«Каждый раз, когда надеваю украшение, кого-нибудь вспоминаю»
Наталья Морозова
юрист центра защиты прав человека «Мемориал», Москва — Париж (Франция)
Я немножко больше была готова к отъезду, чем другие. Потому что, когда началась ликвидация «Мемориала», у нас, сотрудников, появился план Б. Мы готовились к обыскам, а еще у нас был чек-лист — что нужно сделать, если придется срочно уезжать. Словом, как минимум психологическая подготовка у меня была. И было куда ехать: моя подруга в ноябре 2021 года рассказывала мне, что старшие дети выросли и уехали и теперь она из спальни среднего сына сделает себе кабинет. А потом мы заговорили про ликвидацию «Мемориала», и она сказала: «Так, поняла, я покупаю в этот кабинет кровать». В этом кабинете я и живу.
На 28 февраля 2022 года у нас была назначена апелляция в Президиуме Верховного суда по ликвидации «Мемориала». На 25 февраля — пресс-конференция по поводу апелляции, которую мы удивительным образом как-то провели. В ночь с 28 февраля на 1 марта я приняла решение об отъезде. 4 марта мы с сыном улетели. Получается, на сбор вещей у меня было три дня, но за это время еще нужно было успеть сделать визы, закончить какие-то рабочие дела и купить билеты — что на тот момент было уже самым сложным.
В том «отъездном» чек-листе были такие пункты: вылечить зубы, собрать аптечку, особенно если есть какие-то хронические болячки, чипировать котов… У меня нет ни болячек, ни котов. А вот сын — семнадцати с половиной лет на тот момент — есть. Так что я взяла паспорта, сделала визы, нашла билеты — правда, не смогла за них заплатить, потому что деньги были на карточке, а российские карты уже к тому времени отрубили. Но все сложилось благодаря тому, что у меня самые прекрасные в мире друзья: я позвонила подругам в Америку, и через пять минут у меня были билеты. Москва — Сеул, Сеул — Париж.
Я хорошо помню, как собирала вещи. Паники не было. 4 марта утром мы получили визы, я огляделась и поняла, что у меня тупо нет джинсов и кроссовок. Было какое-то количество рублей, с которыми непонятно что делать, — с этими рублями мы быстро поехали в магазин и купили мне и сыну джинсы и кроссовки, которые я тут сносила. Я правда ходила в них весь год. Подруги, покупавшие нам билеты, купили много багажных мест, и можно было взять вещей побольше. Но «много ли человеку земли нужно?» И потом, мы ехали к друзьям, нам не было нужды везти подушки, одеяла, кастрюли. Только личные вещи. Единственным не самым очевидным предметом в нашем багаже был велосипед — хороший складной «Бромптон», его нам вручил мой бывший муж. Хотя практически это понятно: Париж, конечно, не Амстердам, но все же велосипед — достаточно распространенный здесь способ передвижения. Небольшая проблема в том, что велосипеды здесь воруют, особенно хорошие, и мой сын ездит на этом велосипеде только на прогулки, не оставляя его где-то.
Я совершенно не сентиментальна, у меня нет каких-то душещипательных историй. Люблю — вернее, любила, сейчас меньше — украшения, такие крупные, оригинальные. В основном их дарили мне подруги. Я собрала две пригоршни украшений. И каждый раз, когда надеваю, кого-нибудь вспоминаю. Еще сказала сыну — а он тоже довольно рациональный, — чтобы он взял из дома что-нибудь ненужное на память, типа лего-фигурок.
Единственное, что мне привезли из Москвы сюда после отъезда, — горнолыжная одежда и несколько платьев. Сейчас мне всего хватает, не нужно ничего покупать, и, если бы я собиралась сейчас, абсолютно ничего не поменялось бы. Семейные фотоальбомы? Они на жестком диске. Любимый цветок на окне? У нас никогда не было растений из-за аллергии сына.
Да, своего дома здесь до сих пор нет. Но мне не приходится обживаться — тут прекрасное «намоленное» место. Смешно — на одной из психологических сессий для сотрудников в «Мемориале» было задание: опишите или придумайте место, где вы бы хотели оказаться, где вам хорошо. Я сказала: «Знаете, вот есть квартирка в Париже, где я хотела бы оказаться на диване с бокалом вина и поболтать с подругой». И вот уже полтора года я этим занимаюсь в этой квартирке в Париже. Еще у меня есть работа, офис, куда я рано утром ухожу и где работаю допоздна. Вот так и получилось, что у меня нет каких-то незакрытых потребностей. Мне правда очень повезло.
