Пушкино
Колумнистка газеты «Ле Фигаро» Валери Дюпоншель писала, что дети на фотографиях Дмитрия Маркова — нечто среднее между маленькими солдатами и потерянными ангелами: «Смех, несмотря на снег, игра, несмотря на пыль, жизнь, несмотря ни на что».
Детство самого фотографа, по его словам, прошло под фабричным забором швейного производства. Угрюмая ограда и поток промышленных нечистот в воображении ребенка были полны удивительных тайн. Дмитрий вспоминал эти годы с ностальгией, хотя они были неразрывно связаны с болью и смертью.
Смерть поджидала в овраге — женским трупом, возле которого «за три дня, прежде чем менты забрали тело, мальчишек побывало больше, чем в краеведческом музее за каникулы». Она притворялась восьмилетним двоюродным братом Вовой, который перед отъездом в деревню сообщил Диме, что закопал во дворе нехитрый детский клад и они его обязательно выроют вместе; но так и не вернулся: его сбила машина. Смерть проступала в обрывочных семейных легендах о деде, отце матери. Он разошелся с женой, выкрал и силком отвел на вокзал пятилетнюю дочь — вероятно, чтобы увезти в Казахстан, где когда-то жил. Она кричала, вырывалась. Тогда дед вернулся, изрезал жену опасной бритвой и повесился на дереве неподалеку от дома.
Второй муж бабушки был немногим лучше: по пьяни кидался в детей амбарными замками. Едва будущей матери Дмитрия исполнилось 16, она уехала из Тамбовской области в подмосковный город Пушкино. Там она и встретилась с его будущим отцом, выходцем из семьи работников ткацкой фабрики «Серп и молот». Мальчик родился 23 апреля 1982 года.
В первой половине XX века в Пушкино жили Михаил Пришвин, Константин Паустовский и Андрей Сахаров. Именно здесь Владимир Маяковский пригласил Солнце на чай и в финале хрестоматийного стихотворения обещал «светить всегда, светить везде, до дней последних донца».
Детство Дмитрия Маркова пришлось на распад СССР. Пушкино к тому времени превратился в смесь бараков и хрущоб, где по мере разорения заводов расцветали наркомания и криминал. Копируя взрослых, подростки забивали стрелки, порой и двор шел на двор. Слабых для потехи заставляли драться друг с другом.
Районы города носили звучные прозвища. Бродвей, расположенный возле Пушкинского электромеханического завода, славился неформалами и «злачными» местами. Кронштадт с «большой землей» соединяла единственная дорога. Марковы жили в Серпе, названном в честь той самой фабрики «Серп и молот», обанкротившейся в перестройку. По словам сестры фотографа, район считался «не криминальным, а скорее неблагополучным».
Александр Марков, отец Дмитрия, в молодости много путешествовал, мечтал поступить в Бауманку, но так и остался слесарем. Впрочем, необычным. Он принципиально отказался вступать в КПСС, называл себя западником и любил европейскую музыку. Впоследствии Дмитрий не без иронии вспоминал, как отец заставлял его слушать «Пинк Флойд», из чего ребенок сделал вывод, что «искусство и мука идут рука об руку».
Александр любил читать и собрал неплохую библиотеку классической литературы. Он покупал сыну и дочери развивающие книги, но заниматься с детьми не любил. Что хуже, он злоупотреблял алкоголем и часто превращал жизнь близких в кошмар. Впрочем, каким-то чудом выпивка не мешала работе: заказы, даже сложные, он исполнял точно и в срок — уникальное качество, которым в будущем отличится и его сын.
Валентина, мать Дмитрия, шила мешки на фабрике, а после того как та обанкротилась, торговала хот-догами на Ярославском вокзале. Сын впоследствии характеризовал ее как добрую, любящую, внимательную. «Но талантов как-то нормально жить у нее нет, — сокрушался он и подытоживал: — Социально слабый человек».
