Юстинский район
февраль 2022 года
Отара, ведомая Толей, движется по степи плавно, бараньи шерстяные зады качаются у меня перед глазами, убаюкивая, успокаивая. Мы вышли еще до восхода, но который сейчас час? Хочу достать телефон и уже снимаю перчатку, но вовремя передумываю.
У старого Толи от ветра текут слезы из глаз. Он упакован в непродуваемые штаны и куртку, шапка с козырьком и капюшон залезают на брови — в степи зимой это необходимость, дует здесь будь здоров. Толя движется от одного края бараньей процессии к другому и, равняясь со мной, каждый раз заговаривает. Когда бараны останавливаются пожевать, мы останавливаемся рядом. Толя говорит. Я по большей части киваю и слушаю. Толины слова бьются о мою пустую от ветра черепную коробку и, не сумев осесть, вылетают в наружность. Мы плывем по степи, и бараны плывут вместе с нами.
Везде по-разному все, говорит Толя, каждый хозяин дела на свой лад ведет: где-то работники придут — и по углам сидеть, где в карты играют, где с выпивкой, а это вот чистая точка, тут в помещении не курят, а у кого-то бардак такой, зайти неприятно. И пить в степи не хочется, говорит Толя, не то что у себя, в городе: там выйдешь по делам куда или сядешь у дома — и уже зовут, приглашают, как не согласиться, а здесь и не тянет, здесь хорошо и так, вот в больнице я лежал, говорит Толя, там скука смертная, рутина, весь день расписан, то обед, то процедуры, то обход, вздохнуть невозможно, а в степи каждый день все по-разному, свободнее себя чувствуешь. У меня бабушка моя, говорит Толя, техникум закончила да стала учетчицей на заводе, а я учеником там был, так и познакомились, сколько лет уже вместе. На заводе директор — он, конечно, не сразу им стал, но ботаником был он с самого начала, мы смеялись все над ним, а, выходит, в дураках-то остались мы, а он директор теперь, важный человек, все есть, при деньгах. Я зарплату как получил, говорит Толя, так на рынок пошел, штаны купил себе, того, сего, оделся — и зарплаты, считай, и нет…
Мы кружим по степи — отара, Толя и я, с нами здоровый пастуший пес Аю. «Аю» на калмыцком языке — это «медведь», и ему это название подходит как нельзя лучше. Я ухожу от Толи смотреть сперва на летовку — покосившийся домик для чабанов (внутри нахожу останки холодильника, снаружи нахожу панцирную кровать), потом на табун лошадей, что пасется на возвышенности. Аю идет к лошадям вместе со мной и настороженно осматривает их всех, после садится рядом и кладет большую черную голову на мое колено. Я вспоминаю вчерашний день. Вот мы с провожатыми приехали на точку — и нас угощают обедом, вот чабан Валера наотрез отказывается фотографироваться, вот хозяин точки Церен смеется, рассказывая, как Валера распереживался, что мы заняли его место за столом, но не сказал нам сам ни слова, вот вечер — и Толя пришел из степи и уселся смотреть телевизор, вот Валерину шевелюру стригут машинкой — с короткими волосами точкарям проще, а вот уже незаметно и сегодняшнее утро — и мы выходим в холод, ветер и черно-синюю густоту и ждем, пока отара вытечет из загона и станет во дворе, чтобы быть погнанной к колодцу и — после — в степь.
Когда настанет время возвращаться домой, Толя заблудится, я буду ждать его в условленном месте, но не дождусь и пойду к виднеющимся на горизонте постройкам одна, встретив по дороге выехавшего встречать нас Валеру. Толя найдется — он у Церена работает всего несколько дней, пока не совсем хорошо ориентируется на местности, поэтому и ушел к соседям. Церен и Валера вечером за ужином схватятся за сердце, услышав, где мы сегодня ходили: «С ума сошел! Там же волк!» — и втроем они запьют успешное Толино возвращение. Когда мы все уляжемся спать, я спрошу Церена, счастлив ли он. Церен ответит, что счастлив, и, засыпая, я буду слышать его тихое бормотание: «Коровку еще бы и курей… Коровушку еще и курей, совсем хорошо будет».
