У подножия горбатой горы
«Помогите, в деревне Бугуртак голодает и замерзает глухонемая женщина-инвалид». Сообщение с таким заголовком отправили жители небольшого поселения в Курагинском районе Красноярского края в местные СМИ. Дальше шли уточнения: «Верочка одинокая, голодает, печку топить ей нечем — ворует дрова по соседям, ночует на ферме с телятами. Ее оттуда периодически выгоняют. Жалко человека, но вдруг спалит, никто не знает, что у нее на уме, она же не разговаривает. Помогите». К сообщению было прикреплено видео, где женщина в полушубке сидит на корточках у печки и ест хлеб. Информация быстро разлетелась по краевым СМИ.
Глава Рощинского сельского совета (куда входит Бугуртак) Иван Есяков подтвердил «Таким делам» по телефону, что проблема есть, но как ее решить — он не понимает. Вера и правда живет одна, она тяжело больна. Сельсовет помогает чем может, вот дрова на днях привезли (после того, как соседи стали жаловаться, что она ворует дрова). Но пенсию она получает, поэтому голодать не должна.
«Не следить же нам за ней. И у нее дочка есть, Настя, в Красноярске живет. Только Вера-то родительских прав была давно лишена, Настя в детском доме жила. У нас чат есть местный, где жители Бугуртака общаются, так они там дочку затравили уже, мол, мать бросила. Вообще не пойму, зачем эту бучу подняли, прославились теперь. Вы думаете, это они о человеке так пекутся? Да нет, они просто жить рядом с ней не хотят или боятся. Не верите — приезжайте и посмотрите сами».
Соседки
Бугуртак от Красноярска в 400 километрах. Добираться сначала автобусом по таежной дороге до районного центра Курагинского, затем 20 километров до деревни. Бугуртак (в переводе с тюркского — «горбатая гора») вытянулся практически одной улицей у подножия одноименной горы, рядом река Туба. Много заброшенных домов, два магазина, клуб, на окраине — молочная ферма, где, как жалуются местные, ночует Вера. Вот и вся инфраструктура.
«Вам точно сюда? Здесь, похоже, не живет никто», — удивляется водитель такси, когда мы подъезжаем по адресу.
Дом Веры в самом центре, на пересечении двух улиц. На жилой он и правда не очень похож. На улице мороз, а дыма из трубы не видно, ворота не прибиты, просто приставлены к покосившемуся забору. Но дорожка к ним тщательно выметена. Подойдя ближе, мы рассмотрели занавески на окнах, увидели, что ограда завалена чурками — видимо, теми, что привезла администрация. Вместе с нами к дому подошла женщина с кастрюлькой: «Это я Вере позавтракать. Стучались?»
На стук в дверь никто не открывает. Нас замечает еще одна соседка, в доме напротив: «В окно постучите, она в комнате спит, не слышит, я сейчас подойду». И правда, после стука в окно Вера осторожно приоткрыла входную дверь. «Вера, это я, — соседка прошла в дом и махнула нам: — Она меня хорошо знает и не боится».
В доме всего две комнаты — кухня-прихожая и зал. Зябко. Вера в теплом свитере, меховой шапочке, дубленке и капюшоне, смотрит на нас с опаской, слегка кивает и молчит. Мы здороваемся, протягиваем тортик и шоколадку. Вера забирает сладости и уносит в комнату. Соседка Татьяна наклоняется к печке — вроде топлена, но давно прогорела, — подкидывает дров. Пытаемся поговорить с Верой, но она только кивает.
«Вера не глухонемая, просто перестала говорить, мне отвечает, но тоже редко», — поясняет соседка.
Татьяна — одна из немногих в деревне, кому Вера доверяет, — помогает ей уже несколько лет. Кормит горячим супом, покупает необходимые продукты, к ней Вера приходит помыться в бане.