«Что мы любили — пусть останется у друзей»
Юка Лещенко
Москва — Влёра (Албания)
Мы улетели в Израиль к моим родителям 25 февраля 2022 года — билеты брали заранее, просто летели в отпуск. Потом пытались остаться в Израиле, но у нас нет права на репатриацию, а получать статус беженцев очень сложно, мы не были к этому готовы. Поэтому в мае вернулись в Москву, прожили месяц и поняли, что не можем. Это сложно объяснить: вроде все было как раньше — лето, бульвары, парки, друзья… Но мы с мужем поняли, что не можем оставаться. Каких-то сроков для подготовки к отъезду у нас не было, но в конце августа нам надо было перевезти в Эстонию сына, студента Тартуского университета, и мы решили, что поедем все вместе. Он — в Тарту, мы — куда-нибудь дальше.
В сборах все сложное. Особенно то, что ты до конца не веришь, что надо собираться, и до последнего надеешься, что можно будет остаться. Самым сложным было разобрать архивы и альбомы с фотографиями. Казалось, в них вся жизнь. Мы сидели три дня — с вином, потому что иначе никак, разбирали, смотрели, смеялись, плакали — ладно, я плакала… Заново пережили все моменты из десяти толстеньких альбомов. Там было все: наши родители, мы, юные и влюбленные, рождение сына Данечки, наши съемные квартиры, наши счастливые дни, записки, билеты, стихи на обрывках салфеток, наши друзья, все поездки, все моря, первый зуб Данечки, диатез, 1 сентября. Словом, вся жизнь за три дня. Это было невыносимо. Немножко счастливо, но невыносимо.
Никакие сборы не бывают простыми, куда бы ты ни уезжал. Мы тянули до последнего, и наши сборы уложились в две недели. Может, это и спасло. Мы собрали в коробки только то, с чем точно не могли расстаться, коробки сложили в кладовку съемной квартиры. Да, мы даже не смогли расстаться со съемной квартирой, не отвезли вещи на склад, утешали себя: ну вернемся через полгода, займемся остальным. Не вернулись. И остальным занимались наши друзья, а мы смотрели на прошлую жизнь издалека, из уже другой жизни, через камеры дружеских телефонов, и вот эти сборы онлайн были самыми страшными.
Часть вещей разобрали друзья: кто-то насовсем, кто-то «на хранение». Одежду, посуду, какую-то мебель отдали в разные благотворительные организации — тут тоже спасибо друзьям за помощь. Можно было бы продать многое, за 25 лет жизни в Москве мы очень обросли вещами, но продавать не было ни сил, ни желания. Скорее, желания. Все, что мы любили, — пусть оно лучше останется у друзей или тех, кому это сейчас нужнее. Мне радостно, что на велосипеде ездит одна подруга, что цветы в мою любимую синюю вазу ставит другая, что медведь, подаренный Данечке на рождение, сидит рядом с новеньким московским младенцем и что почти всю библиотеку разобрали друзья.
Мы переходили границу с Эстонией с очень странным набором вещей: спальники, икеевская акула, обнимательное огромное плюшевое существо, привезенное подругой из Вьетнама, «Суер-Выер» Коваля, все настольные игры и ручная медная кофейная мельница из Еревана. Вот именно на мельнице сломались российские пограничники, которые решили, что это что-то опасное, и, только когда муж начал им показывать, как она работает, замахали на нас руками и сказали: «Да идите уже, идите», перерыв до этого все наши три рюкзака и три баула.
Из этого странного набора вещей лишним до сих пор не кажется ничего. Нужным — все. Акула живет с Данечкой в Эстонии, настолки спасают в тоскливые дни и помогают заводить друзей, а кофейная мельница просто ездит с нами везде — но мы еще ни разу ею не пользовались. Она просто есть.
Сейчас не хватает туристических ништяков, которые подбирались годами: рюкзаков, ботинок, палатки, альпинистского снаряжения мужа… Кажется, все. Это если практически. Эмоционально — не хватает всех книг, картин, подаренных друзьями, мелких нежных мелочей, всей этой ерунды, которая всегда лежала в коробках и ящиках — и ты о ней не помнил, но знал, что она есть, вот тут, под рукой.
Сейчас мы ничем не обрастаем. Беглецам, решили мы для себя, не стоит ничем обрастать: чем меньше ты несешь на себе, перебираясь из одного места в другое, тем проще и легче. Я очень гнездовое существо, для меня дом — пусть даже временный — это место защиты. Но мы поменяли за девять месяцев, прошедших с момента отъезда, слишком много домов и научились укладываться в два рюкзака и ни о чем не жалеть.
Но мы купили джезву. Джезва — это уже немножко дом.
«Самая главная вещь при переезде — смартфон»
Марина
Москва — Иерусалим (Израиль)
Мой случай совершенно нетипичный. Просто потому, что я вообще не собирала вещи.