Бергин
февраль 2022 года
У Улюмджи четверо детей. Наран исчезает сразу после дистанционных уроков, без устали кому-то помогая, Мингиян предпочитает проводить время дома со своим другом Баиром, хотя и прогулки на верблюдах и мотоцикле тоже уважает, Нюдлю вызывают гулять ее подружки, маленькая Оюна посещает садик, возвращается после обеда и готова виснуть на каждом, кто попадает в ее поле зрения.
Наран тих и сосредоточен, Минька хитер, улыбается широко, Нюдля, хоть и младше своих братьев, старается вести себя рассудительно и важничает, добрая душа Оюна болтлива и любознательна. Минька с Баиром — любители PUBG, Нюдля увлеченно рисует, Оюна занята всем подряд: от помывки котенка и ожидания отца до просмотра телевизора и разборок со старым планшетом. Наран, проводя большую часть времени вне дома, не дает возможности узнать его получше.
Улюмджи работает на мельнице. По утрам через полудрему я слышу, как он шумно отдувается, делая зарядку сперва в соседней комнате, а потом выходя на улицу к турнику: «Доча, вставай. Доча. Доча. Доча, вставай. Оюна!» Зарядка закончена, пора собираться, сонная Оюна обнимает Улюмджи, пока тот натягивает на нее колготки. Они уходят, и в комнате из воздуха материализуется котенок, почуяв отсутствие любвеобильной хозяйки.
***
Бергин с семью сотнями жителей стоит у границы Калмыкии с Астраханской областью, на Бергин наступают пески. На спутниковых снимках можно увидеть, что желтые кляксы рассыпаны по всему востоку республики так густо, словно художник тряс над холстом кистью в порыве страсти. Опустынивание началось еще во второй половине прошлого века, когда неупорядоченный выпас скота и распашка привели к деградации земель. Бороться с песками можно, высадив кустарник: он разрастется и задержит рядом с собой песок, не даст ему уйти дальше. Удачным примером такой борьбы можно назвать созданный в девяностые заповедник «Черные земли», на территории которого бывшие барханы можно заметить, только хорошо приглядевшись.
Мы едем к колодцу с Сергеем, бергинским водовозом. Колодцев в Бергине два, ближе к лету, когда оттает земля, хотят отрыть третий. Пригодная для питья вода, соответствующая нормам, в Калмыкии редкость: поверхностных источников на территории республики критически мало, а подземные высокоминерализированны. Строившийся с 2005 года Ики-Бурульский групповой водопровод, который должен был решить проблему снабжения части Калмыкии питьевой водой, так и не был введен в эксплуатацию, хотя власти регулярно сообщали о скором его запуске. На строительство было потрачено более 5 миллиардов рублей. Единственное уголовное дело о хищении 300 миллионов было заведено в 2019 году, в 2021-м по нему были осуждены четыре человека.
Хобот от цистерны опущен в колодец, насос тарахтит, закачивая воду внутрь. Я отхожу подальше — солнце слепит глаза, вокруг пусто, только песок лежит под ногами. Поселок отсюда не видать. Найти хорошую воду тяжело — бывает, потратит человек деньги на бурение личной скважины, а содержимое ее оказывается негодным, даже скот поить нельзя. «С водой в Калмыкии всю жизнь проблемы», — говорит мне добродушный пожилой фермер, к которому мы приезжаем после. У сельчан в каждом дворе обычно есть два «бассейна» (емкости в земле, где хранят воду): один для воды технической, другой — для питьевой. Летом, когда температура может достичь 40 градусов, техническая уходит влет, колодцы едва успевают заполняться.
Сергей объехал окрестные точки (так называют в Калмыкии скотоводческие фермы) и теперь будет развозить воду по самому Бергину. Я возвращаюсь в дом, зачерпываю ковшом воду и пью. Вода кажется мне солоноватой.
