— Когда выезжали?
Российский пограничник внимательно смотрит на меня из кабинки.
— В сентябре.
На Верхнем Ларсе идет строительство, расширяют пограничный терминал, и ночной ветер гоняет клубы цементной пыли. Приходится отворачиваться, чтобы не наглотаться.
— Какая причина?
— Была перспектива закрытия границ.
Я сразу решил, что буду говорить как есть. Я выезжал из страны 26 сентября прошлого года. Ограничений на выезд не имел, законов не нарушал. Единственное, что мне можно предъявить, — это факт «голосования ногами».
Погранец дважды куда-то звонит по телефону с витым шнуром, разглядывая мой паспорт.
— Подождите здесь, с краю, за вами придут.
Служивый откладывает мои документы и показывает следующему человеку из очереди, что можно подходить.
Путь в никуда
Я уже был здесь, на этом самом пограничном пункте, 11 месяцев назад. Вместе с тысячами других потерянных людей старался пересечь границу до того, как на «новых территориях» пройдут референдумы. Многие эксперты считали, что после включения их в состав России могут объявить военное положение и закрыть границы. Голосование завершалось 27-го, и до этого надо было во что бы то ни стало получить красный штамп в загранпаспорт.
Не буду подробно останавливаться на красотах Верхнего Ларса и дополнительных «400 способах» относительно честного отъема денег у населения ради скорейшего достижения КПП. Обо всем этом много было сказано год назад. Не могу не добавить только, что в 17-километровой очереди я видел автомобили с номерами ДНР. Я назвал это тогда пунктом «Против всех» в бюллетене референдума.
Уже почти год я живу в Тбилиси. Поначалу мне казалось, что время изменило ход. Каждый день был равен месяцу по плотности событий и объему новой информации. Когда я продлевал посуточную аренду апартаментов, то буквально выдыхал: еще два дня впереди, за которые можно так много всего успеть. Каждая задача была для меня настоящим квестом. От простых, вроде покупки транспортной карты, до открытия банковского счета и поиска квартиры для долгосрочной аренды, что казалось решением проблем вселенского масштаба. Когда все базовые потребности закрылись, время начало замедляться и приходить в привычный формат: «О, уже неделя прошла!»
Мы с другом поселились в приличной квартире с двумя изолированными спальнями. У меня раньше не было опыта совместного проживания с чужим человеком, но я понимал, что без личного пространства можно сойти с ума. С ужасом смотрел видосы знакомых ребят, которые арендовали крошечную комнату на троих в Казахстане: «Это место графического дизайнера, у него всегда бардак, тут спит инвестор-криптолог, а здесь, в углу, моя койка». Так что я устроился просто роскошным образом.
Кто же я такой
Видя надписи по городу, типа F*ck Russia, я первое время сильно переживал на тему того, как меня воспринимают местные жители. Кто я для них? Потомок оккупантов? Понаехавший? Мне было неловко говорить по-русски в публичном месте. Я периодически заводил подобные разговоры с грузинами и с русскими, которые живут здесь дольше меня. И каждый мне отвечал примерно следующее: «Как ты себя ощущаешь, так к тебе и будут относиться». Если ты приехал с открытым сердцем и уважением к местной культуре и языку, то к тебе тоже будут по-хорошему. Надо принять тот факт, что грузины не обязаны знать русский язык или говорить на нем. Начинать разговор со «Здрасьте, а не подскажете…» — это дурной тон.
Надо чуть-чуть напрячься и выучить несколько грузинских фраз, чтобы поздороваться и спросить, говорит ли человек по-русски. После этого он перейдет либо на русский, либо на английский, либо вы продолжите общаться на языке жестов, если он не знает ни того ни другого. И это нормально. Я с огромным уважением отношусь к тем, кто разговаривает со мной по-русски, даже если произношение не очень понятное. Они прикладывают усилия, чтобы говорить со мной на моем языке, притом что они знают еще свой, которого я не знаю. А что касается оскорбительных надписей по городу, то «гражданин России» — это не единственная и не главная моя идентичность. Если к цвету моего паспорта и могут быть вопросы, то ко мне как к личности — вряд ли. Меня не обвинишь в том, что я разделяю какие-то античеловеческие ценности.
Испытание временем
Первая паника, связанная с мобилизацией, закончилась довольно быстро, а жить в чужой стране — дело непростое. То, что в России дается как база, а именно знание языка, менталитета, понимание процессов, широкий круг общения, а у кого-то и жилье, тут требует большого количества энергии и денег. Если на момент моего приезда грузинский лари стоил 22 рубля, то к зиме эта цифра выросла до 30, а летом, когда рубль полетел в ад, — все 40. Тот, кто не смог наладить заработок за пределами российской банковской системы, начал заметно кряхтеть. То есть вся жизнь подорожала в два раза, и это без учета роста цен на товары в магазине. Мне и в начале было некомфортно платить 110 рублей за пакет молока, а когда он стал стоить 200, я просто перестал думать, сколько это в рублях. Кстати, эта привычка прикидывать цены в российской валюте пропала месяца через три. Со временем начинаешь осознавать местные деньги, и чтобы понять, дорого это или дешево, не обязательно уже доставать калькулятор.