Она много общалась с детьми, однако, по словам Дмитрия, большинство разговоров сводилось к жалобам на супруга. Между ними постоянно вспыхивали конфликты, копились обиды — «будто два чужих человека живут на одной территории». Но сохранение семьи для Валентины, по словам Дмитрия, было самоцелью — в ее представлении развод порочил женщину. Его сестра Татьяна обьясняет мотивы матери иначе: она хотела, чтобы дети, в отличие от нее самой, росли с отцом.
Домой Диме не хотелось. И он вел обычную жизнь уличного подростка из неблагополучного города: нюхал клей, собирал бутылки, мыл машины, тусовался в полузаброшенном кинотеатре. На всю жизнь он запомнил Наталью, сотрудницу комитета по делам молодежи, «верного союзника из мира взрослых». Она не учила подростков жизни, не распекала, когда они приходили под кайфом, а просто помогала с учебой и добивалась, чтобы фойе кинотеатра отапливалось и ребята не мерзли.
«Он увидел, как из говнища можно сделать что-то хорошее просто заботой, — рассуждает журналист Шура Буртин, друг и сосед Маркова по московской квартире. — Да, клей, грибы. Но есть человек, которому на этих пацанов не насрать».
Вершиной педагогического мастерства Натальи стала постановка силами напившихся для храбрости подростков спектакля для ветеранов ко Дню Победы — пушкинских «Цыган». Марков исполнил главную роль.
Дима постоянно чем-то увлекался — рисованием (порой прямо в дневнике), музицированием на синтезаторе, брейк-дансом, компьютерными играми. Об одной из них он решил написать в журнал «Великий Dракон». Отцу идея не понравилась: «Че ты, б***ь, делаешь?! Иди на улицу!» Дима после такой взбучки не стал дописывать статью, послал незаконченный текст и получил за него первую в жизни журналистскую премию — приставку «Сега» и поход в «Макдоналдс». Тогда он впервые осознал собственную значимость и перестал зависеть от мнения родителей.
Будущий фотограф переписывал фантастические книги в толстую тетрадь и украшал их иллюстрациями. Одно время вязал крючком и сам одевал кукол младшей сестры Татьяны. Потом занялся боди-артом: разрисовывал тела друзей, о чем и написал одну из первых статей в пушкинской газете «Маяк».
Другая статья была о знакомых, употребляющих наркотики.
Учился Марков неровно.
«У него прыгали оценки, — вспоминает Татьяна. — Мог сползать до двоек-троек, а потом выровняться до пятерок. Ему все давалось хорошо — когда хотел».
Постепенно Дима перебрался из депрессивного Серпа в «неформальный» Бродвей. Днями он пропадал в недостроенном коттедже переехавшей в Пушкино творческой пары — музыканта Саши и костюмерши Риты, с которыми подростка познакомила Наталья. Там была, по сути, коммуна, где собирались все: от музыкантов до трудовых мигрантов. Вскоре Сашу убили при попытке грабежа. В дом переехал его друг Валера. Он приобщил Диму к чтению Кастанеды и заучиванию наизусть стихов. Потом Рита уехала, и все кончилось.
Отец устроил Диму в Мытищинский машиностроительный техникум, из которого он быстро вылетел. Чтобы не попасть в армию, купил аттестат за 11 классов и подал документы в Московский государственный университет сервиса. Впоследствии Марков рассказывал, что безбожно прогуливал занятия, а когда оказался на грани исключения, договорился с ректором, что вместо учебы будет редактировать студенческую газету. Делалась она для отчетности, сами тексты администрацию не волновали, и авторы сочиняли все, что вздумается: от описания «грибных» трипов до репортажа с задворок местного магазина «Марфуша».
На третьем курсе Дмитрий попался на употреблении наркотиков и написал заявление сам, пока не отчислили. Еще раньше, примерно в 19 лет, он ушел из дома и снял вместе с другом неотапливаемое помещение на Бродвее. Нанялся продавцом в видеопрокат. Вечером, после закрытия, окна зашторивали — и начинались дискотеки, на которых торговали «веществами».
