Привратники
Пересадка в Мумбаи. Индийские пограничники разворачивают нас, на ломаном английском требуя показать обратный билет. Из Таиланда. Непонятно, почему индусы пекутся о сроках нашего пребывания в другой стране. Длинная очередь время от времени расступается, пропуская снующие по аэропорту гольф-кары.
Часть русских в очереди на скорую руку лепит обратный билет в фотошопе. Другие взаправду бронируют перелет. Я всего лишь хочу понять, что происходит, потому что интернет не предлагает мне никаких вразумительных объяснений. Хочу переговорить с пограничником, но он вдруг покидает стойку и просто бродит по залу со скучающим видом, лениво бросив пару фраз коллегам. Наконец ловлю его у самой рамки металлоискателя. Мы больше объясняемся жестами, чем словами. В очереди хнычет ребенок.
Пограничник не понимает меня, я — его. Он раздосадованно машет рукой и шариковой ручкой ставит две кривые буквы в моем посадочном талоне. Этого оказывается достаточно, чтобы пройти рамку. На досмотре новый индус в форме с демонстративным пренебрежением переворачивает мой рюкзак, высыпая все содержимое. Брезгливо ворочает пальцем ворох вещей, бумаг и проводов, теряет интерес. Десять минут заново собираю рюкзак. Позже несколько человек скажут мне, что индийские таможенники просто хотели денег.
Бремя возможностей
На время коротких отпусков жены и давней подруги мы в складчину арендовали дом на три спальни в глубине Патонга. Цена вопроса — около 20 тысяч рублей с человека за месяц. Территория поделена между пятью однотипными домами. Маленький бассейн во дворе здесь не считается роскошью. Во всей обстановке — небрежность и налет запустения.
Вечерами приходит одноногий пожилой француз Эрик. Он живет в другом отеле, но наш домовладелец Вонг разрешил ему пользоваться бассейном. Эрик долго снимает протез, полчаса плавает. Потом отдыхает на своем личном, специально купленном лежаке, громко общаясь с кем-то по видеосвязи. Обычно мы обмениваемся пустяковыми вежливыми фразами, но в один из дней он заходит дальше:
— Вы проводите здесь отпуск?
— Нет. Мы уехали из России из-за *****.
Эрик понимающе кивает, потом нахмуривает брови.
— Если во Франции нам не нравится правительство, то мы… — он делает небрежное движение рукой, как будто сметает крошки со стола.
— Я могу вам только позавидовать.
Мы еще немного беседуем о преимуществах демократии. Потом Эрик рассказывает, что живет на Пхукете по несколько месяцев в году, всегда в одном и том же месте. В этот момент я думаю о своих родителях и их родителях, которые просто живут в одном и том же месте. Всю жизнь.
Оказывается, что Эрик не в курсе энергетического кризиса в Европе. Моложавая итальянка и похожий на стереотипного байкера бельгиец, с которыми мне доводилось общаться, — тоже.
В один из дней поздней ночью забредаем в бар неподалеку. Приветливая тайка за барной стойкой в непринужденной беседе интересуется, откуда мы.
«Из России», — говорю я безрадостно. Она принимается нас утешать: «Не переживайте, все наладится. Мы тоже воевали с Лаосом. Теперь все хорошо, мы нормально относимся друг к другу».
Наши нравы
Поздним вечером я стою на крыльце местного аналога «Дикси» — Seven/Eleven. Автоматические двери выпускают мужчину лет сорока. Он несет полулитровую бутылку колы. Я прикидываю: 80 процентов, что он — русский. Мужчина подходит к припаркованному байку, открывает багажную нишу под сиденьем. И производит нехитрые манипуляции, при виде которых я громко восклицаю:
— Узнаю наших людей!
Мужчина поворачивается на возглас, расплывается в улыбке. Что он сделал? Отлил колу и долил тайский виски в освободившийся объем. Он разводит руками:
— Дорога длинная… — Отпивает. — Будете?
— Нет, спасибо.
Он отпивает еще. Потом заводит байк, трогается и исчезает за поворотом.
Риелтор Сунан сносно говорит по-английски. Мы болтаем, пока ждем управляющего отелем. Сунан смеется:
— Твой акцент не похож на русский. Ты говоришь с турецким акцентом.
Выясняется, что номер, который мы будем смотреть, еще не освободился. Но жилец не против просмотра. Он какое-то время сидит с нами в холле, пока мы с Сунаном говорим по-английски о разных пустяках. Потом втроем поднимаемся в лифте.
Я уже знаю, что сонливый Александр — русский, поэтому просто обращаюсь к нему:
— А вы давно живете в этом номере?
