Как он тонул
Формулировка «чуть не утонул» испугала близкого друга нашей семьи, англичанина, которому я написала сообщение тем же вечером. Он неплохо говорит по-русски, но в ответ прислал встревоженное: «Я правильно понял, что Георгий не утонул?» И следом за ним еще одно: «Я не перестаю думать, правильно ли я понял, пожалуйста, напиши, что с ним все в порядке». Я написала. Но сама из трех слов «чуть не утонул» снова и снова переживала последнее — «утонул», «утонул», «утонул». Словно он живой, но лежит еще на дне, надо поскорее его оттуда вытащить, но сил не осталось, все ушли на то, чтобы убедиться, что он дышит. И этот могильный холод продолжает замораживать мои чувства, я не ощущаю никакой радости, я продолжаю прокручивать в голове одну и ту же картинку.
Он плывет ко мне с другого берега. Расстояние не очень большое, но он никогда так далеко не заплывал, он вообще не очень хорошо плавает. «Странно… Почему он не разворачивается, как обычно, чтобы плыть назад? И почему у него такое лицо?» — думаю я.
Вдруг у мужа изо рта вырывается какой-то звук. Я не могу расслышать, но уже вхожу в воду, чтобы плыть ему навстречу. «Выдыхаюсь», — наконец разбираю я. И в голове: «Это он серьезно? Нет. Наверное, просто так». Но проходят секунды, и он больше не гребет вперед.
— Осталось чуть-чуть, — говорю я, подплывая к нему.
Он не реагирует на меня, погружается в воду.
— Клади мне руку на плечо! — кричу я.
Он кладет, и я тоже ухожу под воду.
— Тону! — орет он.
Я не верю своим ушам и глазам. Не верю, как не верят, когда видят прямо перед собой что-то очень страшное. Пока оно еще не выпрыгнуло на тебя из-за угла, ты сомневался, но сейчас, глядя на чудовище в упор, ты напрочь отказываешься в него верить. А на лице мужа ужас, и убежденная беспомощность, и отчаяние, то есть как раз уверенность в гибели.
Я хватаю его обеими руками сзади за поясницу и выталкиваю на поверхность, а сама снова ухожу под воду, глотаю зеленую муть, она окружает меня, мне приходит мысль, что и я могу захлебнуться.
— А-а-а-а-а! — орет он.
И наконец приходит понимание, что это конец, он не выплывет, а я ничего не смогу сделать. «Мой муж утонул в озере, — я кому-то уже рассказываю об этом в будущем. — Все».
Ангелы-спасители
Впереди на берегу появляются двое мальчишек в плавках, лет тринадцати-четырнадцати.
«Пусть бегут за взрослыми… Не успеют… Ничего не сделают», — мысли накатывают одна за другой.
Мальчики заходят в воду… Вроде берут мужа за руки. Вроде тащат каждый за одну руку.
— Тяните, — молю я.
— Тяните, — я произношу на следующем выходе как заклинание.
— Тяните…
— Все-все, — успокаивает один из них, непонятно, мужа или меня. — Вот берег, мы стоим.
— П… — вырывается у мужа.
— Б… — вырывается у меня.
Я теперь знаю, что не существует радости спасения, когда опасность была смертельная. Зато я знаю, как люди могут поседеть за несколько минут. Прошло почти 24 часа с тех пор, как это случилось, а я еще не смотрелась в зеркало.
Все 24 часа у меня болит живот. Не низ живота, не желудок и не мышцы. Может быть, все вместе, поэтому боль незнакомая. А может быть, у меня болит «живот» в церковнославянском смысле этого слова. Во мне болит жизнь, сражавшаяся со смертью, раненная ею, но победившая. Мне кажется, воины после Великой Отечественной войны выглядели не так, как на открытках — с улыбками, цветами и дочурками на руках. Они приходили со смертью в глазах, которую больше никогда не смогут перестать видеть, даже с закрытыми глазами…
Мой дед, в доме которого мы проводим сейчас отпуск, прошел всю войну: чуть не умер в блокаду в Ленинграде — его, полумертвого, уже везли в морг на телеге. Потом он освобождал Варшаву, потом брал Берлин. Дед ни слова не рассказал детям о том, как это было. Только кричал по ночам, пока бабушка не толкала его в бок, чтобы он проснулся от кошмара. Это мне рассказывает папа. Я прошу его изобразить, как это было, он слышал много раз в детстве. Папа открывает в безобразной гримасе рот. «А-а-а-а-а. Нет, — останавливается. — Я не могу это показать. В сто раз хуже».
— Мальчики, подождите, — из последних сил выдыхаю я, перебирая ногами по дну.
Рядом идет муж.
— Что? — они останавливаются.
— Как вас зовут?
— Неважно.
— Как?
— Дима, — говорит один.
— Виталик, — добавляет другой.
— Спасибо вам, — отвечаю я.
Слишком много
Мы садимся с мужем на землю рядом. Руки и ноги дрожат. У него вид как перед обмороком. А я ощущаю не тошноту, а отвращение. К воде, ко всему вот этому, к мужу. «Отвращение мы чувствуем, когда чего-то слишком много», — прочитала я недавно в каком-то психологическом блоге. Да, мне действительно было слишком много воды и мужа, точнее ужаса, причиной которого он стал. Я не верю, что мы можем пойти домой, но и оставаться здесь невыносимо. Когда мы доходим до дома, я бросаю взгляд на закатное небо, которым любуюсь ежевечерне, и понимаю, что от него меня тоже воротит. Этот дом, двор, куст сирени посреди двора — я ненавижу все это за то, что именно в этом месте я пережила то, что пережила.