Элиста — Малые Дербеты
февраль 2022 года
На юбилей к важному человеку в село на севере республики мы едем втроем: за рулем Сергей, живчик с шальными глазами, рядом Адьян, упитанный молодой парень, щеки изрыты акне. Перед тем как двинуть, Сергей оставляет нас с Адьяном одних, ему нужно купить еще один подарок юбиляру. Адьян решает меня развлечь, показывая фотографии и видео на своем айфоне.
Вот это мы на волчицу ходили, перечисляет он, вот мы в Адыке рыбу ловили, вот это газовый источник, воду жечь можно, вот мы синьцзянского парня учили верблюжонка на ноги ставить. Вот заяц — на видео ночь, за кадром кричат азартно: «Добей его! Бей!» — и Адьян, пистолет в руке, жмет — белое тельце уже лежащего зайца подпрыгивает от пули в бок.
Вот свинью мы так режем, говорит Адьян, и я вижу полутемный большой сарай и несколько человек, по одному спереди и сзади, остальные стоят сбоку. Через несколько секунд от начала записи свинье стреляют в голову, и она падает, подкошенная, задние конечности бьются в конвульсиях. Человек быстро откладывает пистолет и достает нож. На горле свиньи появляется надрез, и Адьян говорит сейчас уже мне: «Видели? Вот у нас как делается».
***
В банкетном зале людно, пьяно, весело, столы заполнены алкоголем, соками и едой, на щеках уже пробивается краснота, все чаще мне машут — ну-ка, сфоткай. Танцевальный ансамбль в национальных костюмах скользит по полу, кружится, вскидывает руки. Пышущий воодушевлением и благожелательностью ведущий объявляет номера, молодой парень поет национальные песни, меланхоличные официантки, глаза в пол, меняют блюда и разносят молочный, с солью, чай.
Именинника поздравляют делегациями от районов — на середину выходят мужчины и женщины, выстраиваются в ряд, им подают микрофон. Добрые слова и пожелания льются на новорожденного, тот с достоинством кивает. В конце все фотографируются.
На центральном столе копятся дары: портрет Чингисхана, массивный орел на подставке, бутылка с водкой в форме автомата Калашникова. Белого ошалелого щенка, подарив, сразу же уносят: ему в зале не место. Гости выходят курить, салют, музыкальные конкурсы, официальная часть окончена, ведущий раскланивается, теперь только танцы.
В плейлисте калмыцкая, русская, кавказская музыка. Мурат в белом хенли выходит в центр круга для лезгинки, остальные ритмично хлопают. Бадма танцует, изгибая длинные ноги в щиколотке. Мальчика-дошкольника за старания одаривают деньгами. Время после девяти, мы должны уходить. В колонках Верка Сердючка поет: «Хорошо, все будет хорошо».
Мы приезжаем в дом скоро, но ложимся только после двенадцати, хотя завтра рано вставать. Через несколько часов я первая среди всех проверю телефон и узнаю, что началась *****.
Джалыково
август 2022 года
Середина недели, на небольшом пляже у канала в Джалыково, где сейчас идет фестиваль лотосов, отдыхает компания. Люди немолодые — уже и дети есть, и внуки, но хохочут так, что слышно с другого берега. Заводит здесь жизнерадостная Лена. После знакомства и расспросов, откуда, зачем и надолго ли к ним приехал фотокорреспондент, все тянутся к стаканчикам. Я навожу камеру на Баатра, тот смущенно закрывает лицо рукой. Баатр из Украины приехал, раненый, объясняют мне.
Лена произносит тост за мир, и все выпивают. Украинцы ведь братья наши, их надо от нацистов поскорее освободить, чтобы мир наступил, рассуждают они. Беседа идет долго, перескакивая с одной темы на другую, дети, внуки, знакомые — поговорить о чем есть. Мужчины уходят купаться, второй раунд выпивки, третий, я уступаю гостеприимным уговорам и присаживаюсь рядом тоже.