Примерно 28 февраля я решила, что надо уезжать. Я не могла есть, спать, меня все время тошнило. А потом началась паника, главным образом из-за того, что у меня дочка в Чехии — учится, а я в Москве, и было полное ощущение, что сейчас того и гляди закроют границу — как, когда мы с дочкой увидимся? И я просто взяла рюкзачок. Маленький. Туда положила ноутбук, документы — они у меня лежали аккуратно собранные еще давно. Две, наверное, пары сменного белья. Потом подумала, что все-таки надо взять ботинки и джинсы. Поэтому решила собрать еще маленький чемоданчик — его заполнила в основном играми, подарками для моих племянников. Племяннику — «Манчкин», племяннице — краски для витража, она любительница рисовать… Всё. Не взяла с собой никакие лекарства — по счастью, нет таких лекарств, которыми бы я пользовалась постоянно. Потом, правда, я просила друзей привезти мне из России цитрамон и противовирусные лекарства. Еще взяла четыре или пять пачек сигарет. Это, кстати, главное из того, что было и чего мне не хватает. Я курю определенную марку, а в Израиле их нет. А те, что есть, дороже в разы, чем в России. И «мои» сигареты сделались просто лучшим подарком для меня.
Уезжая, я не говорила себе: «Это навсегда». Наоборот, повторяла: «Это не насовсем, я посмотрю года полтора, как я приживаюсь, насколько хорошо усваивается язык — а там решу». Да, понимаю, что даже из расчета «не насовсем, а на полтора года» я взяла с собой критически мало вещей. Но в Израиле так устроено: многие вещи тебе достаются через хороших людей, если что-то нужно — ты кидаешь клич. А если у тебя в стране есть хоть какие-то родственники, знакомые — уж точно сковородку, кастрюлю, по паре ложек, чашек и тарелок тебе дадут. Мне еще повезло со съемной квартирой — она была с мебелью, а это нетипичная для Израиля история. Обычно в квартирах есть кухня, а все остальное — пусто. Абсолютно белые стены и пол из плитки. Но Израиль, конечно, страна чудес, потому что в нем действует огромное количество фондов, общин, которые помогают приехавшим — вещами в том числе. Так можно получить чайник, обогреватель, небольшие плитки… еще утюги, которые, кстати, в Израиле вообще не распространены. Одежду никто не гладит — кроме приехавших из России. Все наши, как сумасшедшие, носились и искали эти утюги и гладильные доски…
И голым ты не останешься. Я, конечно, купила кое-что за год — пару босоножек, джинсы. Еще попросила маму — она осталась в Москве — прислать мне посылку с вещами. Я говорила: «Вот то-то и то-то достань, пожалуйста, из шкафа», а мама собирала. Посылку отправили «Почтой России», стоила она каких-то разумных денег и шла всего три недели. Но в итоге все вещи из посылки оказались довольно бесполезными. Одежда для Москвы и для Иерусалима — это две большие разницы. В посылке был красивый красный плащ, я его надела, может быть, один раз. Ну не носят здесь такое — раз. Да и погоды такой нет, чтобы носить плащ.
Самая главная вещь при переезде, то, без чего совершенно не обойтись, — смартфон. А в нем гугл-переводчик — и такое счастье, что там есть перевод картинок, фотографий: например, ты можешь сфотографировать объявление — и получить перевод. Спасение для тех, кто пока не знает иврита.
Мои родственники переехали в Израиль в 90-е годы, и они тогда перевозили практически все. Посуду, ленинградский фарфор, книги… Наверное, все это для советского человека было тем, что доставалось с большим трудом, поэтому невозможно было представить, как бросить эти собрания сочинений… с которыми потом они не знали, что делать.
Я же, как выяснилось, обычный номад, кочевник. Мне отлично с одним рюкзаком и одним чемоданом, нет ничего вещественного, по чему бы я скучала. Впрочем, нет: в какой-то момент я заскучала по гитаре — но тут же ее нашла.
«Это было самым болезненным — разобрать квартиру на молекулы»
Катя Болотовская
Москва — Стамбул (Турция)
Так получилось, что я никогда в жизни не жила в съемных квартирах. Здесь, в Стамбуле, мой первый такой опыт. Странно: когда мы жили в Москве, мне казалось, что я эту квартиру не люблю и что мне бы хотелось чего-то другого, в другом районе — с нормальным воздухом. В Стамбуле у нас прекрасная большая квартира с хорошим ремонтом, из каждого окна видно море. Но она не моя.
В московском доме прожило несколько поколений нашей семьи, и потому он оброс дичайшим количеством вещей. Его хотелось освободить, разгрузить, просто чтобы кастрюли и покрывала перестали падать на голову, когда ты неосторожно открываешь шкаф. Но папа очень любил весь этот хлам, поэтому мы ничего не выбрасывали, и в какой-то момент квартира превратилась в такой ком старьевщика. В нем есть дорогие тебе вещи, есть просто дорогие вещи, а есть вещи совершенно ненужные. Как разобраться в этом?
