человек вывезли в состоянии крайнего истощения. По их словам, у людей забирали документы и банковские карты, на которые перечислялась пенсия.
Начались скандалы и суды, приют закрыли, на бывшего главу завели уголовное дело, а на улице чуть не оказались восемьдесят постояльцев: пятнадцать из них удалось пристроить в госучреждения, остальным было некуда идти, и Ольга решила взять руководство на себя. Осенью 2016 года социальный приют получил новое название — «Дари добро».
Общий дом
«Бывшие сотрудники все время говорили “бомжики”. Я требую к людям нормального, человеческого отношения. Чтобы слово “бомж” даже постояльцы приюта между собой не употребляли. Требую, чтобы была чистота, не было оскорблений. Люди когда приходят сюда, забитые и скованные, первую неделю я никого не трогаю, смотрю, что человек собой представляет, как он раскрывается. Но если от человека отказались родные, бывает, что причина есть и в нем самом. Контингент тут тяжелый. Есть “домашние” люди, есть из мест лишения свободы, некоторые пили, не просыхая, по двадцать лет».
Люди сюда попадают по-разному. Кого-то привозят родственники, кого-то направляют социальные службы, некоторых — волонтеры местных реабилитационных центров. Одного, рассказывает Ольга, оставили перед приютом в сугробе и уехали, а на улице — минус тридцать градусов. Одного мужчину женщина привезла на остановку поблизости и тоже уехала. Ольга оформляет человеку инвалидность, пенсии, восстанавливает документы. Ездит по больницам и социальным службам.
Самый молодой постоялец приюта, Алексей, пострадал от черных риелторов. Несколько лет назад его похитили: затолкали в машину, надели на голову пакет и отвезли на скотомогильник. Там его избили и угрозами заставили переписать свое жилье на мошенников. Вместо двухкомнатной квартиры он получил комнату в бараке. Алексей живет в «Дари добро» уже три года, все это время они с Ольгой добиваются для него нормального жилья. Ольга помогла ему составить гражданский иск, в прошлом году он выиграл суд, но до сих пор живет в приюте и время от времени устраивает ей сцены. «Ему же завтра тридцать пять лет. Он тут нахерачится, напьется. У него же ко мне чувства. Я говорю: “Отвали, малолетка”. Материт меня бегает», — хохочет она.
Сейчас в приюте живут тридцать семь человек. Ольга говорит, что за два пандемийных года пожертвований стало меньше. Скачок цен на продукты тоже сказывается. Есть и еще одна особенность: практически всю работу Ольга делает сама, кроме нее в приюте находится только повар.
«Четыре месяца я не могла найти повара, поэтому приходила в шесть утра четыре месяца подряд и готовила сама. Человек сюда приходит устраиваться и воспринимает все вокруг как трагедию. Кому-то дурно становится. Два дня — и он уже не может тут находиться, видит лежачих, начинает их жалеть. Я говорю: это жизнь, мы все — потенциальные бездомные. К ним с теплом — и они с теплом. Ты должен делать тут домашний очаг. Поэтому мы с подопечными работаем сообща: это наш дом, кроме нас самих, нам никто не поможет. Кто-то моет пол, кто-то помогает на кухне чистить овощи, кто-то за стирку отвечает. Одна женщина отвечает за лежачих. Время от времени приходят волонтеры».
Аренда особняка стоит сто десять тысяч в месяц. За проживание постояльцы платят 75 процентов своих пенсий, приюту помогает Фонд Ройзмана. Иначе было бы не выжить. Ольга мечтает купить участок в Свердловской области и построить собственный дом, чтобы не арендовать чужое помещение, а жить с подопечными на природе, там можно будет сделать отдельные комнаты для постояльцев — этого очень не хватает, — завести живность, сообща за ней ухаживать.
Брошенные родители
«У меня есть Таня, — рассказывает Бахтина. — Год назад мне позвонил ее сын. Она жила с мужичком, а когда он умер, ее дети попросили “освободить помещение”. И вот сын попросил временно устроить маму к нам. Первые пару месяцев он сюда ездил, отвечал на телефонные звонки. Вдруг связь обрывается. И до сих пор мы его ждем — уже год прошел».
У каждого постояльца «Дари добро» своя история жизни и свои история смерти. Некоторых из них соглашаются хоронить родственники, но часто Ольге приходится брать это на себя.
«У нас жила Оля, она пять лет ждала сына и умерла. Я звоню ему, дозвониться не могу. Через три месяца его супруга мне пишет и спрашивает про Олю. Написала, что ее больше нет. Они приехали, сын спрашивает, где она похоронена, говорю: “Ты за пять лет не мог приехать к матери, а сейчас спрашиваешь, где ее могилка”. Он принес мне мешок картошки».
Когда хоронить подопечного некому, Ольга заказывает стандартные похороны «по госзаказу» за 6300 рублей — никаких церемоний и памятника, только табличка с именем.
«У одного умерла мама, к которой он не приходил шесть лет. Я ему позвонила, спросила, будет ли он ее хоронить. Тот сначала согласился — и пропал. Я ему позвонила спустя какое-то время, он сказал: “У меня денег нет. Вы ее сами захороните, только я хочу с ней попрощаться, на похоронах присутствовать”. Но за 6300 нет никакой церемонии прощания. И вот он ко мне приезжает пьяненький и плачет», — возмущается Ольга.
Некоторым, по словам Ольги, действительно лучше в приюте, чем с родными детьми. Татьяну в прошлом году из «Дари добро» забрала дочь — до этого женщина пять лет маму не навещала. У Татьяны были проблемы с сердцем, и Ольга ее отдавать не хотела — не доверяла дочери, говорила: «Ты понимаешь, что это человек, у которого есть заболевание сердца, ей нельзя пить, чем она раньше увлекалась, нельзя курить, нервничать. Тут она пьет препараты, не употребляет алкоголь. Когда ваша мама пять лет назад сюда попала, вы о ней не вспоминали». Татьяна все равно уехала. Через четыре месяца пришло СМС: «Ольга Юрьевна, мама умерла».
«Она прожила у нас с этим заболеванием пять лет! Говорю: я же предупреждала, что она долго у тебя не проживет. Когда человек не жил с вами долгий промежуток времени, у вас теряется связь, вы человека не знаете, вам нужно его заново узнавать. Это пожилой человек, он капризный, вредный, к нему нужно особое терпение. Человека срывают с одного места и перевозят в другое. И мы не знаем цели, для чего его забирают».
«Ну что, ушла?»
Воспоминания у многих постояльцев возникают эпизодами, вспышками. Не всегда можно понять, когда человек говорит о себе правду, а когда погружается в придуманную им реальность. О прошлой жизни часто и нет никаких свидетельств — документов или хотя бы фотокарточек. По словам Ольги, единственная мечта постояльцев «Дари добро» — собственный дом: они еще надеются когда-нибудь обрести свое жилье.
Ольга говорит, что все ее мысли заняты приютом и подопечными. Поэтому, мол, никак не складывается личная жизнь: даже на свидании она слушает собеседника вполуха.
«Три раза выгорала, — рассказывает, — думала, что больше не хочу и не могу. Однажды сказала им: “Все, собираю сумку и ухожу от вас”. Они говорят: “Ага, давайте-давайте”. На следующий день, конечно, возвращаюсь, а они смеются: “Ну что, ушла?”»
Материал создан при поддержке Фонда президентских грантов