Тогда же Марков устроился в издательский дом «Аргументы и факты». По его словам, произошло это анекдотичным образом: он зашел в подъезд издательства поблевать после психотропного анальгетика, ныне запрещенного в России. Столкнулся с охраной. Пришлось соврать, что он по поводу работы. Дмитрия привели к заместителю главного редактора, и он действительно попал в газету «Я молодой».
Марков видел, как его приятели опускаются все ниже и уже промышляют воровством. Сам он скрывался от армии и чудом избежал уголовки: когда полицейские положили его лицом в асфальт, по счастливой случайности в карманах не оказалось ничего, кроме таблеток.
Последней каплей стала гибель лучшего друга — его нашли мертвым на железнодорожных путях. Дмитрий впервые попытался бросить наркотики и перебрался в Москву. Смерть знаковых людей будет не раз совпадать с окончанием периодов его жизни.
В столице он продолжил писать для АиФ и нашел новую подработку — по словам Шуры Буртина, Дмитрий стал «литературным негром» у популярного тревел-блогера Сергея Доли. Сергей присылал фотографии из разных стран, Марков отбирал лучшие и писал к ним тексты. Позже Дмитрий начал зарабатывать, снимая корпоративы, а из журналистики надолго ушел.
Внутренне после переезда он изменился мало. Буртин рассказывает, как однажды Марков в центре Москвы, на Китай-городе, разбил рукой стекло, чтобы вспомнить свое состояние в 15 лет: «Подросткам было в кайф при входе в вагон разбить стекло, и такой заходишь — а все тихо сидят, смотрят на тебя, боятся».
Спустя много лет Марков иронически рассуждал: «Из атрибутов взрослости я получил лишь лысину, оставшись внутри тем же подростком в адидасе, которого несет по жизни, словно судака по Енисею».
Волонтерство
Волонтером благотворительной организации Дмитрий впервые стал в 2007 году — и это на пять лет почти избавило его от наркотиков. В поисках сюжета для фотоистории он устроился воспитателем в летний лагерь возле города Порхова в Псковской области при Бельско-Устьенском доме-интернате для детей с отклонениями в умственном развитии.
В 1920–1921 годах в местной дворянской усадьбе спасались от голода петроградские люди творчества — Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Михаил Зощенко, Евгений Замятин. Ходасевич посвятил Бельскому устью стихотворение:
Здесь даль видна в просторной раме:
За речкой луг, за лугом лес.
Здесь ливни черными столпами
Проходят по краям небес…
В конце Великой Отечественной на месте разрушенной усадьбы появился приют для сирот, впоследствии превратившийся в тот самый дом-интернат. «Туда попадали разные дети — 13 лет назад гипердиагностика и карательная психиатрия были значительно более распространены, чем сейчас, — вспоминает волонтерка Дарья Алексеева. — Под одной крышей — дети от четырех лет до 18 с ДЦП, аутизмом, синдромом Дауна, остеопорозом. И дети, у которых нет никаких ограниченных возможностей, а есть такой неудобный характер, что их поэтапно спускают из учреждения в учреждение на самое дно системы».
Большинство воспитанников не получали должной социальной адаптации и после выпуска попадали в психоневрологические интернаты для взрослых (ПНИ). Жизнь там сродни тюремному заключению на неопределенный срок. Обитатели ПНИ лишены связи с внешним миром и полностью зависят от врачей, что открывает дорогу злоупотреблениям. В России внешние независимые службы контролируют такие интернаты только в Нижнем Новгороде и Москве.
«Там плохо. Просто жесть. Противные запахи. Народ или с санитарами в карты играет, если делать нечего, или водку пьет, — вспоминает о взрослом ПНИ выпускник интерната в Белом Устье Михаил Ершов, которому Марков организовал побег из этого безрадостного заведения. — Нас старики гоняли за бутылкой, когда пенсии получали. А потом эти же санитары их к кровати и привязывали, когда они буянить начинали».
Помогали подросткам адаптироваться, вырваться из системы и начать самостоятельную жизнь волонтеры из общественной организации «Росток». Марков с ними быстро поладил. Подобные объединения, по его мнению, были «поразительно близки к наркоманским: куча людей, одержимых одной сверхценной идеей и готовых тратить на нее уйму времени, сил и денег».