Тот почему-то ловит ступор, и повисает странная пауза.
— Да… Я… Месяц где-то… Получается, месяц прожил…
— И как, нормально?
Он бегает глазами:
— Нормально… Все хорошо.
— А почему решили переехать?
— Да я здесь же… Просто в другой номер переезжаю.
Мне неудобно осматривать номер, где царит холостяцкий беспорядок. Остаюсь на пороге и кручу головой. Александр смущен:
— У меня еще вещи не собраны.
— Все ок тут? Кондер работает?
— Да, все работает, все нормально.
Мне этого достаточно. Сунан предлагает меня подвезти. Пока едем, продолжаем непринужденную беседу.
— Я рад, что русские приехали. Из-за ковида много бизнесов закрылось. А многие русские здесь, чтобы зарабатывать, а не тратить. У меня сейчас начальник — русский.
— А русские клиенты не доставляют проблем?
— Бывает сложно. Например, если русский арендовал машину и потом ее помял, очень трудно договориться. Никто так упрямо не спорит, что «так оно и было, это не я», как русские клиенты…
Когда я заселяюсь в номер, обнаруживаю, что потолок в уборной покрыт старыми разводами и с него время от времени капает вода.
Едем на дневную экскурсию: храм Спящего Будды, слоны, рафтинг. Группа — только русские. Когда подбираем в городе наших попутчиков, они молча занимают места. Никто не здоровается. По пути никто не пытается познакомиться, завести непринужденный разговор. Так будет во всех моих поездках с соотечественниками.
Наши русские гиды слегка косноязычны и сбивчивы в рассказах о местных красотах и культуре. Когда речь заходит о буддизме, в разговор активно включается квадратный мужчина средних лет в белой льняной рубахе и ковбойской шляпе. Он почему-то увязывает понятие нирваны с историями о потреблении аяуаски и самозабвенно сыплет эзотерическими бреднями. Оккультизм в духе желтой прессы девяностых, с Шамбалой и астралом. Потом он допытывает девушку-гида: когда она собирается завести детей?
Позже этот мужчина и его претенциозная компаньонка будут смачным матом комментировать и то, что им нравится, и то, что не нравится. Сморщат носы и будут зудеть по поводу слишком аскетичной обстановки кафе и недостатков сервиса. Откажутся сделать крюк ради водопада: «Че мы там не видели?» Они на отдыхе.
«Мутки»
В соседях много русских. Загорающая соседка слушает ритмичную электронику на портативной колонке. Появляются двое парней. Один тут же, как был, в футболке и шортах, с тучей брызг ныряет в бассейн. Проходя мимо, здороваются на английском — почему-то не узнают во мне соотечественника. Девушка спрашивает промокшего:
— Ле-о-о-ш, чо делать будете?
— Как че? Курить, грибы жрать.
Позже регулярно встречаю соседа. Обменялись дежурной информацией о себе, здороваемся по-русски. В один из вечеров вместе с рукопожатием Леша предлагает:
— Есть кокс. Знаю человека. Обращайся.
— Такой наброс, потому что я из Питера?
Алексей смущается.
— Не. Я прост…
— Это шутка.
Он сразу веселеет:
— Приходится вертеться, мутки мутить, жизнь такая, сам понимаешь.
— И как, получается мутить?
— Помаленьку. — Довольная улыбка. — На днях соседний дом сдал подороже. Хозяину — его цену, разницу — себе.
— Русским?
— Ага.
Соседи пару раз закатывают во дворе шумные ночные вечеринки. Под конец одной гомон становится невыносимым. Через окно долетают обрывки пьяных разговоров. Мужской голос настойчиво втолковывает кому-то, что у него убойный удар правой. Потом все с криками валятся в бассейн. Раньше, чем я поднимаюсь с кровати, слышу скрип сдвигаемой дверной створки и окрик Вани: «Э, уважаемые. Я все понимаю. Но можно потише?»
На удивление, компания затихает.
«Мутиться» — это занятие для тех релокантов, кто не работает удаленно. Экскурсии, аренда недвижимости и транспорта, обмен валют и крипты, услуги разного рода. Все это в основном незаконно, посему русские гиды вблизи достопримечательностей притворяются туристами и не отсвечивают. А менялы не держат на местных счетах сумм свыше четырех миллионов в местной валюте. По предложениям в чатах складывается впечатление, что «мутиться» принято в основном на несведущих соотечественниках. Стрижка у русской стоит в среднем в три раза дороже, чем в местной парикмахерской. Предлагают за существенные деньги заполнить документы на местные водительские права, хотя это несложно сделать бесплатно. Причем самостоятельные хлопоты займут то же время. Я редко встречал бескорыстные начинания. Никто особо не расположен заводить дружбу, свободно общаться, оказывать взаимную помощь.