Обратное движение
Тот, кто думает, что уехали только те, у кого все в порядке с доходами, ошибается. Вернее, такие люди, конечно, есть, но даже если у тебя все хорошо с заработком, знанием языков и тебе удалось организовать легальное пребывание в стране, переезд — это всегда большой стресс. Особенно экстренный. Особенно если у тебя есть дети.
Я много общаюсь с артистами, которым перекрыли возможность выступать в России или которые не стали этого дожидаться и уехали сами. Все они лишились большей части своей аудитории. Когда я слышу, что тот или иной артист продался и свалил за бугор, мне становится смешно. Нет ничего более выгодного, чем собирать VK Stadium в Москве, а ведь кто-то собирал и ледовые арены. Никто тебе не платит за отказ от всего, что ты строил годами в своей стране. Это вообще не измеряется денежными единицами. А вот на товар в виде продолжения карьеры в России, особенно под нужными лозунгами, есть вполне себе внятный купец. И уж если где и происходит купля-продажа артистов, так это внутри РФ.
Переезжая, я испытывал большие сомнения, что мне удастся поддерживать свой доход на приемлемом уровне. К счастью, я научился зарабатывать не в рублях и поэтому не очень сильно страдаю, когда российская валюта показывает отрицательный рост. Но доход — это не единственный фактор благополучия. Со временем накапливается непонимание, что делать дальше. Не могу сказать, что я решил для себя этот вопрос, но у меня есть какой-то план, и я его придерживаюсь. Правда, я вижу и людей, которые возвращаются.
Первые «возвратные движения» начались уже в ноябре, когда объявили об окончании «частичной мобилизации», и этот процесс, по большому счету, не прекращался весь год. Конечно, не массово и не так заметно, но я периодически узнавал, что тот или иной знакомый принял решение вернуться. Основной аргумент — усталость от жизни в подвешенном состоянии и нежелание платить за съемное жилье, когда в России есть квартира.
В начале июля я подал документы на ВНЖ и через месяц получил отказ «из соображений обеспечения защиты государственных интересов или (и) интересов общественной безопасности». Как объяснили в юридической конторе, которая помогала мне оформлять документы, это стандартная отписка, которую часто дают гражданам России. По последней статистике, доля отказов в ВНЖ для граждан РФ — 86%. Гражданам Беларуси отказывают реже, всего 50%. В принципе, ВНЖ ни на что не влияет. Россиянам и так можно пребывать без визы на территории Грузии в течение года, а с момента выезда-въезда этот срок отсчитывается заново. На ведение бизнеса в стране для нерезидентов тоже никаких ограничений нет. Можно спокойно открывать ИП, ООО и работать. Поэтому мне ВНЖ был нужен скорее для психологического спокойствия. Некая привязка в пространстве, опора. Ну нет так нет. Живем дальше.
На побывку
«На побывку едет молодой моряк. Грудь его в медалях, ленты в якорях», — как будто про меня пела Людмила Георгиевна Зыкина. С той лишь разницей, что из медалей у меня только виртуальная «За взятие Верхнего Ларса».
В августе 2023-го случилась оказия сгонять домой со знакомой на машине. Я прикинул и решил, что могу себе позволить на 10 дней появиться на родине. Мне предстояло еще раз пересечь российскую границу, только теперь в обратную сторону. От этой мысли слегка потели ладошки. Что и говорить, прошлогодний переход дался мне непросто. Количество неизвестных в том уравнении значительно превышало все допустимые значения. Я был наслышан, что на границе допрашивают и изучают телефоны тех, кто выезжал в первые дни мобилизации. По закону пограничники не могут смотреть телефон и вроде как можно отказаться его разблокировать, но на практике такое поведение ведет только к большему количеству проблем. Так что перед пересечением границы я внимательно просмотрел свои подписки в телеграме, почистил кое-какие диалоги и историю браузера. Никогда не знаешь, что может не понравиться людям из органов.
Мы ехали на машине с московскими номерами, и километров за тридцать до границы из-под капота пошел белый дым. Закипели. Остановились, не понимая, что делать. Минуты через три рядом с нами тормознул таксист Георгий и активно включился в нашу проблему. Тут же остановился еще один грузин с тем же вопросом: «Чем помочь?» Это, к слову, о русофобии.
Сперва Георгий позвонил Сосо, у которого такая же машина, и проконсультировался по вопросу причины поломки, а потом набрал Сани, владельца единственного в округе автосервиса. В итоге мы на холостом ходу спустились до гаража Сани и заказали нужную запчасть из Тбилиси. Потеря времени — 10 часов, но машина снова на ходу, и можно продолжать путь. Вместо трех часов дня мы доехали до границы только к полуночи.
Допрос
Грузинскую границу прохожу без задержек, а на подъезде к российской меня начинают накрывать флешбэки. В машине играет песня «Все хорошо» группы Anacondaz, но, посчитав этот саундтрек слишком депрессивным, я выключаю музыку.