Развеселая вольница, которую устроили воспитатели с детьми, закончилась раньше времени: администрация интерната прогнала волонтеров еще до конца смены. Не помогла даже угроза подростков коллективно вскрыть вены. На прощание они подарили Маркову оплетенную камышом бутыль самогона. Прочие воспитатели уехали, а Дмитрий остался — и задержался на пять лет.
Главный принцип работы Марков усвоил быстро. В интернате он однажды спросил про ребенка, почему тот грязный. И услышал: «Тогда зачем ты здесь? Возьми и вымой его».
Дмитрий поселился у воспитательницы и стал помогать сперва в интернате, а потом и в новых проектах «Ростка». В 2009 году основатель этой организации Алексей Михайлюк выкупил просторный дом в деревне Федково. Там Дмитрий с другими волонтерами учили выпускников интерната жить самостоятельно: носить воду из колодца, покупать продукты, готовить еду. Некоторые работали в мастерских, а продукцию выставляли на ярмарках в Порхове. Многие боялись этих подростков, а фотограф с ними дружил.
Впоследствии Марков увидел похожую ситуацию в Забайкалье, где ребята из коррекционного детского дома терроризировали местных жителей и даже напали на полицейский участок. Но при этом кололи дрова и убирались на участке одного деда. Тот не делал ничего особенного, просто сидел с ними на скамейке и без осуждения говорил по душам. Так поступал и сам Марков. Он без труда находил в самых отпетых хулиганах нечто достойное — жизнелюбие, незлобивость, способность прощать. Этот навык позволял безопасно путешествовать среди любых маргиналов. Он же в будущем станет основой конфликта Дмитрия со склонными судить и презирать оступившихся.
«Они с детства понимали, что они чужие. Брошенные, никому не нужные. Лишние. А он в каждом видел личность и каждому говорил: “Ты хороший, ты умный, ты талантливый, ты сильный. Ты сможешь. Действуй, я буду тебе помогать”», — вспоминал о Маркове псковский политик Лев Шлосберг.
Дмитрий рассказывал, как однажды отчитывал подростков, вечно отвлекающих от заполнения отчетов: «В моменты ругани у каждого глубокомысленное виноватое лицо. На самом деле на второй минуте они все как по команде отключают мозг и не вникают особенно в то, что им говорят. Поэтому временами они не улавливают завершающую интонацию в монологе и продолжают сидеть с умным видом. “Что сидим-то? Женя, иди готовить, Петя, начинай убираться. Где Сергей? Возьмите его в помощники…” В этот момент из коридора доносится грохот двери, в комнату вбегает Сережа. Такая наглость вводит меня в ступор: пока я соображаю, за что ему выписать в первую очередь — за то, что он не придерживает дверь, или за то, что он не снял уличные ботинки, — Сергей, с глазами, полными восторга, кричит: “Дмитрий Александрович, выходи быстрей на улицу! Там — радуга!!!”»
Летом молодых обитателей психоневрологических интернатов приглашали в лагерь, носивший неприглядное название «Свалка» — в честь мусорной кучи неподалеку. «Мы помогали им прийти в себя после детского дома и найти свое место в жизни: выбить жилье, получить работу и оформить пособия», — вспоминал Марков.
Вскоре Дмитрий понял, что изменить судьбу человека можно только деятельным личным участием. Он попытался вытащить из взрослого ПНИ одного из подопечных, Антона. Обследование, показавшее, что тот психически здоров, директор интерната проигнорировал и запретил пускать в свое учреждение сотрудников «Ростка».
«Надо было ехать с Антоном в интернат, выступать посредником в переговорах и доводить дело до конца. Вместо этого я предложил Антону написать заявление в прокуратуру и пустил дело на самотек», — сожалел Марков впоследствии.
Подростка заперли и «пролечили протестные настроения». Из интерната ему удалось вырваться только через пять лет.