Присматривать за мамой Татьяну попросила дочь Веры Настя, отказать ей женщина не смогла, ведь больше рядом никого. Настя оставила ей свою банковскую карту, Татьяна покупает для Веры самые необходимые продукты. Но чаще всего Вера ест у Татьяны. Бывает, придет рано утром, часов в восемь, попьет чаю, посидит, телевизор посмотрит. Если ее долго нет, Татьяна забегает сама, как вот сегодня. В субботу Вера караулит: только увидит, что у Татьяны топится баня, — уже идет с тазиком. «Намоется, затем все свое постирает, полки сполоснет — аккуратная».
Татьяна помнит Веру еще «в себе». Как она ведрами собирала в тайге чернику и голубику для всей деревни. Как они с дочкой Настей работали на ферме — делали ремонт. Как еще до позапрошлого года Вера сажала огород. Тогда осенью ее первый раз положили в психиатрическую больницу, и весь урожай замерз. Вера и сейчас не может сидеть без дела: то бесконечно метет дорожку до дома, то берет лопату и скидывает снег с крыши.
«Конечно, я не могу следить за ней весь день, вот она и уходит на ферму, в телятник. Там ее выгоняют, боятся, как бы чего не натворила».
«Она никому не нужна»
Ферма от Вериного дома в пяти минутах ходьбы. Технолог Юлия показывает небольшую каморку, где Вера обычно спит. Там тепло, вкусно пахнет — рядом стойла с маленькими телятами — лучшее место, когда одиноко и холодно. Видно, что Юлия очень переживает: это она сделала то видео, где Вера сидит на корточках у печки и ест кусок хлеба.
«Если честно, у нас уже сил нет, мы понимаем, что она больна, но это же не дело, вот так бродить по деревне. Здесь у нас будка трансформаторная, электричество должно бесперебойно подаваться. Вдруг что случится, кто будет отвечать? Такому человеку нужен опекун, но никто не хочет брать на себя ответственность».
Постепенно вокруг собираются работники фермы: кому-то Веру жалко, кто-то говорит, что боится ее. И добавляет, что и сегодня Вера здесь ночевала. Договариваются, что скотник, который дежурит ночью, будет запирать помещение.
— Так она вообще тогда на улице замерзнет.
— Давайте уже собрание соберем и будем что-то решать.
— Да мы там, в группе, уже нарешали.
Поясняют, что первое сообщение в местной группе «Объявления Бугуртак» написал Верин сосед Алексей: «Здравствуйте уважаемые жители села Бугуртак, почему Верка опять беспризорная ходит по деревне? К кому вопрос, кто решает эти проблемы? Она уже в телятник пришла и там молоко берет, а оно грязное, с антибиотиком. Где ее опекун, почему она голодная. Давайте в дом престарелых ее отдавать, это издевательство, сколько лет она болтается».
Дальше пошли комментарии: «Господи, бедная женщина», «Пусть дочь посмотрит, может что-нибудь где-нибудь екнет», «Бедненькая, хочу сало соленое и копченое ей дать, боюсь только сама. Может кто-нибудь сможет помочь», «Хорошо, наверное, спится детям, зная, что мать в соломе теплой, да люди добрые накормят», «Она пока не пристукнет кого-нибудь, толку никакого не будет», «Верочка сегодня зашла в комнату отдыха, чтобы погреться и чуть не подожгла свое пальто, на обогреватель положила», «Родственники Верочки, купите ей хотя бы дрова, чтобы она жила в тепле. А уж покормим мы ее всем миром», «Когда они одумаются (родные), поздно будет, лишь бы к ним такого отношения не было от их детей, как они поступают».
Два человека встали на защиту дочери: «Настя ничего не должна, Веру же лишили материнских прав, девчонка в детском доме жила», «У дочери двое ребятишек, что она сделает, она и так приезжает, вон в декабре была».