Потом они поют, и чистым голосом, громко ведет Лена. Поют «Ветер с моря дул», но по-калмыцки, потом народную песню. Баатру в этот момент по видео звонит «полчок» (однополчанин) из госпиталя, и Баатр, наклонив седую голову и улыбаясь, дразнит его безмятежными видами своего отдыха.
«Сколько вы там были?» — спрашиваю я его на прощание. Баатр говорит, что месяц. «Это много?» — «Там и один день — много», — отвечает Баатр.
***
Смотрительница хурула Светлана Николаевна, похожая на резного божка счастья, говорит мне: « Старики помнят депортацию». Около 10 лет назад к ним в село приехали парни из ФСБ — отдыхать на тихой воде канала. Облеченным властью приезжим не понравились местные, чем-то потревожившие их благостный отдых, и они начали местных избивать. Поднялся шум. Выскочившие бабки, говорит Светлана Николаевна, пришли в ужас от чужаков в форме и при погонах: память о том, как погоны гнали их в теплушки в декабре сорок третьего, чтобы увезти в Сибирь, у бабок не стерлась. Бабки умоляли фээсбэшников их не трогать.
Уже почти вечер, заходящее солнце светит в лицо Светлане Николаевне, та щурится и смотрит куда-то вбок и далеко от меня. О депортации со мной заговаривают многие: новые знакомые, с кем я провожу значительное время, случайные прохожие, хоть и пересекаемся мы друг с другом на десяток минут, молодые и старые, женщины и мужчины. Говорят без злобы, но с гордостью. Вот мы какие. Выдержали, смогли.
Как и другие этнические меньшинства, калмыки подверглись массовой депортации в советское время. Будучи обвиненными в сотрудничестве с нацистами во время оккупации, в конце декабря 1943-го они были вынуждены покинуть свои дома и сесть в поезда, направлявшиеся в Сибирь. Из всех этнических групп, подвергшихся депортации, они понесли наибольшие относительные потери — по консервативным оценкам, их численность сократилась примерно на пятую часть. Калмыкам было разрешено вернуться на свою землю после 13 лет вдали от нее. В 1991 году российский парламент признал депортацию актом геноцида.
Необычно высокая для здешних мест Светлана Николаевна в цветистом платье уходит обратно в летнюю кухню позади хурула, а я остаюсь смотреть ей в спину. Она родилась в Астраханской области, не доехав немного до родных мест. Родители ее, ссыльные, везли на свою землю, но девочку с русским именем — за годы на чужбине многим калмыкам слишком крепко было вбито, что среди русских нужно становиться русскими. Давали имена и в честь своих сибирских друзей. Грузная фигура Светланы Николаевны растворяется за невесомой шторкой, и бродячая собака, которая следила за нашим разговором в отдалении, зевает и отворачивается.
Элиста
август 2022 года
Окно на кухне открыто, в окно задувает ветер, штора-ролик качается и бьет по пластиковым откосам, издавая резкий противный звук. Виджет погоды который день окрашен в светло-коричневый — «пыльные бури». Я провожу пальцем по кафельному полу — палец мгновенно чернеет. Пора делать уборку.
«Природа возмущается», — говорит бритый лама, с которым мы едем к месту проведения ритуала. Ветер дует уже чуть ли не полмесяца подряд, такого давно не было. Лама заключает, что причиной тому — *****.
К ламе приходил человек, просил благословения, чтобы пойти воевать. Лама рассказывает это и кипятится. Говорит, что час ему лекцию читал, образовывал, отговаривал. «Послушал он вас?» — спрашиваю. Лама качает головой.
Конец у империй всегда один, продолжает он, какой бы она ни была. Римская империя была? Развалилась. Монгольская? Развалилась. Британская? «Когда начинается величие, начинается развал». Мы сворачиваем на сельскую дорогу и начинаем прыгать по ухабам. Монолог ламы про ***** заканчивается, только когда мы приезжаем на место.
***
Лето подходит к концу. По вечерам и ночью температура стала совсем комфортной, и в ней можно обойтись без кондиционера, но в середине дня солнце все еще палит; МЧС то и дело предупреждает о штормовом ветре и высокой пожарной опасности. В городе горит трава.
