Есть в Свердловской области село Старая Башкарка. Небольшое и похожее на тысячи других российских деревень, где на кладбищах могил больше, чем живых людей в домах.
Вокруг лес. На одной из старых сосен — дупло и крест, вырезанный так давно, что разглядеть его уже почти невозможно. Надо знать, где искать, и очень-очень хотеть найти. В мае 2008 года эту сосну нашла Марина Валентиновна Меринова. Где искать, ей подсказали добрые люди. С мотивацией проблем не было: Марина Валентиновна хотела наконец-то, спустя 77 лет, поставить памятник своему деду, Федору Федоровичу Никонову.
В начале прошлого века жили в деревне Башкарка три родных брата: два — полные тезки — Федоры Федоровичи Никоновы, третьего звали Иовом Федоровичем. У всех троих жены, дети. Огромная семья! И, как это у старообрядцев чаще всего бывает, крепкое хозяйство. Был даже трактор, пока его не экспроприировали в процессе коллективизации.
Кроме трактора, была у Никоновых и еще одна «вина» перед властью: они верили в Бога. Более того, были старообрядцами, то есть принадлежали к наиболее упорной части российских верующих. А один из братьев, Федор Федорович Никонов, был не просто старообрядцем — он был еще и священником.
За два века старая власть переломить старообрядцев не смогла, и власть новая сделала на этот счет выводы.
В 1931 году в Башкарке случилось такое, о чем десятилетия спустя в семье, которую разметало по всей стране, говорили шепотом и не при детях.
Анастасия Шестакова, правнучка Федора Федоровича Никонова и двоюродная правнучка отца Феодора (Никонова), родилась в 1994 году:
«Нам говорили, что прадедушку Федора и его брата забрали “за веру”. Так же звучала формулировка из приговора “десять лет без права переписки”, касалась она судьбы дедовой семьи. О тяжелых и голодных годах неустроенности — 20–30-х — тоже говорилось мало. Слово “раскулачили” было понято мной как “отобрали всё — дом, вещи, скотину, запасы — и отправили зимой на санях в неизвестность в одной одежде”. В нашей семье о здравии и за упокой молились каждый день, и список имен каждый раз повторялся, его легко было помнить. Но всё в памяти у меня смешивалось: кого раскулачили, кого расстреляли».
Как все произошло, Анастасия узнала, только когда выросла. Но за давностью лет и потому, что эти события так долго замалчивались, разобраться, что же на самом деле случилось и в какой последовательности, сложно.
1931 год. Трагедия с отцом Феодором, правду о которой уже не узнать.
1931–1932 годы. Высылка из Башкарки его жены, матушки Мариамии, с детьми.
Год неизвестен, но не позже 1934-го. Высылка из Башкарки семей Федора и Иова Никоновых.
1937 год. Арест Федора и Иова Никоновых.
1937–1938 годы. Расстрел Федора и Иова Никоновых.
Начнем с матушки Мариамии, вдовы отца Феодора. В 1931 году она осталась одна с шестью детьми. Первый раз матушку забрали, поймав на колхозном поле. Там она искала картошку, пропущенную во время уборки: была середина ноября, голодное время. Дали десять лет тюрьмы и вместе с другими осужденными куда-то погнали пешком. Женщина дождалась удобного момента, перекрестилась и шагнула из строя. Почему-то никто не заметил, как Мариамия Григорьевна присела на лавочку у ближайшего дома. Дом оказался правильным: к ней вышел человек, который работал в сельсовете, и он помог, сделал документы. Впрочем, отсрочка была недолгой. Скоро приехали снова — и уже за всеми.