К сообществу «Ростка» присоединялись все новые добровольцы. Даже таксист, привозивший волонтеров, в конце концов подвесил боксерскую грушу, установил турник и начал заниматься с детьми спортом.
В октябре 2011 года Дмитрий перестал волонтерить в «Ростке». Федково менялось — на смену энтузиастам приходили наемные работники, место «одержимости» занял распорядок. Да и самому фотографу хотелось пробовать новое, путешествовать. Последней каплей стала гибель Сережи, к тому времени уже семиклассника. Он почувствовал себя плохо и умер в больнице, после чего детей у «Ростка» немедленно изъяли. Вскоре прокуратура пришла к выводу, что смерть наступила от эпилепсии. Маркова этот опыт потряс.
«Ты работаешь с живыми людьми, берешь ответственность за них, вкладываешься в то, чтобы их вытащить из системы, — пересказывает их беседы подруга фотографа, волонтерка Алина Чернова. — А система намекает: мы в любой момент их снова можем забрать».
Уже прославившись на весь мир, Дмитрий использовал медийный ресурс для помощи благотворительным организациям — рехабам, ночлежкам, службам адаптации. После публикации блогером Юрием Дудем в 2020 году фильма о Маркове зрители за сутки пожертвовали на региональную благотворительность три миллиона рублей. Но тогда, в конце 2011 года, он снова уходил в неизвестность. В предпоследней записи о «Ростке» он выложил фото радуги над деревней Федково. Она появилась через минуту после новости, что воспитанников после смерти Сережи все же вернут.
«Выжившие»
Младенца в пропахшем солями общажном притоне обнаружили случайно. Дмитрий с напарником хотели забрать на реабилитацию женщину и неожиданно обнаружили двухнедельного грудничка. Завернутый в голубое одеяльце, он лежал в кресле под похабным рисунком и надписью «Сегодня шизанусь и **нусь». Мать начала употреблять на второй день после выписки из роддома. Она любила ребенка, но оставляла его, чтобы искать закладки, а под кайфом и вовсе боялась к нему подходить.
«Это твой, б***ь, единственный шанс!» — кричал на нее Марков, уговаривая лечь в рехаб.
Мать никак не решалась. Сперва она вообразила, что Дмитрий собирается отобрать ребенка, и убежала с младенцем на улицу. Затем, наоборот, оставила его в волонтерском автомобиле, а сама исчезла. Пока напарник ее искал, Марков остался один с подозрительно тихим младенцем, не представляя, что с ним делать и как оправдываться перед полицией, если она обнаружит его с чужим ребенком, в чужой машине, посреди чужого города.
Безумный день кончился хорошо. Мать нашли и отвезли в кризисный центр, а ребенок временно отправился в ресурсную семью под попечительством нижегородского фонда «Алиса».
Директор фонда «Алиса» Екатерина Молчанова познакомилась с Марковым весной 2023 года. Ее волновало, что в России много наркозависимых подростков, слишком юных для взрослых реабилитационных центров. Некоторые садились на иглу уже в восемь лет.
Коммерческие рехабы большинство родителей таких детей оплатить не могут. А государственные центры есть не в каждом регионе, и занимаются они в основном медицинской реабилитацией, тогда как подростки не менее остро нуждаются в психологической помощи и безопасном пространстве.
Екатерина решила проконсультироваться у Маркова. Тот ответил почти моментально и за считаные минуты собрался в Нижний Новгород. Туда он приехал вместе с другом Максимом Урядовым, владельцем наркологической клиники и автором видеопроекта «Выжившие». Максим, сам бывший наркозависимый, начал со съемок на телефон своих соупотребителей. Им он сочувствовал, не осуждая. «Несмотря на 10 лет моей ремиссии, в голове всплывают такие яркие моменты употребления, что с трудом себя держишь в руках, — признается он. — Недаром попы говорят, что тем, кто бросил употреблять, поститься не надо. Мы и так в вечном посте, отказываемся от самого желанного».