«Не дай бог что случится»
Верин дом разделен на две половины. Во вторую несколько лет назад заехал Алексей с семьей. Но вскоре понял, что жить за стенкой с такой соседкой опасно, — выстроил отдельный дом в глубине двора. Поэтому вторая половина дома выглядит нежилой. Постучались в ворота. Алексей сначала отрезал, что не хочет ничего говорить, но потом не выдержал: «Да жалко ее просто, она же живой человек. Я с ней особо не общаюсь, а жена моя нашла подход, она ее понимает. Кормим по мере возможности. Сначала жили за стенкой, но, знаете, постоянно как на пороховой бочке — не дай бог с печкой что случится, здесь же все деревянное. Детей в доме одних не оставляли, потому и пришлось второй дом строить. Но тоже неспокойно, все равно рядом. Да вы спросите вон у любого, я не один переживаю, она и на ребятишек кидалась, и из магазинов все тащит».
Пока мы гуляем по поселку, Вера возится во дворе. Забор низкий и местами разрушен, поэтому двор хорошо просматривается. Завидев, как мы в очередной раз проходим мимо, улыбается, подходит к воротам. Пробуем спросить: «А вы сами хотите поехать в приют?»
Но Вера только опускает глаза. Однозначно, слышит, но не отвечает.
«Она берет, что хочет»
В Бугуртаке два магазина, ближайший — «Дельфин». Красивое бело-голубое здание, по обе стороны от него два одинаковых, таких же бело-голубых дома. За прилавком молодая женщина и парень. Про Веру говорят охотно.
«Мы не видели от нее никакой агрессии. Если ее не трогать, то и она никого не тронет. Ей все помогают. Да, она не понимает, что нужно покупать, просто берет и уходит. Но только самое необходимое: хлеб, булочки, сладкое. У нас договор с Настей, она скидывает нам на карту деньги, а Вера берет, что хочет. Как деньги заканчиваются, мы звоним Насте, и она опять переводит определенную сумму».
Продавец извиняется: подбегают ребятишки толпой за пирожками, им на школьный автобус, надо быстрее отпустить. А к нам, услышав разговор, выходит директор магазина Антонина.
«О покупках у нас с Настей давно договор, здесь никаких проблем. Знаю, что из второго магазина она (Вера. — Прим. ТД) как-то кофту унесла, пытались догнать — не получилось. Но Настя все оплачивает. Я какое-то время помогала, платила ей за электричество, да и не только ей, у нас тут еще один дедушка одинокий живет, и ему помогала. Но, конечно, бесконечно помогать не получается, такие люди должны быть под присмотром, а получается, она никому не нужна».
Второй магазин на соседней улице, там тоже Веру знают.
«Когда по мелочи берет, мы и внимания не обращаем, никто не хочет связываться. Я давно здесь живу и помню, еще когда Вера нормальная была. Вон на ту остановку приезжали к бабушке: она, муж, дети. Все прилично одетые, чистенькие. Что случилось с человеком — непонятно. Но юродивые всегда в деревнях были. У нас еще один такой мужчина живет, но он с мамой, она о нем заботится».
Перед отъездом мы заходим к Татьяне. Та признается, что тоже изрядно устала: так или иначе, Вера сейчас под ее ответственностью, хоть и негласно. И боится, что физических сил ей может не хватить.
Уже в Красноярске мы встречаемся с Настей, Вериной дочкой: она очень хотела узнать, как мама. Девушка живет в маленькой квартирке-студии с двумя детьми.
«Я с 15 лет жила в детском доме. Жилье получила от государства как сирота, когда вышла. Юридически я теперь Вере не дочка, хотя, конечно, люблю ее и стараюсь помогать, чем могу. На самом деле нас у мамы было пятеро: две дочки и три сына».
«Тридцать три несчастья»
15 лет назад у Веры были близкие люди и она была счастлива. С мужем, детьми и свекровью она жила в соседнем с Бугуртаком поселке Кошурниково. Муж работал и кормил семью, Вера то подрабатывала телятницей, то мыла полы в школе, в сезон собирала травы, ягоды, грибы, черемшу и продавала. Все закончилось, когда в семье парализовало бабушку. Вдруг неожиданно приехала дальняя родственница.