Кажется, что последние десятилетия научили одних из нас полагаться только на себя, а других — только на государство. И те и другие — закрытые, разобщенные.
— Еб…ь [Ничего себе], ты Тарзан! — При виде меня восклицает нетрезвый молодой человек в переулке. Я останавливаюсь, говорю беззлобно:
— Че грубишь со старта?
Парень обескуражен:
— Ты русский?! Извиняй, слышишь. Я вообще без наезда. Внешность просто у тебя такая…
Через 10 минут пьем пиво за столом во дворе гостеприимного тайского дедушки. Мой собеседник — уроженец одной из национальных республик. Тайцы часто принимают его за своего. Просит называть его Вовой.
— Я 11 лет тут живу. Первый раз приехал по путевке. В последний день в дверь стучат: «Пора на автобус в аэропорт». А я кричу им: «Я тут остаюсь!» И остался.
У Вовы искусственный глаз, поэтому трудно поймать его взгляд. Это создает ложное впечатление, будто Вова все время лукавит. Например, когда рассказывает, что был чемпионом республики в одной из киберспортивных дисциплин. Или когда вкрадчиво объясняет происхождение увечья, трогая длинный шрам на щеке:
— Скины порезали. Я уже в Москве тогда жил. Сидели в тачке с пацанами, отмечали. Решил назад немного сдать и задел другую машину. Из нее сразу мужик вышел. Я дверь открыл, стал выбираться. А он говорит: «Как вы за….ли [надоели], черножопые!» И полоснул канцелярским ножом по лицу.
Вова — воскресный папа. Его бывшая жена — тайка. Когда он делал крайний бордерран, камбоджийский пограничник только мельком взглянул в его паспорт: «Проходи, у меня тоже сын от тайки». И да, Вова беспрерывно «мутился» с тех пор, как расхотел садиться в самолет. Пару раз он предпринимал попытки включить меня в какую-нибудь из своих «схем».
Прислушиваясь к себе
Спустя три месяца вырисовывается ранее неочевидная проблема. Я обнаруживаю себя за упоительным просмотром видеообзоров консервированной тушенки.
«Я п…ц [капец] как хочу краковской колбасы», — пишет Ваня в чате.
Русская и европейская кухня есть на острове, но дорогая и не виртуозная. Что-то можно приготовить самостоятельно. Но, например, найти свеклу для борща — это квест. Ординарная селедка под шубой покоится в мире сладких фантазий. Хлеб, близкий по ТТХ к привычному, можно найти только в большом гипермаркете по цене около 400 рублей за буханку.
Очень странно испытывать зависть, когда Паша рассказывает, что знакомые привозили ему гречу и русскую колбасу.
Замечаю, что мои немногочисленные друзья из переехавших спустя три месяца уже с неохотой включаются в обсуждение российской повестки. Кто-то, как я, цинично придушил последнюю надежду на чудо. В ком-то притупились гнев, непонимание и даже жалость. Абсурд стал повседневностью и наскучил. У каждого наладился какой-то ежедневный размеренный быт. Мы скупо делимся планами, но понимаем, что у всех они есть. Те, что мы готовили на крайний случай…
Паша не был в России уже пару лет. Полетел недели на три в апреле — оформить «шенген», увидеться с друзьями. Я послал ему сообщение в телеграм: «Ну как там?» Через час он ответил: «Попозже расскажу, а то сейчас если начну — сильно расстроюсь опять. В целом страшно, в Москве еще норм, но в Новосибе это уже основная эмоция». Он написал это 10 апреля. На следующий день российские парламентарии единогласно приняли закон об электронных повестках.
Врезалось в память. На пустой улице в Бангкоке навстречу попалась растрепанная пожилая тайка. Она улыбалась и, жестикулируя, что-то кричала нам издалека. Мы привычно обошли ее, отводя взгляд, с каменными лицами. Через десять шагов Катя прервала общее задумчивое молчание: «До меня дошло. Она спрашивала: “Are you happy today?”»
В этот же день в Бангкоке мы поднялись на Золотую гору, в храм Ват Сакет. Сверху во все стороны открылась панорама бесконечного мегаполиса. На смотровой площадке храма лежал огромный отрез красной ткани и черные маркеры. Все полотнище покрывали мечты и чаяния на разных языках. Среди них — слова на русском и украинском. И вы знаете, о чем они были? Православные люди с надеждой обращались к Будде. Может быть, он?.. Я тоже написал там три слова.