В пятом классе я перешла в новую школу, и у меня появилось новое имя, точнее кличка. Вначале из-за фамилии Мазепина меня стали звать Маз, Камаз, кричали слоган из рекламы того времени: «Танки грязи не боятся». Потом одноклассники переключились на внешность. Им не нравились мои зубы, ноги, волосы, мое лицо казалось им похожим на лошадиную морду. А особенно не нравился голос, он у меня низкий. «Таким только “занято” в туалете кричать», — сообщали мне регулярно.
В прошлом году наш класс собирался отмечать 20-летие со дня выпуска. Я раздумывала, стоит ли мне ехать тысячу километров из Петербурга в Брянск ради этого банкета.
Я, конечно, не поехала. Но фотографии со встречи рассматривала с любопытством. Особенно меня интересовали два лица: Алымов и Соколов. Я почувствовала удовлетворение, увидев, что первый полысел и безобразно постарел. Именно он убеждал меня изо дня в день, что с моим лицом на личную жизнь «шансов нет»: «Ты думаешь, хоть кто-то позарится на такую, как ты?» Я потом долго, пока не пришла в психотерапию, испытывала стыд… за парней, которые оказывали мне знаки внимания. «Они что, не видят, что я уродина?» — думала я и действительно не имела отношений до 28 лет.
Новости о втором лице, Соколове, пришли в прошлый вторник, когда родители сообщили мне, что его посадили.
— Так ему и надо, — спокойно сказала я, подавляя желание прокричать «Ура!». — Как же он меня травил, сволочь!
— Потому что ты с ним спорила, — тут же отреагировал папа.
А потом спросил, почему я не жаловалась им, родителям. Так потому и не жаловалась! Считала, что сама виновата в том, что меня травят. В этом меня довольно быстро убедили мои мучители. А кроме того, тот же папа ежедневно повторял дома: «Это вы виноваты», — стоило ему уронить вилку или споткнуться об ковер.
Единственный раз, когда я рассказала родителям, что меня обижает Митя Мельников, был сразу после перехода в гимназию. Митя не давал мне прохода, брал пенал с парты, подносил к окну и угрожал, что выбросит. Родители тогда решили, что это — хрестоматийное «дергание за косички», когда девочка тебе нравится, но ты пока не знаешь, что с этим делать. С другими одноклассниками было гораздо жестче. Для них я была не девочкой, а мышью. Той, которую кошка не убивает, только чтобы играть.
Вот Соколов заходит в класс: учителя пока нет, скучно. В кого бросить меловую тряпку? Перед тобой почти 30 потенциальных мишеней, ну кроме «своих». Сдачи не даст никто, потому что девочки слабее, а мальчики подавлены властью «своих». Выбирай, кого душе угодно. А что угодно душе насильника? Жертва, конечно. Та, что будет уязвлена больше всех. Чье сердце уже трепыхается под пиджаком или жакетом. У кого глаза опущены в парту, кто замер, застыл и изо всех сил старается, чтобы его не заметили. Старается не быть, исчезнуть, лишь бы… Тряпка летит в меня и оставляет белые пятна на моем черном жакете. Я — самая привлекательная жертва. Боюсь больше всех. От меня пахнет адреналином. И нет, я не переоцениваю: меня буллили в школе, во дворе, в летнем лагере. Несколько лет изо дня в день. Как я выжила?
Меня спасла диссоциация — механизм психологической защиты, позволяющий из-за непереносимости эмоций воспринимать то, что с тобой происходит, словно это происходит не с тобой. Правда, как и у любого лекарства, тем более такого сильного и экстренно применяемого, у этого механизма есть побочки, а именно — рассоединение с чувствами и телом. Несмотря на семь лет интенсивной психотерапии, я до сих пор временами испытываю чужеродность собственного тела, не могу осуществлять ряд физиологических актов, которые не составляют труда для всех остальных. Ну и, само с собой, я приобрела ментальную болезнь — депрессивное расстройство с тревожным компонентом.
Когда женщина вынашивает ребенка, она переживает: «Лишь бы родился здоровым, со всеми хромосомами и без отклонений». Ребенок рождается здоровым, и его тут же принимаются делать больным. В первые же секунды: забирают от мамы, запихивают в рот соску с глюкозой, связывают по рукам и ногам. К счастью, за последние 37 лет в роддомах что-то изменилось, но мне не повезло. Время между моим рождением и моментом, когда я в десять лет (начальная школа прошла безболезненно) оказалась во враждебном социуме, не было потеряно зря. В собственной семье я приобрела необходимые черты жертвы, что было проверено на трех независимых друг от друга контрольных группах, как уже сказано выше. Оставим за скобками все, что происходило в те годы между мной и моими значимыми взрослыми, как называет родителей Людмила Петрановская, — это отдельная тема. Поговорим о «незначимых», но имеющих большое значение взрослых — учителях.
