23 февраля 2022-го мы с мужем Костиком собирали рюкзаки в Израиль, в гости к маме. Складывали подарки, сдавали ПЦР (кто-нибудь еще помнит, что это?), заполняли анкеты на влет, и все это под ежеминутное чтение новостей. Было страшно, но за ПЦР страшнее.
В пять утра мы сидели, обнявшись, на диване и повторяли: «Этого не может быть». Самолет не улетел. Звонила мама и плакала, звонили родственники и плакали, звонил сын Данечка из Эстонии, студент-второкурсник, и, как когда-то в детстве, спрашивал: «Почему так? А что теперь делать?»
Нам удалось поменять билеты на 25 февраля.
— Надо перепаковать сумки, — сказала я. — Надо взять что-то важное.
Костик добавил палатку и спальник.
В Шереметьево нас провожала надпись на пыльном стекле уличной курилки «Летите на ***».
— Слишком символично, — сказал Костик.
25 февраля самолет внутри молчал и не шевелился, как будто там сидели манекены с нарисованными над масками и респираторами тревожными глазами. Потом была самая длинная холодная весна. Закончились 90 дней по туристической визе, мы вернулись в Москву — на репатриацию у нас не было прав, получить статус беженцев не получилось. А Москва была такой обычной летней Москвой, с друзьями, тополиным пухом, Данечкой, приехавшим на каникулы, горячим асфальтом, черешней, разговорами, вином. Была эта реальность, и была другая — страшная, невыносимая. Выживать между ними не получалось.
В августе мы снова собрали сумки и рюкзаки, перешли с Данечкой схлопывающуюся эстонскую границу.
«Главное — прочь, а там все равно»
Уехали мы в никуда, никакого плана не было. Сербия, Черногория, Армения, Грузия, Турция.
— Или Уругвай, — говорил Костик. — Там броненосцы.
— Слишком далеко, — говорила я.
— Слишком далеко от чего? — говорил Костик. — Вот от всего этого?
В Эстонии друзья позвали в гости в свой домик на хуторе. Приготовили плов, открыли вино. Спросили:
— Уже решили, куда поедете?
— Нет, — сказал Костик.
— Можно мы останемся у вас навсегда? — сказала я.
— Так, а про Албанию вы думали? — спросил Пааво. — Я недавно туда ездил, чудесная страна.
Мы нервно посмеялись, выпили, вспомнили про «превед, медвед», «аффтар, убейся ап стену» и как молоды мы были в 2000-х.
— Вообще я серьезно, — сказал Пааво. — Там такая природа: горы, заповедники, два моря — Ионическое и Адриатическое. До Корфу полчаса на пароме. А какая там вкусная и дешевая еда, люди такие милые, очень доброжелательные. И библиотеки везде. И жилье дешевое, не то что в Черногории или Грузии.
— Это же мусульманская страна, — сказала я. — Там, наверное, очень строго в этом смысле.
— Не заметил, — сказал Пааво. — Там 40 лет все религии были запрещены, так что албанцы очень толерантные.
— Мы же ничего не знаем про Албанию, — сказала я.
— Так никто не знает, — сказал Пааво, — в этом и фишка. Сейчас как раз отличный шанс попробовать. Получите ВНЖ, а там они и в ЕС вступят.
— Я влюбился. Летим, — сказал Костик, когда мы уходили.
— Ладно, — зачем-то согласилась я.
Утром Костик все еще был влюблен и устремлен в Албанию. На мои осторожные «давай подумаем», «есть же другие варианты» и «может, узнаем побольше» не реагировал.
— А ты долго был в Албании? — спросила я у Пааво на прощание.
— Где-то час, — жизнерадостно сказал Пааво.
— Так куда вы все-таки решили? — спрашивали нас знакомые.
После ответа возникала неловкая пауза. Как будто мы достали козявку из носа и всем показываем.
— Очень смешно, а на самом деле?
— Вы в себе, ребята?
— А где это, в Югославии?
— Там людей разбирают на органы и страшная преступность.
— Там же почти как в Афганистане и все с оружием!
— А там разве не коммунисты у власти?
— У вас там никого нет. Как вы будете, где вы будете? Нельзя вот так — раз — и полетел в неизвестность.
— Там очень опасно. Что значит «откуда я знаю»? Все это знают.
— А вы как-то подготовились?
Как будто можно подготовиться, когда ты беглец.
Костик начал учить албанский. Процитировал путеводитель: «Если вы сможете запомнить и воспроизвести хотя бы одно из этих десяти слов, вас примут с распростертыми объятиями». Воспроизвел одно. Пришлось обнять, хотя гугл-переводчик сказанное Костиком перевел так, что вместо объятий нас ждала бы полиция.