Любовь Владимировна Курищева, двоюродная внучка отца Феодора, родилась в 1941 году:
«Елизавета Федоровна (дочь отца Феодора и матушки Мариамии) говорила, что зимой их выгнали из дома: “В сани садитесь, сейчас вас увезут на железную дорогу, на поезд”. Мама, говорит, кричала: “В доме есть тулуп, дайте детей прикрыть в санях!” Ее в дом не пустили, вместо тулупа кошму выбросили. Всегда, когда это рассказывали, я слушала со слезами. Ну это по-детски, а сейчас по-стариковски плачу».
Им страшно повезло: оказались в Первоуральске, где жила родная сестра Мариамии, Ульяна Григорьевна, с мужем и детьми. Они помогли обустроиться и поддерживали, хотя всем приходилось очень несладко. В это же время или немногим позже также в Первоуральск выслали братьев Никоновых с семьями. Взрослые и подростки работали на строительстве новотрубного завода, жили в полуземлянках и все-таки через пару лет смогли построить небольшой домик на две половинки. Отсюда братьев и забрали в 1937 году с промежутком в пару дней.
В чем обвинили — неизвестно. Может, примерно в том же, что и их земляка и тоже старообрядца Маркела Кузнецова. О его судьбе рассказала внучка, Валентина Николаевна Баженова. У ее бабушки и деда была красивая, но трагическая любовная история. Их семьи принадлежали к разным старообрядческим направлениям: часовенных и белокриницких староверов (беспоповцы и поповцы). Девушка сбежала к любимому, они тайно обвенчались, пришли к родителям за благословением, но услышали: «Лучше трава прорастет через камень, чем мы вас простим…» «Проклятые» молодые уехали жить в Нижний Тагил, у них родились дети, но в 1937 году все закончилось.
Валентина Николаевна Баженова, внучка Маркела Кузнецова, родилась в 1948 году:
«Ночью приехал воронок, и деда забрали. ˂…˃ Бабушка пошла узнать про него, а там солдат какой-то говорит: “Мать, ты не ходи больше сюда, тебя саму-то заберут”. Родной брат бабушки нашей посадил ее с детьми на лошадь и привез в Башкарку, у них тут дом остался свой. А дедушка был малограмотный! Единственное, что он умел писать, — буква М — “Маркел”. А ему же политическая статья! Моя мама ездила в архив в Свердловск и все это дело читала. И что Германия должна соединиться с Японий и против Сталина… Ересь всякая придумана. Бабушка его всю войну ждала. Мама и ее сестра работали на полях вручную — тогда же только дети да женщины были, война всем досталась. Бабушка им все время говорила: “Вот вы приходите домой, вы хоть высушитесь, хоть картошки съедите, а он где-то ведь в лагерях, и высушиться-то негде…”»
Так же думали и в семьях Федора и Иова Никоновых. Им дали «десять лет без права переписки», но что это значит — в 1937 году знали только палачи. Полная ясность была лишь по поводу отца Феодора. Что лучше: трагическая ясность с тайной могилой без креста или многолетняя надежда? К слову, о судьбе Маркела его жена так и не узнала, хотя умерла в 1966 году, через семь лет после реабилитации мужа. Правду сообщили их дочери.
Валентина Николаевна Баженова, внучка Маркела Кузнецова, родилась в 1948 году:
«Мама поехала (или сама узнала, или ее вызвали) в КГБ Нижнего Тагила. Там ее завели в кабинет и сказали: “Простите-извините, вот вам документы, ваш отец реабилитирован, он был расстрелян 16 сентября”. То есть он всего месяц пробыл. ˂…˃ Мы ездили в Свердловск, на этот Московский тракт. Конечно, страшно. Эти стены, надписи, надписи, надписи… 20 тысяч репрессированных — план выполняли. Мы нашли: “Кузнецов Маркел Тимофеевич”. А впереди него тоже Кузнецов, парню 17 лет. А за что его расстреляли?»
Дети братьев Никоновых получили статус «детей врагов народа», хотя младшим в 1937 году было по два-три года. Михаил Федорович справку о реабилитации получил уже в 90-х годах.