На сборы перед отъездом у нас был только один день. И сборы эти были совершенно идиотическими. Мы с мужем открыли шкаф и стали кидать вещи в большие черные мешки для мусора. Мы ехали на машине с багажником на крыше и могли взять что-то действительно полезное — но, вероятно, мы хотели взять то, что взяли. Разбирая потом все это богатство, я, например, выяснила, что взяла две пары уггов и красивую серебряную юбку, а еще, извините за триггер, плохую сковородку. И игру «Скрэббл». Мы тут сыграли в нее один раз и убрали в шкаф — исключительно нужная штука. Еще я взяла с собой жестяную коробочку из-под прованского мыла, которой, наверное, лет двадцать — что в ней только не лежало за это время: и как таблетницу я ее использовала, и как кейс для украшений. Еще зеленую черепашку, набитую песком, купленную много лет в турецком же Чиралы, — зачем? Не то чтобы я к ней испытывала какие-то сверхчувства. И шарики — тяжелые, металлические, чтобы крутить в руке, — их нам подарил друг, когда мы приехали провожать его в Израиль. И большую папину фотографию. Вот такой странный набор.
Уже когда я выходила из квартиры, вдруг поняла, что не взяла ни одной книжки. Ни одной. А у нас дома книги стояли от пола до потолка в коридоре и трех комнатах, лежали на кухонных тумбах, на подоконниках. Честно говоря, кошмар: от пыли невозможно избавиться, потому что нельзя избавиться от книг. В общем, я тогда взяла со столика в коридоре последнюю книжку Петрушевской, мне накануне ее подарили. Потом зашла в комнату; я там все убрала перед отъездом — но на столе осталась лежать одна книжка, «Безбилетный пассажир» Данелии. Взяла Данелию.
Потом уже, зимой, я приехала в Москву, чтобы разобрать этот наш «ком старьевщика». Разбирала в том числе книги: что-то отправляла на склад, папину огромную научную библиотеку увезла в ФИАН , где он работал. Теперь я знаю, что без книг твой дом начинает звучать по-другому. Голос отскакивает от голых стен. Это, наверное, незаметно в доме, где мало книг, но дом, который из них состоял, — он как будто замолкает. Шорохи, скрипы — всего этого больше нет.
Зимой же я поняла, что хочу забрать все картинки — в нашей теперешней квартире пустые стены. Забрала и развесила. Разбирала родительские бумаги и нашла рисунок Александра Тышлера — и у нас теперь тут висит голубь Тышлера… Еще забрала книги на две полки — хотя тут нет книжных полок. Пушкина, «Анну Каренину» Толстого, Бродского, Галича, «Денискины рассказы» с автографом Драгунского — с ним дружила мама, — альбом Параджанова. Какие-то папины книги, его Библию — очень простенькую, в пластиковой красной обложке. Я не буду ее читать, но мне важно, что она есть. Взяла две мамины вазы: подумала, что, если я больше никогда не вернусь — вдруг я больше никогда не вернусь? — хочу, чтобы они были со мной. Иногда в них даже цветы стоят.
…А еще зимой, когда я осталась в уже расчищенной квартире, увидела сахарницу. Большая серебряная сахарница — наверное, бабушкина или прабабушкина. У нее нет никакой материальной ценности, кроме серебра на вес. И я поняла, что хочу ее забрать, хочу, чтобы она была перед глазами, хотя у меня с ней связана драматическая история из юности, из наших отношений с мамой.
Вот из всего обилия вещей, из всей той мишуры, которая была у нас в Москве, я взяла только это. Странный набор личных вещей, картинки, две вазы, немного книг и серебряную сахарницу. И мне больше, наверное, ничего оттуда не нужно здесь. Там остались вещи, которые мне дороги, но они должны стоять в месте, которое будет домом. Такого места у нас пока нет.
Это было, наверное, самым болезненным — разобрать квартиру на молекулы. Мою жизнь, папину, мамину, жизнь сына, жизнь маминых сестер… Сейчас в этой квартире живут мои друзья, которые бывают в Москве. Мне важно, чтобы она не стояла пустая, чтобы в ней по-прежнему бывали люди, которых я люблю.
И еще: когда зимой я вошла в ту квартиру, то удивительным образом не увидела ни ее кривых стен, ни драных обоев — того, что страшно раздражало раньше, а мы по разным причинам не могли это все починить. Ну да, стены кривые, паркет старый, дверь входная рассыпается, зато там пахло так, как должно пахнуть в доме. Жизнью, мамой, папой, ссорами нашими, студенческими пьянками, слезами моими, радостями, рождением сына — всем, что там происходило. И сейчас, когда совсем край, я открываю ящик, где лежат папины рукописи и мамины письма, — и нюхаю. Старая бумага пахнет по-другому.