«Это было время, когда можно было что-то сделать»
Как правило, их называли заложниками, а не военнопленными. Потому что официально не было никакой войны. Сначала это было «восстановление конституционного порядка», потом — «контртеррористическая операция», растянувшаяся на десять лет, вплоть до 2009 года. Правда, тогда слово «война» не было под запретом, а независимая журналистика и правозащитное движение в совокупности представляли собой силу, способную влиять на государство и совместно решать многие вопросы. Собственно, гражданское общество играло если не главную, то важную роль в деле поиска и освобождения пленных и заложников.
«Это не было частью государственной политики, — вспоминает правозащитник Александр Черкасов. — И мы там порою подменяли собой государство. Это было время, когда можно было что-то сделать».
Александр проработал в правозащитном центре «Мемориал» со дня его основания до момента ликвидации в 2022-м. С 1990 года Александр занимался поиском пропавших без вести и заложников в различных горячих точках сначала еще существовавшего, а потом уже и бывшего Союза, помогал раненым в «Останкино» в октябре 93-го. С началом первой чеченской войны он, как и многие другие мемориальцы, работал там в составе наблюдательной миссии правозащитных организаций, больше известной как «группа Сергея Ковалева».
По словам Александра, боевые действия в Чечне имели много специфических черт, но в главном они мало чем отличались от любых других военных конфликтов: та же раскручивающаяся спираль насилия и нарастающее с течением времени ожесточение сторон — это во многом и определяло отношение к тем, кто попадал в плен.
Освобождение без условий
Лето 1991 года. Еще жива советская власть, а Чечня уже объявляет о своем выходе из состава РСФСР. В декабре перестает существовать Советский Союз, а в следующем году республику покидают федеральные армейские подразделения и силы МВД, оставляя на месте практически весь арсенал оружия, техники и боеприпасов. Чечня становится де-факто независимой. Внутренние противоречия в конце концов приводят к столкновениям между вооруженными формированиями, подчиняющимися Джохару Дудаеву, и оппозиционным ему Временным советом Чеченской Республики. Вторую сторону активно поддерживает Москва, но боевые столкновения продолжают считаться внутренним конфликтом. Его апофеозом становится неудачный штурм Грозного 26 ноября 1994 года танковой колонной «оппозиции».
«Тогда и появились первые пленные, — говорит Александр Черкасов. — Речь шла о десятках российских танкистов, завербованных в подмосковных гарнизонах Федеральной службой контрразведки, — типичных для последних десяти лет “ихтамнетов”. С самого начала освобождением пленных занимались не власти и не военные, министр обороны Павел Грачев вообще заявил, что в Чечне российских военных нет. В Грозный поехали депутаты демократических фракций, которые и вывезли большинство “ихтамнетов”. А потом, собственно, началась война. 11 декабря колонны российских войск с трех направлений начали двигаться в сторону Чечни. Та, что шла со стороны Дагестана, была блокирована местными жителями в районе Хасавюрта, и в плен попал целый взвод бойцов внутренних войск. После новогоднего штурма Грозного число пленных уже стало трехзначным».
Поначалу условия их содержания были вполне удовлетворительными, а чеченская сторона выдавала их без обмена. Черкасов объясняет, что чеченцы пытались апеллировать к тому, что соблюдают положения Женевской конвенции о военнопленных, добиваясь таким образом признания Чечни субъектом международного права. Напротив, федеральная власть старалась всячески этого избежать, представляя боевые действия не двусторонним конфликтом, а исключительно внутренней спецоперацией по «разоружению бандформирований» и «восстановлению конституционного порядка». При таком различии в подходах не было никакого места контактам на официальном уровне, и поэтому чаще всего роль переговорщиков брали на себя правозащитники, журналисты, отдельные депутаты и матери солдат, которым и передавали попавших в плен.
Чувствовали уязвимость своего положения и сами пленные. Черкасов рассказывает историю старшего прапорщика по фамилии Керим-Заде из 131-й Майкопской отдельной мотострелковой бригады, захваченного в числе многих после новогоднего штурма Грозного.
«Назвавшись фамилией Мащенко — видимо, не желая раскрывать свои кабардинские корни, он предложил чеченцам написать от имени всех пленных открытое антивоенное письмо. Это была хитрость, а с учетом обстоятельств — героический поступок. Не так важно, что было в самом письме. Главное, что Мащенко собрал под ним подписи всех пленных солдат — более сотни. Письмо увез в Москву Ковалев, оно попало в прессу. В итоге стал известен поименный список пленных, и эту проблему властям уже нельзя было игнорировать. Их всех удалось вернуть домой».
«Освобождение без условий» закончилось совсем скоро: последних шестерых солдат вывезли 26 января 1995 года Олег Орлов и Сергей Сироткин из «группы Ковалева». В тот же день 39 бойцов 22-й отдельной бригады спецназа ГРУ, захваченных в районе села Комсомольского, уже меняли на 47 жителей Чечни, содержавшихся в «фильтрационных пунктах». И этот момент стал переломным.