Шифер на горящем здании не взрывается, хотя все говорят так, а скорее часто и звонко щелкает, поэтому некоторое время я этот звук игнорирую, но потом все же выглядываю, когда он начинает перемежаться с возбужденными криками. От соседнего здания, в котором расположен склад, идет черный густой дым. Скоро к какофонии добавляются сирены.
Сперва большинство зрителей, конечно, дети. Они стягиваются со всех сторон, взбираются на соседние гаражи, стоят во дворе — все на почтительном расстоянии, только несколько малявок подходят почти вплотную. Пока видно, как с нашей стороны лишь один пожарный заливает огонь. Местные добровольцы тянут шланг из дома напротив прямо к краю пекла, но вода из него так и не начинает литься, и они, немного поколдовав над ним, расстроенно исчезают.
Я вспоминаю, как вчера ночью набирала воду в ведро, чтобы утром, если ее опять отключат, я бы могла умыться. За последний месяц это случалось уже несколько раз, и в основном вода уходит на несколько часов, но однажды мы сутки сидели с пустыми кранами. Коммунальные сети в городе изношены. Интересно, а водоканал уведомляет МЧС об авариях, чтобы те в случае пожара командовали им, что воду пора возвращать? Надо бы спросить.
Элиста — «Черные земли»
сентябрь 2022 года
Белая нива тормозит размашисто, виляет и едва не впечатывается колесом в бордюр. Баатр Васильевич немного торопится — уже около шести утра, а день впереди длинный. План такой: доехать до заповедника «Черные земли», собрать там образцы растительности и почвы, заглянуть в степи Юстинского района, вернуться в Элисту вечером. Баатр Васильевич забирает с автобусной остановки меня, заправляется, долго ждет сонного агроинженера Николая у частного дома, где тот живет, и ближе к выезду из города останавливается, чтобы в машину села Баира. Экипаж укомплектован, впереди — дорога.
Машина гудит изнутри размеренно, Николай уместил колени на спинке переднего сиденья и дремлет, пока степь несется мимо него; у бывшей служащей минсельхоза Баиры и замминистра в недавнем прошлом Баатра Васильевича для разговоров тем много, они сыпят фамилиями чиновников и историями, душераздирающими в своей обыденности. Я уже знаю, что по пути к Яшкулю, крупному поселку дальше, на востоке, мы увидим сначала тихие воды водохранилища, а следом вдруг возникнет мантра «Ом мани бадме хум» — высоченные белые буквы, поставленные посреди степи.
Мы останавливаемся у придорожного магазина — размяться и купить наш будущий обед. Я беру несколько буханок белого хлеба — дар инспекторам заповедника, желанное лакомство, если живешь вдалеке от людей. Пока жизнерадостная Баира балагурит с продавцом, собирается небольшая очередь. Баиру узнают. «Мы вас видели», — сообщает пожилой мужчина. «В Бергине вы были, а к нам почему не приезжаете? Тут работы навалом». Баира рассказывает про свои планы, пожилой удовлетворенно кивает. «Мы сочувствуем вам. Я смотрел ваш процесс, правительство наше неправильно делает», — говорит он на прощание. «Самое главное — удачи», — добавляет его сосед. «Боритесь до конца, докажите! Будем радоваться за вас», — пожилой выходит вместе с нами, я трясу головой, не до конца веря сцене, что разыгралась перед моими глазами.