Как звать на помощь
Когда мы обходили озеро, чтобы вернуться к вещам, то вдруг столкнулись с тремя мужчинами, они отдыхали с музычкой из машины, костром и пивом. Точно, я же видела их, когда мы еще заходили в воду! Но когда муж тонул, на этом берегу были только девочки, мужчины, видимо, ушли немного вглубь, в сосны, но я об этом не знала. «Пусть побегут за ними… нет, не успеют», — я мысленно обращалась к девочкам, теряя мужа под водой, но так ничего им и не крикнула. Но вместе с тем я кричала «Помогите!», не веря, что тут есть кому помочь.
— Вы что, не слышали, как я кричала? — я обалдело уставилась на мужчин.
— Музыка играет, — стал оправдываться один, с золотой цепью, он был уже в курсе происходящего, скорее всего, видел, как нас спасали мальчики.
— А чего он в воду полез, если не умеет плавать? — вставил второй.
Третий сидел на складном стульчике с бутылкой в руке. Он, видимо, уже не мог ни стоять, ни говорить.
— Мы кричали! — заорала я.
— А вы? — я обернулась к девочкам, видимо, кто-то из них чья-то дочь, может, обе. — Вы почему не прибежали и не позвали?
Те молча испуганно моргали.
Мой муж тонул, а рядом были трое мужиков, хотя третий не в счет. «Чуть не утонул», «чуть не помогли» — грамматически один и тот же смысл («не утонул», «не помогли»), а значение противоположное.
Не буду рассуждать о чьем-то равнодушии, но я кровью готова написать всем, кто окажется в такой ситуации: КРИЧИТЕ КАК РЕЗАНЫЕ, как кричал во сне мой дед. Именно так нужно звать на помощь. Если рядом есть люди, они не должны подумать, что это шутка или игра, не должны ни секунды потратить на сомнения или раздумья. Даже если один испугается броситься в воду на спасение утопающему, то несколько человек точно смогут вытащить. Пусть сбегутся все!
В воде я думала: «Вот же берег, рядом, сейчас я ему помогу, сейчас я его спа…» — в рот заливается вода, я открываю глаза, передо мной серо-зеленая завеса. Я знала, что я выплыву, но не стану этого делать, пока он не выплывет. Мои родители говорили потом, что это я его спасла, но он сам себя спас, потому что кричал. Он не стал в панике «топить» меня, пытаясь удержаться на воде, один раз попробовал опереться, почувствовал, что я не выдерживаю, — и все, бултыхался и кричал. А еще мне теперь кажется, что смерть и героизм поставили рядом люди, которые не держали в руках тела утопающего или раненного снарядом человека.
Еще раз повторю: вместо того чтобы тратить время и последние силы на «давай-давай, до берега остается совсем чуть-чуть», нужно звать на помощь, даже не веря, что ей есть откуда прийти. За соседним кустом может сидеть рыбак. Как, впрочем, и во всей остальной жизни. Даже к Богу мы часто выбираем не обращаться, когда не видим, как именно Он нам может помочь. Читаю сейчас книгу, где главная героиня, мать-одиночка после развода на пороге разорения, говорит знакомому: «Я или выплыву, или утону. Но если выплыву, то сама».
Просить и принимать помощь нужно учиться всю жизнь, чтобы в момент смертельной опасности этот навык, в отличие от умения плавать, тебя не подвел. Так же как и слышать чей-то зов и откликаться на него нужно учиться, чтобы к моменту, когда раздастся «Помогите!», твой слух не был атрофирован.
«Дима и Виталик — это два ангела», — написал позже Мэтью, наш друг-англичанин, кстати, монах. Боже, благослови их, повторяю я. У одного из этих мальчиков в детстве в автомобильной катастрофе погибла мать, ему было тогда два года, он ее не помнит. Зато я помню, как знакомая семья из соседней деревни, у которой мы покупали молоко, рассказывала, что она лежала без единой раны на теле, но мертвая.
«Благослови Диму и Виталика», — снова и снова повторяю я, и чувство отвращения проходит. Кстати, отчуждение к близкому человеку, подвергшемуся смертельной опасности, — это защитный механизм психики. Даже родители не хотят видеть своих детей после того, как их вытащили и спасли. Это пройдет. Хорошо, что мне об этом вовремя сообщила подруга, а то я не понимала, почему не могу быть рядом с мужем, спать с ним в одной комнате, почему кажется, что лучше не любить, чем пережить боль потери.
«Важно проработать то, что произошло, — еще написала подруга, — у тебя есть рядом тот, к кому можно обратиться за профессиональной помощью?» В нашей деревне нет даже магазина, хлеб привозят по понедельникам и средам, хотела ответить я. Но рядом была мама, и я, после того как мы выпили чай и уложили мужа спать, плакала, широко раскрыв рот, а она прижимала меня к груди и повторяла: «Миленькая моя. Миленькая».
После таких происшествий даже отношения между супругами могут измениться. И это я почувствовала. Но не буду здесь делиться, как именно. Я уже и так достаточно поделилась, чтобы, надеюсь, предостеречь вас или помочь пережить, если вы испытали что-то подобное. Ну и чтобы мне стало легче, а то прошел уже почти месяц, а живот все равно болит, когда я об этом вспоминаю.