Я подписалась на албанские чаты — в отличие от многих релокантских там терпеливо отвечали на глупые вопросы, бесплатно давали советы про визы, поддерживали, не отправляли сразу в гугл, пекли булочки и пристраивали котят. Узнала, что можно получить годовой вид на жительство по бизнесу, если ты номад или купил жилье. Причем не важно, сколько стоит жилье, требование одно: не меньше 20 квадратных метров на человека. Узнала, что в городах уже много приехавших из Украины, Беларуси и России и есть «помогаторы» — неприятное слово, пусть будут платные помощники, проводящие через все юридические сложности. Это звучало обнадеживающе.
Я стеснительно написала хозяйке одного чата.
— Прилетайте, все покажу, — тут же ответила она.
— Ну вот, — сказала я маме, — у нас в Албании есть свой человек.
Маму это не утешило.
Летели мы через Афины, навестили подругу Катю. Греческий папа греческого Катиного мужа за ужином спросил, куда мы летим. «В Албанию». Греческий Катин муж перестал смеяться. Греческий дедушка что-то горячо сказал. «Вам не надо в Албанию, — перевела Катя. — Дедушка говорит, если все настолько плохо, можете пожить у него».
Когда самолет садился, я решилась посмотреть в иллюминатор. За забором в желтой осенней траве стояли три кукурузника и пять коров, вокруг были горы, с гор ползли тучи. На выходе из аэропорта — памятник матери Терезе, пожившие автобусы как из белорусского детства. Водители кричали: «Дурреси, Дурреси», «Тирана, Тирана» — и заманивали редких пассажиров. Дождь, ветер, вокруг все совсем чужое и непонятное.
— Я слишком нежная для этого, — сказала я Костику. — Хочу обратно.
— Да нет уже никакого обратно, — сказал Костик.
«Что мы знаем о лисе? Ничего. И то не все»
Историю Албании читали взахлеб. Про потомков иллирийцев, чью территорию делили и захватывали греки, римляне, готы, гунны, сербы, венецианцы, крестоносцы. Потом почти пять веков в Османской империи, восстание Скандербега, балканская война, восстание крестьян, провозглашение независимости в 1912 году. Первая мировая, секретный договор стран Антанты и Италии, отменивший независимость. Новое восстание и новое провозглашение независимости в 1921-м. Итальянская оккупация, немецкая оккупация, партизаны, временное демократическое правительство. Энвер Ходжа и Коммунистическая партия, дружба со Сталиным и полная изоляция на 40 лет после XX съезда КПСС. Политические чистки, запрет религий, депортации, аресты и казни несогласных с линией партии. Протесты и забастовки в 1990-х, бунты из-за краха финансовых пирамид, миротворческий контингент, посткоммунисты, голод, безработица, нищета, победа Демократической партии в 2005-м. Эди Рама и новая Албания, открытие границ, новостройки, вступление в НАТО, тысячи туристов, — вы находитесь здесь, — надежда на вступление в ЕС.
— Простите, мы потерялись, — написала я квартирной хозяйке в первый день. — Не могли бы вы прислать точный адрес?
— У нас нет адресов, — написала хозяйка, — есть координаты. От Скандербега налево, мимо бункера через перекресток, за овощной лавкой пекарня, но вам не туда, а дальше, где кофе, за цветочным магазином переулок, третья дверь от главной, которая дверь отеля, лифт не работает, но пусть вас это не смущает, он может заработать потом, и не беспокойтесь, если не будет воды, она появится вечером, в крайнем случае завтра.
— Просто и понятно, — сказал Костик, вчитавшись в гугл-переводчик. — Давай для начала найдем Скандербега.
Первое, что потрясло в Албании, — отсутствие нумерации домов. Говорят, Энвер Ходжа так пытался защититься от возможных врагов: если у тебя нет адреса, ты потеряешься, если ты потеряешься, не сможешь захватить страну.
В Тиране я плакала каждое утро. От холода — в квартирах нет отопления, — от гроз, раскалывавших небо, от невозможности перейти дорогу даже на зеленый свет — тут не особо обращают внимание на пешеходов. От криков петухов по утрам — да, даже в центре города тут кричат петухи, лают собаки, очень много бездомных собак. От одиночества и неопределенности, от новостей — оказалось, даже если ты убегаешь далеко, легче не становится.
Мы знакомились с городом. На главной площади — Скандербег на коне, карусель, мечеть и кафедральный православный собор. Муэдзин поет, в колокольне бьют колокола, дедушки в плащах и шляпах играют в шахматы. Старые пятиэтажки, «ходжовки» и новостройки в длинношеих кранах. Козы, провожающие взглядами бегунов на дорожке вокруг озера. Модный район Блоку с переполненными кафе. Регулировщики движения, свистящие так, что закладывает уши. Бабушки, продающие семечки в газетных кульках. Красные флаги с черным орлом и прохожие в черно-красных спортивных костюмах под черно-красными зонтами. Облетающие платаны, бункеры, расписанные граффити, и рождественские гирлянды.
— Вы откуда? — спросил седой таксист. — Э, я помну чуднаэ мгнавене! Руси! Пушкин! Путин! Все, мой руси все. Бункеры смотрели? Это коммунисты, мы были коммунисты, вы были коммунисты, у вас есть бункеры, чтобы прятаться от врага?