После увольнения из минсельхоза Баира Ивановна Цыгаменко продолжит заниматься тем же, чем занималась она, будучи госслужащей, — консультированием фермеров. Ее частный центр, кроме оказания помощи в работе с документами, разработки бизнес-планов и подачи на гранты, будет заниматься фитомелиорацией — высадкой кустарника (например, терескена или джузгуна) в зонах опустынивания. На песчаные барханы, окружающие поселок Бергин, команда Баиры впервые отправится в 2018 году. На следующий год они приедут дважды, весной и осенью — снова по подряду, снова сажать джузгун. Осенью же Баира выступит на митинге против назначения Дмитрия Трапезникова, бывшего некогда главой самопровозглашенной ДНР, мэром Элисты. А в 2020-м Баиру Ивановну и ее заместительницу Светлану Сергеевну Боджаеву обвинят в мошенничестве и заведут уголовное дело. Обвинение будет утверждать, что фитомелиоративные работы в Бергине выполнены не были, но субсидии на них женщины присвоили. В поддержку обвиняемых, считая дело политически мотивированным, их коллеги и единомышленники запишут более десятка видеообращений.
***
Мы стоим под прохладой обелисков мемориального комплекса воинам 28-й армии, остановивших продвижение немецких войск к Астрахани. Кроме нас, посетителей здесь нет. Вокруг безмятежное осеннее утро, на небе ни облачка. Вокруг такая же, как и везде в Калмыкии, степь — видно в ней далеко.
«Ты как относишься к *****?» — спрашивает меня Баира, когда мы подходим смотреть захоронения справа от обелисков. Сам комплекс стоит на возвышении, у его края растет дерево. Кто-то прикрепил на ветку молитвенный барабанчик, он едва заметно качается на ветру.
Баира бросает к могилам монеты. Баира дает мне шоколадный батончик, чтобы я оставила его у одной из могил. Пока Баира читает таблички с именами павших воинов, я кружу, пытаясь найти тех, кому я отдам этот дар. Баира, кажется, молится — и я спешу уйти, чтобы оставить ее наедине со степью, лежащей внизу, и мыслями.
Обелиски очень высокие, гораздо выше буддийской мантры. Две таблички на них перечисляют 32 соединения, участвовавшие в боях за калмыцкую землю, и их командиров. Я оставила конфету у солдат-штрафников и спускаюсь по монументальной лестнице, размышляя, сколько бы понадобилось степи, чтобы вместить все имена всех погибших когда-либо от *****.
***
Экипаж разбрелся по своим делам. Молодой агроинженер Николай вкручивает в заповедную землю бур и пыхтит от напряжения. Баатр Васильевич очертил прямоугольник на земле и срезает внутри него растительность. Баира ушла с навигатором так далеко, что исчезла из вида. Провожающие нас по закрытой для свободного посещения территории инспекторы загадочны и полны собственного достоинства, расположились отдыхать в своем внедорожнике.
Я помогаю Николаю — ношу деревянный чемодан и подписываю жестянки с почвенными пробами. Пока Николай бурит (он уже приноровился, и дело у него спорится), я разглядываю желтую, покрытую ковылем степь. По пути сюда мы встретили инспекторскую вышку — там дежурят, чтобы заметить начавшийся пожар или браконьеров; поилку с солнечной батареей — каждый день вода включается по сигналу с электроники и заповедная фауна сходится, чтобы утолить жажду; несущихся по горизонту нелепыми скачками робких сайгаков. Степь мне кажется здесь необыкновенной и полной чудес — правда ли это или всю дорогу ожидающая своей первой встречи с заповедником Баира передала свой восторг и мне?
Баира возвращается, наше время здесь почти закончено. По пути назад мы еще раз останавливаемся в какой-то важной для исследования точке на карте, но там не задерживаемся и двигаем к кордону. Баатр Васильевич, знающий о степи, наверное, все, снова рассказывает про каждую травинку, мимо которой мы проезжаем. «Смотри, вот полынь… солянка… мятлик…» На кордоне инспекторы прощаются с нами, мы снова пылим по дороге в одиночестве. Скоро нам встретится табун лошадей. Он, не потревоженный нашей бесцеремонностью, позволит себя сфотографировать.
Баира склонила голову к окну. Она смотрит куда-то внутрь себя, ее голос полон нежности.
«Мне теперь степь будет сниться, которая в заповеднике. Я сейчас закрываю глаза, а у меня оттуда картинки».
Виноградный дым от электронной сигареты Николая плывет по кабине и смешивается с пылью.