Как и Марков, Урядов раскрутился в Instagram. Постепенно он наладил производство все более качественных фильмов о наркозависимых. Прямо перед камерой они вкалывали героин, курили соль — и принимали решение выбраться из этого кошмара. Дмитрий много путешествовал с Максимом. Снимать видео он не любил, предпочитая общаться в кадре с героями фильмов.
«К третьему дню нашей встречи стало понятно, что нужен подростковый реабилитационный центр», — вспоминает Екатерина.
Для этого требовались немалые вложения. Осенью 2023 года фонд «Алиса» открыл сбор денег. Марков и Урядов выпустили в его поддержку полнометражный фильм, где наркозависимых показывали сперва в притонах, а затем, много позже, в процессе реабилитации. Назвали его так же, как видеопроект Максима, — «Выжившие».
Премьера состоялась в Нижнем Новгороде 3 февраля 2024 года. Пришли 200 зрителей, небольшой зал был полон. Одна наркозависимая даже приехала из другого города и после общения с Марковым расплакалась: слишком давно к ней никто не относился по-человечески, не пытаясь использовать или заклеймить.
Параллельно Максим и Дмитрий включились в работу со школьниками.
«Марков не проповедовал, чтобы все дружно перестали употреблять, — вспоминает Екатерина. — Он просто поддерживал ребят на пути к выздоровлению. Говорил: “Не бойтесь обращаться за помощью”. Подростков это мотивировало: “Надо же, сам Дима Марков, у которого 800 тысяч подписчиков в Instagram, говорит, что у него такая же беда, как и у меня, и он мне готов помочь”».
А сам знаменитый фотограф глядел на них — и видел свое детство, когда лучшим подарком от взрослого были отапливаемый угол в заброшенном кинотеатре и разговор без осуждения.
Собственные проблемы Маркова с наркотиками тем временем усугублялись.
«В последние годы Дима остро ощущал бессилие в этой борьбе, — вспоминает Алина Чернова. — Хотя попыток вылечиться он не оставлял, они были с долей обреченности. Говорил, ему сложно работать в чистоте, поскольку все мысли занимает не творчество, а наркотики».
Однажды он сорвался прямо на съемках в притоне.
«Меня аж затрясло, настолько захотелось на этом, сука, грязном матрасе, с этими ублюдками об***читься героином, — признавался он Шуре Буртину. — Я бросил камеру, сел рядом и начал колоться».
Тень обреченности падала и на его третью книгу, которую он считал самой значимой. Автобиографический текст в ней должен был играть не меньшую роль, чем фото. Работа шла трудно. Несколько раз он повторял друзьям: «Закончу, и можно умирать».
Второй показ «Выживших» намечался в Иркутске. Марков просил взять ему билет в один конец, чтобы поездить по сибирским городам, которые редко посещают другие фотографы.
Накануне Дмитрий уединился в рехабе Максима для работы над книгой. Урядов выделил ему отдельную комнату с компьютером. Закончить рукопись он успел на две трети.
«Успех фильма его прям зарядил, — вспоминает Максим. — Он увидел, что людям это нужно. Последнюю неделю у него улыбка не сходила с лица. Вдобавок он наконец вылечил гепатит. Жизнь только начала налаживаться, и тут — бац…»
За несколько дней до смерти Марков вернулся в Псков. 16 февраля у Алины Черновой зазвонил мобильный. Подруга фотографа, Татьяна Злобинская, сообщила, что Дима в городе и перестал выходить на связь. Квартиру не покидает, в окне постоянно горит свет.
Алина вздрогнула: купив квартиру, Марков отдал ей запасные ключи — «вдруг со мной что-то случится».
Когда Чернова с мужем подъехали к хрущобе, где жил Дмитрий, уже стемнело. Свет в окне действительно горел. Ключи не подошли: фотограф сменил один из двух замков. Квартира Маркова была на первом этаже. Алина встала на плечи мужа, залезла по решетке и заглянула внутрь.