— Бункеры, «мерседесы», наркобароны, преступность, все необразованные — вот что они про нас знают, — сказал другой таксист. — Сейчас много туристов, я везу, они спрашивают: «У вас опасно, можно ходить по улицам ночью?» — «Я машину оставляю незапертой, и ничего». Говорят: «А можно нас в бункер отвезти?» Я говорю: «У нас 200 тысяч бункеров, вам в какой?» Они говорят: «У вас тут людей на органы разбирают». Я говорю: «Посмотри на меня, знаешь, сколько у меня почек? Три. Одна запасная». Они говорят: «Вы так хорошо говорите по-английски». Я говорю: «Вы тоже неплохо». А вы откуда?
— Беларусь, — сказала я.
— Русия, — сказал таксист. — Путин, знаю.
— Нет, — сказала я, — Беларусь, не Россия, другая страна рядом.
— Никогда не слышал, — сказал таксист, — надо будет посмотреть на карте. И что у вас, опасно?
Фалеминдерит, мирупавшим
— Ну как вы там, обалбаниваетесь? — спросил сын Данечка через месяц.
И мы поняли, что немножко да. Непроизносимые сначала «першендетье» («привет») и «фалеминдерит» («спасибо») приросли к нашим языкам. Мы научились находить адреса по координатам и «рядом магазин кофе, стройка и аптека». Переходить дороги без светофоров, махая водителям всем, чем можно. Находить мусорные баки в километре от квартиры, автобусные остановки интуитивно. Торговаться и улыбаться одновременно, не переводя в уме цены в рубли и не переспрашивая: «Это правда так дешево?»
Научились понимать, что «завтра» — на самом деле «когда-нибудь потом, но это не точно и даже не через неделю». Засыпать под петарды, петухов, футбол, дискотеки, гром. Держать рядом фонарик на случай отключения электричества и большую бутылку воды на случай отключения воды. Не бояться темных переулков и хмурых прохожих. Не смотреть в глаза бездомным собакам, если мы не готовы забрать бездомных собак с собой навсегда. Говорить, прощаясь, «мирупавшим» и не набрасываться на знакомых с рассказами об Албании — про 15 национальных парков, фламинго и кудрявых пеликанов, про чистое море, греческие монастыри, развалины, древние города, озера и реки, — потому что про это все мы только начинаем узнавать.
Нам повезло: зима была теплой. Мы жили в шумной Тиране, потом в приморском беспокойном Дурресе, знакомились с такими же понаехавшими — зимой 2023-го я не могла поверить, что за одним столом в кафе могут сидеть украинцы, белорусы и россияне, играть в настолки, смеяться, рассказывать истории своих убеганий и спорить, где лучше.
— Конечно, Тирана! Там вся современная жизнь, аэропорт рядом, нормальные магазины, тусовки.
— Только Дуррес, вы что: море, набережная, у нас даже железная дорога есть! Правда, она заброшена.
— Саранда лучше всего, но я ее хвалить не буду, а то вы все к нам как ломанетесь.
— А вы знаете, что во Влёре восьмикилометровый променад и велодорожка вдоль моря? И монастыри в горах, и оливковые рощи, приезжайте во Влёру.
— Какое нежное имя у города, — сказала я Костику. — Поехали, станем влёньятами.
— Ду торте маренга, ю лютем, — говорю я в пекарне. Продавщицы смеются.
Могла бы и не говорить — Влёра, она же Валона, она же Авлон, маленькая, если прожить здесь хотя бы месяц, начинаешь узнавать лица: это наш нотариус, это таксист Лео, этот парень постриг нас в своем барбершопе под настоящих албанцев, эта хаски гуляет сама по себе, это хозяйка овощной лавки, а это, кажется, наш сосед. После полугода бездомства, переездов из съемной квартиры в съемную квартиру, сумок с вещами, оставленных у друзей в разных странах, эти узнавания как маленькие якоря.
— Мирупавшим, — говорю я на прощание.
— Мирупавшим, — отвечают мне.
Весной нам пришлось улететь из Албании — россиянам здесь можно находиться 90 дней по шенгенской визе или 30 по туристической. Это были долгие 90 дней: когда ты «бездомец», время растягивается. Мы успели прижиться, завели сковородку и джезву, выучили все восемь километров сосново-эвкалиптового променада, облазили бункеры и доты и даже увидели в лагуне розовую стаю фламинго.
И купили квартиру — я до сих пор не уверена, что это правильное решение и что мы вообще были в себе, когда решились на это. Потому что, конечно, все оказалось совсем не таким простым, и нам еще очень далеко до хеппи-энда, если он вообще сейчас возможен.
— Аваш-аваш, — говорят албанцы, — торопиться некуда, все как-нибудь решится, расслабьтесь.
И мы пробуем. Но это уже другая история.
To be continued, и мирупавшим.
Если после этого рассказа вы заинтересовались Албанией — вот короткая справка.