— Здравствуйте. Паспорта у вас какие? — спрашивает женщина в униформе.
— Красненькие, — я показываю обложку через окно.
— Красные — вперед! — женщина отправляет нас рукой в нужную очередь.
Поддатый дед в строительной робе подгоняет очередь и всячески пытается регулировать движение, хотя оно регулируется и без него. Он мне напомнил парковщиков-самозванцев, которые помогают автомобилистам парковаться и выезжать с парковки на улицах грузинских городов: потрепанные мужички, которых никто туда не ставил, надевают яркие жилеты и самодельными палочками наводят порядок на дороге за чаевые.
Штамп о пересечении границы 26.09.2022 за год не потерялся среди других, хотя я довольно часто проходил контроли в разных государствах. Просто иностранные погранцы штамповали мой паспорт с последней страницы, а российский офицер шмякнул в начале книжицы, и теперь не заметить отметку невозможно. Штамп, как арт-объект, светится на чистом развороте. Естественно, он привлек внимание служивого, и вот теперь я стою жду, пока за мной придут. Моя знакомая уже запарковалась на стоянке, и я сказал, чтобы она ложилась спать. Похоже, это надолго.
— Может, обо мне забыли?
Прошло 40 минут, и я решаюсь напомнить о себе пограничнику. Этот пункт уже закрыли для проезда, и я стою тут совсем один. Неуютно.
— Не забыли, — на автомате говорит военный, но через минуту возвращается. — Владимир, давайте я вас сам отведу. Так быстрее будет.
Меня заводят в отдельное здание и дальше — в камеру три на четыре метра. Вдоль стен — массивные лавки из железа и дерева, испещренные надписями, как школьные парты в мои школьные годы. Между ними три стола, также неотделимые от пола. Помещение играет роль некоего зала ожидания, дверь в него открыта. В камере и в коридоре находится порядка 20 человек разного возраста и пола. На стенах висят распечатки о том, как определить IMEI своего телефона. Люди заполняют какие-то анкеты, притом что меня никто не просил ничего заполнять. Я все никак не могу понять, по какому признаку их тут собрали. Выхожу в коридор и через открытую дверь кабинета вижу стопку синих паспортов на столе. Это граждане Украины. Судя по всему, меня приравняли к украинцам по степени опасности для страны. Проходит еще 40 минут.
— Пошли со мной, — говорит мне парень в голубой рубашке и темно-синих брюках.
В отличие от тех, кто работает с украинцами, он одет по гражданке. Часы на правой руке, как у Путина. Мы заходим в небольшой кабинет два на два метра.
— Садись, — молодой человек указывает на два стула у стены.
Как символично. Один заваливается на бок, другой стоит прямо, но без спинки. Я выбираю второй. Парень задает общие вопросы. Прописка, образование, где работаю, почему не служил, имел ли контакты со спецслужбами в Грузии. Говорит спокойно, без напора, но на «ты», хотя по виду младше меня лет на двадцать.
— Почему выезжал в сентябре?
— Была неразбериха, связанная с мобилизацией. Забирали и хромых, и косых. Не хотел рисковать.
— То есть не отрицаешь?! — он явно удивлен.
— А чего отрицать? Это глупо.
Наше общение длится полчаса, но не потому, что вопросов много, просто мой собеседник медленно печатает, записывая ответы в компьютер. Я считаю, что допрос прошел в лайт-формате. Телефон мой он не смотрел, семьей не интересовался. Потом даже не просил подписать то, что получилось. Проводил до двери, пожелал удачи и сказал подойти к любому окошку, чтобы меня пропечатали.
Родина
Родина год спустя произвела двоякое впечатление. С одной стороны, я живу в Наро-Фоминске, где дислоцируется Кантемировская танковая дивизия. Сейчас воинская часть полна людей с фронта. Что-то вроде ротации. Видно, что это и мобилизованные, и помилованные заключенные. Их выпускают в город, и они очень заметны на улицах. Я их разделил на два типа. Молодые ребята 20 плюс — подтянутые, на вид настоящие военные. И люди неопределенного возраста с усталыми лицами и признаками длительного злоупотребления алкоголем. Типичные мужики из глубинки, которым может быть с равной степенью вероятности как 30, так и 45 лет. По вечерам этот люд через одного пребывает в состоянии сильного алкогольного опьянения, отчего общее ощущение безопасности в городе значительно снижается.
Второе наблюдение заключается в том, что я вообще не видел Z-пропаганды. Если год назад каждая маршрутка и каждая единица коммунальной техники имела наклейки с латинскими символами, а на каждой двери в магазин обязательно висел плакат с параллелями между Великой Отечественной и событиями в Украине, то теперь я этого не заметил. Вообще. Ни в наружной рекламе — нигде. Только в зоне вылета аэропорта Внуково, уже после погранконтроля, возле дьюти-фри, на световом табло между предложениями страховых и туристических компаний, я увидел рекламу, призывающую «присоединяться к своим» и утверждающую, что военная служба по контракту — это «настоящее дело». Ироничный выбор локации для поиска целевой аудитории.