В справке написано, что Никоновы были признаны социально опасными по классовому признаку, но трактор, землю и скотину забрали задолго до смерти отца Феодора и тем более расстрела его братьев. Наверное, правильнее было бы написать так, как считают в семье: «за веру». Тогда же, в 1937 году, расстреляли наставника часовенного согласия из Башкарки Сидора Дмитриевича Зверева: он неосторожно начал требовать возвращения верующим отобранного моленного дома. Пострадал и священник башкарского храма Русской православной церкви отец Александр (Симаков): он получил пять лет лагерей.
И знаете что? Права была советская власть насчет старообрядцев!
Обезглавленные семьи, без мужей/отцов, без духовных пастырей, выгнанные из собственных домов, переселенные в совсем другие места и условия, внешне уже совсем советские люди — они все равно были не такими, как надо! Да и не просто были — кажется, до сих пор такими остаются. И во втором, и в третьем, и в последующих поколениях. Стремятся друг к другу, угадывая своих по самым незначительным признакам.
Любовь Владимировна Курищева, двоюродная внучка отца Феодора, родилась в 1941 году:
«Дети матушки Мариамии и отца Феодора стали взрослеть, работали на новотрубном заводе. Бывало, что на заводе работали единоверцы и совершенно друг друга не знали. Папа Антон (свекор Любови Владимировны Курищевой. — Прим. ТД) рассказывал. Он бригадиром крановщиков работал. “Я заметил, — говорит, — каких-то парней, такие скромные, в одном цехе работают, все к ним присматривался, отличаются они от всех других: нет сквернословия, нет каких-то выходок. В посте, я смотрю, картошечку почистили, по кусочку хлеба, сели втроем, покушали. И так нечего было есть, но тут уже совсем: картошечка и кусочек хлебушка. Посмотрел на них, решился и говорю: “Ребята, Христос Воскресе!” Глаза вскинули: “Воистину Воскресе!” Вот так и познакомились”. Это были военные годы. С тех пор семьи Никоновых, Курищевых, Кадочниковых были костяком всех христианских событий и праздников».
Да, первое, что делали эти люди на новых местах, — устраивали тайные молельни (старообрядцы называют их «моленные»). Сначала уголок в доме, потом комнатка, а потом и отдельная постройка во дворе. Любовь Владимировна отлично запомнила это время. Ее воспитывали дедушка Владимир Афанасьевич и бабушка Ульяна Григорьевна (родная сестра матушки Мариамии).
Любовь Владимировна Курищева, двоюродная внучка отца Феодора, родилась в 1941 году:
«Владимир Афанасьевич решился все-таки построить дом специально для молитвы. Ну какой там дом — во дворе постройка, малухой называли. У нас там была походная церковь, все было освящено, престол был. Сколько было икон! Иконостас был до потолка, маленькая избушка, а помещалось туда человек пятнадцать, когда собирались в праздники. Было уже самое начало 50-х, хрущевские времена. Это было жуткое гонение, когда в этой малухе молились, мне было где-то 10–12 лет, я выходила на улицу, думаю: слышно или не слышно, как молятся? Какое там! Поднебесное, ангельское пение кругом слышно! С одной стороны у нас семья коммунистов жила, с другой стороны жила тетя Нюра с детьми, которая всегда про всех все знала и могла всем быстренько поведать. Мы, конечно, побаивались.