Нам не повезло с классной руководительницей — учительницей по физкультуре Татьяной Николаевной. Молодая, неуверенная в себе, с красными пятнами смущения на щеках, она себя-то не всегда могла защитить. Но ведь в школе — целая армия учителей! Вот именно: армия. У этой армии были свои задачи: заставлять нас учиться, угрожать, наказывать, контролировать. «Защищать» в обязанности «армии» не входило. Поэтому ОПГ нашего класса свободно орудовала с пятого по одиннадцатый класс. Нет, у нас не было наркотиков, поножовщины или ранних абортов. Все было в цивильных рамках. Соколова-то в итоге посадили не за бандитизм, а за взятки. После выпуска наши мальчики прямиком пошли в школу тогда еще милиции. Дослужились до чинов. И по крайней мере один из них, будучи заместителем начальника УМВД России по Брянску, стал брать взятки.
В десятом классе нашу параллель переформировали по профилям. К сожалению, я осталась с тем же контингентом, но классную нам заменили. Помню, как меня поразили ее слова, когда мы, девочки, пришли к ней жаловаться на мальчиков: «Так вы же их и воспитали. Вы им позволяли так вести себя по отношению к вам все эти годы! Чего вы хотите?» Мне тогда нечего было ответить, я привыкла быть виноватой. Возможно, так думали и остальные учителя, которые регулярно наблюдали сцены издевательства и брани между мной и одноклассниками.
Штука в том, что, когда над тобой издеваются, ты не превращаешься в милую овечку, за которую хочется заступиться, ты становишься даже не моськой, которая лает на слона, а шуганой дворнягой, которая огрызается по делу и без. Гормоны стресса вырабатываются у тебя круглосуточно, тебе кажется, что все тебя обижают, ты дергаешься, затравленно озираешься, чаще ошибаешься, спотыкаешься, роняешь предметы. Такое состояние ни у кого не вызовет симпатии.
Это не оправдывает учителей, которые не защищают таких детей, какой была я, но помогает понять их. В Евангелии есть фраза: «Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Так же как трудно понять эту фразу, ее легко удается применять к самым разным ситуациям. К сожалению, и к моему детству тоже. Чем хуже к тебе относятся, тем меньше шансов, что ты сможешь относиться хорошо к другим и прежде всего к самому себе, несмотря на то, что знаешь, каково быть в этой шкуре.
Не только чтобы, став их товарищем, избежать насилия, а потому, что они кажутся тебе крутыми. Я действительно тогда думала, что это и есть проявление силы. Больше никто в моем поле зрения не выглядел таким уверенным в себе, как они. Никто не был так успешен в присвоении себе власти, не будучи облеченным ею свыше, как учителя.
Мальчики из параллельного класса Б, пропускавшие своих девочек вперед себя в двери, казались мне жалкими и слабыми. К тому же этот класс из трех параллельных везде и всегда занимал последнее, третье место. Только годы спустя я узнала, какая замечательная атмосфера царила у них благодаря классной руководительнице, учительнице русского и литературы (у нас эти предметы вела другая) — интеллигентной, порядочной, способной отстаивать свои ценности. Узнала, когда сама смогла оценить подобное.
Пока я писала эту колонку, мне стало интересно, почему слова «буллинг» и «булимия» звучат похоже. У них действительно один и тот же корень — «бык»: «булимия» в переводе с древнегреческого означает «бычий голод», а «буллинг» — значит «быковать». Никакого дополнительного открытия это мне не принесло, но я вспомнила, как однажды в терапии настал момент, когда моя удрученность сменилась гневом, а затем и здоровым чувством злости, праведным негодованием, если хотите. «Почему я не защищалась?! Почему не дралась?! Почему не пыталась себя спасти?!» — спрашивала я и представляла себя пантерой. Попробовал бы кто-нибудь тогда ко мне пристать, ох я бы выпустила когти и разодрала бы этим «быкам» бока. Мой психотерапевт спросил меня, что бы я сказала сейчас той маленькой Тане, если бы могла.
«Тебе не на кого надеяться, кроме себя самой. Не отказывайся от себя. Дерись, защищайся, чего бы тебе это ни стоило».
Это могло мне стоить физических увечий, все-таки преследователи были намного сильнее. Могло обернуться исключением из школы или просто большими проблемами, ведь я оказалась бы инициатором драки — в отличие от одноклассников, которые нападали «всего лишь» словом. Но я хотя бы осталась бы жива внутри себя! Не присоединилась бы к тем, кто забрасывал меня камнями.
Это не совет для детей, что страдают сейчас. Пусть лучше взрослые, которые с ними рядом, помогают им. А если никого не найдется, то пусть они сами вырастут, пойдут на психотерапию и будут, так же как и я, думать, что посоветовать себе маленькому. В лучшем случае. В еще более лучшем случае — им помогут намного раньше. Я выбираю верить в это.