«Те, кого отдавали из фильтрапунктов, были чудовищно избиты и измождены. И вот тут радикально поменялось отношение к пленным со стороны чеченцев. Мягко говоря, осложнились и контакты с правозащитниками, журналистами, солдатскими матерями. Дальше было только хуже».
Обмен «всех на всех»
К маю 95-го под контроль федеральных сил перешла вся равнинная часть Чечни, и боевые действия переместились в горы. Для отступающих боевиков пленные все чаще становились обузой, достоверно известно о нескольких эпизодах расстрела пленных. Официально все шло к успешному «уничтожению бандформирований». Но на этом фоне отдельные отряды сепаратистов практически беспрепятственно перемещались не только по Чечне, но и по соседним регионам. Так, 14 июля группа террористов во главе с Шамилем Басаевым вошла в город Буденновск на Ставрополье и захватила около полутора тысяч заложников в районной больнице.
Александр Черкасов рассказывает, что одним из условий освобождения заложников было начало мирных переговоров по Чечне под эгидой ОБСЕ, где важнейшим вопросом стал обмен пленными в формате «всех на всех». Но очень скоро выяснилось, что никто не представляет, кто эти «все».
«Вот тут и пригодились наши базы данных. Мы — “Мемориал” и “группа Ковалева” — в то время собирали сведения не только о пленных солдатах, но и в том числе о пропавших без вести жителях Чечни. Главная сложность состояла в неразберихе: в то время ходило много разных списков пленных, где зачастую погибшие числились пропавшими без вести. Проблемой оказалось и то, что федеральные списки погибших были распределены между двумя ведомствами: Минобороны и МВД. И если МВД публиковало свои данные практически онлайн, то Министерство обороны, напротив, секретило всю информацию».
Черкасов объясняет: списки правозащитников всегда были полнее и точнее. Со стороны государства царил «формализм командировочных», которые приезжали на пару месяцев в Чечню, не успевали разобраться с хаотическим массивом бумаг, все бросали и передавали дела своим сменщикам. А со стороны правозащитников составлением списков занимались вовлеченные люди, которые этим жили. Они же плотно работали с теми, кто в Грозном занимался составлением списков пропавших местных жителей.
«В итоге мы это все свели в единую базу данных. Каким-то чудом удалось найти в Грозном работающий лазерный принтер. С бумагой было сложно, ее экономили, поэтому распечатали списки немыслимо мелким шрифтом. И все равно получилась увесистая стопка».
Списки были вручены трем сторонам: чеченской, федеральной и представителю группы содействия ОБСЕ. Но бумаги — это была только часть дела.
«По итогам переговоров под эгидой ОБСЕ была создана специальная наблюдательная комиссия, которую возглавили Аслан Масхадов, а со стороны федералов — генерал-лейтенант Анатолий Романов. Масхадов приказал собрать “всех” пленных для последующего обмена, но таковых в итоге набралось только 17 человек. Отдавать больше полевые командиры наотрез отказывались: самим пригодятся… В селе Чири-Юрт их держали в относительно неплохих условиях, в помещении детского сада.
Между тем осенью 1995-го Джохар Дудаев, стараясь пресечь всякие сепаратные переговоры полевых командиров по обмену пленными, отдал распоряжение собрать их всех в одном месте. Для улучшения ситуации, разумеется. Всех захваченных начали концентрировать в СИЗО департамента госбезопасности (ДГБ) Чечни в Старом Ачхое — в этаком полевом концлагере. И вот там-то начался ад».
В декабре к военнослужащим в лагере прибавились еще и многочисленные гражданские заложники, в которых сепаратисты почему-то видели агентов ФСБ. Среди них — строители из соседних регионов, отправленные в Чечню восстанавливать инфраструктуру, энергетики и даже священники. Многие помнят трагическую историю отца Анатолия (Чистоусова), настоятеля храма Михаила Архангела в Грозном, и Сергия (Жигулина, впоследствии — протоиерея Филиппа). Они ехали в Урус-Мартан на переговоры об освобождении двух пленных солдат — Андриенко и Сорокина, когда их самих схватили и поместили в СИЗО ДГБ.
«Отца Анатолия застрелили там, когда он заступился за пленного солдатика, — рассказывает Черкасов. — Они, собственно, и лежали в одной могиле. Отец Сергий же был освобожден в начале июля 1996-го в обмен на Аллу Дудаеву, к тому моменту уже вдову президента Чечни».
По словам Черкасова, всего в СИЗО ДГБ содержалось более 250 человек. Не менее 55 из них погибли. Все 17 солдат, удерживаемых в Чири-Юрте, были успешно освобождены.