В доме было прибрано — хозяин, как всегда, поддерживал идеальный порядок. В стиральной машине — чистое белье. На зарядке — телефон с непрочитанными эсэмэсками о гибели в колонии «Полярный волк» Алексея Навального. Рядом была брошена пачка сигарет. А на полу лежал Дмитрий Марков, и Алина сразу поняла, что он мертв.
Видеть все и писать иконы
Ритуал погребения Марков не любил.
«Он верил в Бога, но выбрал кремацию, — рассказывает Максим Урядов. — Все эти церемонии наши — кладбище, гроб, земля — он на дух не переносил. Многим говорил: “Кремируйте, а прах развейте”. Но никто не вспомнил, где именно он просил это сделать. Поэтому его все же похоронили».
Прощание прошло тихо, в узком кругу друзей, в городе Пушкино, где он родился и вырос.
Смерть Маркова поразила многих. Только по размеру оставленной бреши, невозможности ее заполнить стало ясно, какое место в обществе занимал этот худой мятущийся человек, который со всеми находил общий язык, но ни к кому не примкнул.
«У Димы был дар склеивать общество, объединять его разные слои. Как Навальный умел говорить с обычными людьми и понимал, что нужно в регионах, а не в Москве и этим сильно отличался от остальной оппозиции, — вспоминает журналистка Светлана Прокопьева. — Когда они ушли в один день, мне показалось, что на России поставили крест. Одним махом и в политике, и в жизни».
Фотографы единодушно принялись говорить, что роль Маркова в искусстве велика, но ее подлинные масштабы будут ясны не раньше чем через 10 лет.
«Несмотря на все признание, Дима и в России, и в мире пока непонятый художник, — разводит руками адвокат и фотограф Даниил Берман. — Только новые поколения дадут ему надлежащую оценку, осознают, сколько он создал».
Значимость второй ипостаси Маркова — волонтерской, благотворительной — ясна уже сейчас. Струйку дежурных некрологов быстро затмила лавина писем от самых разных людей. Они писали в Instagram Дмитрия, в соцсети его друзей и фондов, с которыми он сотрудничал. Это были не абстрактные комплименты мастерству фотографа, а рассказы тех, кому он помог. Писали детдомовцы, наркозависимые, их родственники — все те «невидимые» люди, которых он умел замечать, как никто другой.
Ребенок из Калуги, которого Дмитрий вынес из наркопритона, воссоединился с матерью. Та благополучно прошла реабилитацию. Теперь маленькая семья под присмотром специалистов учится самостоятельно жить.
Скромный якутский фотограф Леша Васильев, которого поддерживал Марков, в 2021 году победил на самом значимом конкурсе мировой фотодокументалистики World Press Photo.
А реабилитационный центр для подростков, которым Дмитрий занимался последние месяцы жизни, Екатерина Молчанова и Максим Урядов решили назвать его именем (пожертвовать фонду можно тут).
Есть и еще одна ипостась Маркова, про которую говорить сложнее всего, но кто знает — может, она окажется самой важной. Это — его гражданская позиция и взгляд на Россию, равно далекий и от тех, кто ей льстит, и от тех, кто ее проклинает.
«Дима — как Андрей Рублев в фильме Тарковского, — говорит Даниил Берман. — Здесь мастерам глаза выкалывают, там репрессируют каких-то шутов. А его задача — видеть все это и писать иконы. Как жить художнику в таком сложном и совсем, казалось бы, не добром мире?»
* * *
Во времена, когда каждый второй считает себя судьей и обличает других, Дмитрий Марков выбрал другую роль, тяжелую, ответственную и неблагодарную. Он стал свидетелем. Он видел не «русский мир» и не «русскую хтонь», а нас — живых, заблуждающихся, страдающих. Он не мог нас изменить, но хотя бы немного показал, что же скрыто «за мутным стеклом».
Когда кошмар последних лет закончится и мы, как заигравшиеся трудные подростки, поймем, что натворили, восстанавливать страну нам придется вместе. Ведь тащить ее из грязи в судейских мантиях несподручно. И тогда нам понадобится умение видеть друг друга — так, как умел нас видеть Дмитрий Марков.