Вроде бы помочь, а на деле умудрилась переписать квартиру бабушки на себя и после ее смерти выставить Верину семью за дверь. До сих пор никто не знает, как так получилось. Бабушка лежала бездвижно, не разговаривала, только мычала. Вряд ли она могла дать свое согласие и оставить сына на улице. Но семья в один день собралась и переехала в Бугуртак к маме Веры в однокомнатный домик.
В 2014 году Вера родила младшую дочку, Юлю. А потом Веру укусил энцефалитный клещ. После этого близкие начали замечать за ней странности. Она вдруг перестала ухаживать за ребенком, даже кормить забывала, стала ходить к «Свидетелям Иеговы» — как раз тогда они построили в Кошурникове церковь — с мертвыми разговаривать. За маленькой сестренкой пришлось ухаживать Насте, которой на тот момент было 14 лет.
Семью словно кто-то проклял, несчастья посыпались одно за другим. Сначала умерла бабушка, через три дня — младший сын, у которого была эпилепсия. Вере становилось все хуже. Настя боялась оставить маму одну с маленькой Юлькой и прогуливала школу. Катала ее часами по деревне, даже в школу с коляской приходила на субботник. Вскоре Настю с Юлей положили в больницу в соседний поселок. Через две недели Настя забрала сестру и сбежала домой, переживала, что пропускает школу. После побега в дом пришли из органов опеки и изъяли детей. Всех распределили по разным детдомам, буквально раскидали по краю.
Настя попала в Ермаковский район, еще глубже на юг края, и долго пыталась найти Юлю. Однажды уговорила сотрудников детского дома дать ей почитать свое личное дело и нашла там адрес, куда увезли сестру. Стала писать туда письма, просила хоть фотографию отправить. Но ей ответили, что девочку удочерили. Окончив школу, Настя поступила в колледж, вышла замуж.
В 2019 году в семье случилась новая трагедия: папа угорел в дыму от плохо работающей печки. С того момента состояние Веры стало еще хуже, она перестала разговаривать.
«Она даже со мной не всегда говорит. Я приезжаю раз в один-два месяца, беру ее, мы снимаем деньги с книжки, у нее пенсия — десять тысяч рублей, идем в магазин и покупаем все самое необходимое. Потом кормлю ее в кафе и уезжаю обратно, — рассказывает Настя. — Последний раз была в декабре. Накупила ей продуктов, сапоги, одеяло. Дрова у нее были, но в подполье, она их почему-то прятала».
Когда соседи начали писать о Вере и Насте в группе, Настя ответила, что не является опекуном мамы и ее пенсию тратит только на нее. Единственное, что Настя может сделать, — приехать и отвезти мать в больницу. Так уже было. В прошлом году жители жаловались, что Вера буянит. Настя собрала подписи тех, кто недоволен, и отвезла маму в Минусинск, в психиатрическую больницу. Там объяснила, как та себя ведет, и попросила помочь оформить ее в интернат. В больнице ответили, что для этого нужно сначала оформить над ней опеку, а потом лишить дееспособности. Брать маму под опеку Настя отказалась, объяснив, что у нее двое несовершеннолетних детей, которых она сейчас воспитывает одна. Вера пролежала в больнице полгода, и ее вернули домой.
«После того лечения маме было значительно лучше. Но сейчас, видимо, опять начался откат. Когда я была у нее в последний раз, спросила: “Как дела?” Мама заплакала. Говорю: “Тебя кто-то обижает?” Молчит. Цветы ей подарила, она обрадовалась как ребенок. Мне, с одной стороны, неприятна вся эта шумиха, у меня даже дети спрашивают: “Мама, почему они так говорят? Мы же помогаем бабушке”. Знакомые звонят, удивляются, правда ли я свою мать бросила. А с другой — я очень надеюсь, что это поможет все-таки оформить ее в интернат. На днях мне уже позвонили из администрации района, попросили переслать мамины документы».
Настя достает папку с семейными фотографиями: «Вот мама с папой Максима ждут, вот мама одна. Она всегда была чистоплотная, красилась, любила хорошо выглядеть и нас красиво одевала».