Однажды перед праздником постучали в ворота. Открывает ворота Моисей Владимирович (сын моих дедушки-бабушки), там двое или трое стоят, поприветствовали, говорят: “Мы приехали из Перми, нам сказали, что у вас можно помолиться в праздник”. Ну Моисей им: “Проходите!” — а потом отцу выговаривал: “Папа, ты свое отжил, давай скажем так, а мне еще троих детей поднимать…”»
В эту же «малуху» приезжали священники из немногих оставшихся на Урале храмов и инокини Марина и Максимилла. Привозили духовную литературу, проводили службы, обменивались новостями. От кого-то из них о том, что в Омутнинске (Кировская область) сохранилась старообрядческая церковь и даже идут службы, узнала Агриппина Петровна, вдова Федора Федоровича Никонова. Узнала, загорелась и стала собирать своих. Сын Миша, которому на момент ареста отца было всего два года, уже окончил металлургический техникум, начал работать и подгадал себе командировку в Омутнинск, съездил на разведку, вернулся довольный. Продали все, что удалось нажить к этому времени, и переехали. Правда, прожили в Омутнинске всего полтора года. Затем был город Горький.
Михаил Федорович Никонов, сын «врага народа» Федора Федоровича Никонова, работал в Горьком на серьезных должностях в Росстандарте, а в свободное время собирал старообрядческие распевы, изучал крюковое пение. Дома жили по уставу: каждый день совершали полуночницу, вечером — павечерницу. По воскресеньям и в праздники ходили на службы в церковь, если было нужно, Михаил Федорович отпрашивался с работы. Коммунистом не был, дети тоже ни в пионерию, ни в комсомол не вступали. Держаться подальше от партийных организаций старались все семьи старообрядцев, хотя получалось, конечно, не всегда. Иногда не мытьем, так катаньем…
Любовь Владимировна Курищева, двоюродная внучка отца Феодора, родилась в 1941 году:
«В школе, я помню, старостой класса была. В пионеры надо было вступать в третьем или четвертом классе. Мне Эмилия Михайловна, классная, говорит: “Тебе никак нельзя не вступать, ты староста, тебе надо пример показывать всем, ты в список первой должна записаться”. Я говорю: “Не буду!” Уперлась — и всё. Вызвали папу. Приходит папа, дедушка с такой бородой. Элина Михайловна его убеждает, что Люба должна быть пионеркой. Он: “Эмилия Михайловна, ну какая же из нее пионерка? Пионер всем примером должен быть. А это сопливая девчонка, ну что за пионерка из нее”. Этот разговор был при мне, я это помню. Потом я взрослой думаю: обтекаемо он говорил, не сказал напрямую, что мы верующие или еще что-то, но Эмилия Михайловна, наверное, поняла. Она мне потом говорит: “Знаешь что, Люба, давай ты вступишь в пионеры, галстук будешь снимать и вот в мой шкаф класть. Утром приходишь в школу — надевай, но потом его снимай, когда домой пойдешь”. В общем, учительница учила меня врать».
Люба стала-таки пионеркой и даже научилась прятать свой галстук от близких, но дальше этого дело не пошло. Замуж вышла за парня из семьи, которая ходила молиться к ним в «малуху». У старообрядцев во времена СССР было принято спутников жизни искать в своем кругу. Венчались в Пристани, в единственной на тот момент в Свердловской области старообрядческой церкви. Вместе прожили уже больше 65 лет.
Не сильно изменились нравы общины и теперь, пусть и с поправкой на технологии. Анастасия и Александр Шестаковы живут в Челябинске и мечтают построить в городе старообрядческий храм, а пока сняли помещение и организовали моленную. В 2022 году они съездили в Башкарку, на могилу отца Феодора, где теперь все-таки стоит крест и о том, что случилось, уже можно говорить вслух.
1931 год. Праздник Казанской иконы Божией Матери. Отец Феодор провел в храме праздничное богослужение, вышел на крыльцо проводить прихожан. А буквально через час уже висел в петле, да не где-нибудь, а в своей же церкви. Нельзя сказать, что это было как гром среди ясного неба. Ему давно угрожали расправой, требовали закрыть церковь и прекратить службы. Один раз ворвались в храм и вынесли часть церковной утвари, а старинные книги и иконы стали жечь по дворе. Отец Феодор стоял крепко. Видимо, даже слишком крепко. Поверить, что он сделал это с собой сам, не смог никто.