Все это время Настя продолжала искать сестру. Через знакомую узнала, что приемные родители снимают с ее книжки деньги и незаконно тратят, подняла бучу, Юлю изъяли из семьи и вернули в детский дом. Хотела забрать сестру к себе, но ей не разрешили: квартира маленькая, всем негде будет разместиться. Тогда Настя оформила документы, чтобы забирать Юлю на выходные и на каникулы. Прошлым летом возила ее и своих ребятишек в гости к маме.
«Я сильно о ней переживаю, постоянно звоню тете Тане, спрашиваю, как она там. Когда она в больнице лежала, я письма ей писала. Какая бы она ни была, она мама моя, а детям бабушка. Мы с мамой одни друг у друга, старшие братья с нами не общаются, мы ничего о них не знаем».
Автор этого текста надеялась, что, как только история с Верой попадет в красноярские СМИ, проблема решится и женщину определят в интернат. В последнем заключении из психиатрической больницы, в которой Вера лежала осенью 2022 года, черным по белому написано: «Нуждается в оформлении в ПНИ».
«Такие дела» попросили пояснить ситуацию с Верой администрацию Курагинского района. Оказалось, что с 2020 года патронажем совершеннолетних недееспособных занимается не социальная защита, а специальное подразделение администрации района — опека, попечительство, патронаж совершеннолетних. Подразделение в основном работает с теми, кто уже лишен дееспособности. Следит за тем, чтобы не нарушались их юридические, физические и материальные права, контролирует опекунов. Тем, кто еще не признан недееспособным, оно лишь оказывает содействие в признании. И процедура эта небыстрая.
«В конце февраля дочь привезла Веру в Красноярск и положила в психоневрологическую больницу, где она будет проходить лечение. Параллельно мы начали заниматься подготовкой документов для определения Веры в психоневрологический интернат на постоянное проживание, — говорит Алеся Дранишникова, ведущий специалист по организации и осуществлению деятельности по опеке и попечительству в отношении совершеннолетних граждан и патронажу администрации Курагинского района. — Для этого нужно сначала лишить человека дееспособности, затем установить над ним опеку, собрать необходимые медицинские документы и только после этого определить в интернат. Лишение дееспособности занимает от четырех до шести месяцев и делается через суд. После того как судебное решение вступает в силу, нам дается месяц на поиск опекуна. Это может быть как родственник, так и посторонний человек, выразивший желание. Если такой не найдется, опеку будет оформлять на себя администрация района. Затем какое-то время занимает сбор медицинских документов и анализов, которые отправляют в министерство соцполитики края. Там очередь. Иногда приходится ждать неделю, иногда дольше. Сколько Вера пробудет в больнице, неизвестно. Но, скорее всего, ее выпишут раньше, чем мы успеем подготовить все документы. Когда она вернется домой, мы определим человека, который будет два раза в неделю приходить и помогать ей: приносить дрова, топить печь, готовить еду. К сожалению, у нас в районе нет промежуточного учреждения, где человек может находиться, пока идут все эти бюрократические процедуры. Их в России почти нигде нет, кое-где, возможно, выделяют для этого специальные палаты в больницах. Но этого, конечно, недостаточно».
В России действует заявительный характер получения помощи от государства, поясняет правозащитник телеграм-канала «Ежедневный юризм» Никита Сорокин. То есть если ни сам человек, ни его родные не сообщат о том, что он нуждается в лечении, устройстве в специализированное учреждение и так далее, то никто не придет и не займется его проблемой. В этой ситуации, получается, жители поселка, соседи стали теми вовлеченными гражданами, которым не все равно. По причине опасения за свою жизнь или просто из сострадания — неважно. Но они и оказались движущей силой. Конечно, человек в подобном состоянии и с таким диагнозом не должен быть один, как минимум Вера нуждается в лечении. Если бы случилась трагедия, отвечать пришлось бы в том числе чиновникам, тем более если они знали о проблеме и оставляли без внимания просьбы дочери помочь с устройством мамы в интернат.