Торговля людьми
Весной 1996 года убили Джохара Дудаева. Полным ходом шли зачистки в Западной Чечне. Окончательно перешли под контроль федеральных сил селения Орехово, Старый Ачхой, Бамут. Но этих военных успехов было «недостаточно», чтобы соответствовать моменту — в России приближались президентские выборы. В этой ситуации в очередной раз объявили перемирие, и начались переговоры, постепенно стали освобождать заложников из СИЗО ДГБ. Но в горах оставалось еще много пленных.
«Примерно тогда федеральная делегация на переговорах запросила сведения об отдельных чеченцах, которые были захвачены. Не сидят ли они в российских тюрьмах? В ответ главный информцентр МВД сообщает: “нет”, “нет” и “нет” — а в итоге выдает список всех сидящих в тюрьмах и лагерях страны уроженцев Чечни. И это было чудовищное управленческое решение».
Этот список, конечно, попал к чеченской стороне, а оттуда — ко всем «желающим». И воспринята такая утечка могла быть только одним образом: федеральная сторона готова менять пленных на уголовников. Черкасов объясняет, что в тюрьмах на тот момент не было ни одного захваченного боевика. Они были или в фильтрапунктах, или уже в земле.
31 августа были подписаны Хасавюртовские соглашения, объявлено об окончании боевых действий, и начался вывод федеральных войск из Чечни. Но это событие не особо повлияло на ситуацию с пленными. Потому что уже осенью, после утечки списка, ими начали торговать. Единичные подобные случаи были известны и ранее, но теперь явление начало приобретать массовый характер. Схема была такая: сначала пленных перекупали у полевых командиров родственники осужденных уголовных преступников, а потом началась настоящая охота за людьми и захваты заложников, в том числе журналистов, за которых можно было получить хороший выкуп.
«Всю осень, когда дело медленно, но неотвратимо шло к массовой торговле людьми, еще можно было использовать закрывающееся окно возможностей для освобождения пленных. Но политической воли для этого не было. Полковник Вячеслав Пилипенко, ранее освобождавший солдат из СИЗО ДГБ, тогда очень эмоционально выражался: “Есть пленные у некоего Шамиля из села Асланбек-Шерипово, он требует за них грузовик “Урал”. А мне не дают этот “Урал”! Как мне вытаскивать ребят?”»
Иногда были «целевые» захваты, «под обмен». Показательна история Артура Денисултанова по кличке Динго, который в следующие десятилетия даст о себе знать в качестве наемного киллера в Вене и Киеве. Александр рассказывает, что он был видной фигурой в бандитском Петербурге 90-х. Как-то Динго решил похитить директора мясокомбината, чтобы получить выкуп. Но что-то пошло не по плану, и похищен был водитель директора. У жены водителя, естественно, требуемой суммы не оказалось, и она пошла в милицию. Похитителей задержали. Но просидел Денисултанов не долго: в Ингушетии был похищен солдат погранвойск, на которого его и обменяли.
Таким образом, в межвоенный период торговля людьми в Чечне была поставлена на поток и стала делом почти обыденным. В фактически независимой, но безнадежно нищей республике практически не было возможностей для легального заработка. А это были легкие деньги. Теперь речь шла уже не об удержании военнопленных, а о захвате новых заложников, за которых стали требовать выкуп. Солдаты и офицеры здесь были далеко не самой лакомой целью. Особенно «котировались» журналисты и иностранцы. За них можно было получить сотни тысяч долларов. Иногда цена доходила до миллиона.
Между тем, по данным «Мемориала», на осень 1996 года пленными, в числе пропавших без вести либо самовольно оставивших часть значился 1231 военнослужащий. Их поиском и освобождением правозащитники и журналисты занимались еще долгие годы.
Мотивация майора Измайлова
«Русские своих не бросают? Отчасти это можно было сказать про спецназ ГРУ. По крайней мере, в 95-м году 22-я отдельная бригада спецназа сделала все возможное для освобождения своих сорока с лишним пленных. В течение января, когда они были захвачены, удалось вытащить всех бойцов, кроме одного — Станислава Дмитриченко. Его освободили 7 апреля в обмен на 15 задержанных, включая брата Джохара Дудаева. Еще можно отметить морскую пехоту: за все время боевых действий в плену погиб только один морпех. Но это было скорее исключением. В отношении остальных “своих не бросаем” — это были пустые слова».
Да и встречали пленных после освобождения совсем не как героев. Черкасов объясняет, что иногда им пытались инкриминировать утрату оружия и дезертирство, порой доходило и до уголовных дел, но в основном все спускалось на тормозах. «На конец первой войны примерно половина пленных и пропавших без вести числились как самовольно оставившие часть. Эта формулировка была очень удобна для командиров — они таким образом снимали с себя львиную долю ответственности».
От имени государства пытались решать проблему пленных лишь отдельные офицеры, у которых была собственная мотивация. Один из таких — майор Измайлов. Александр рассказывает о нем как о человеке поразительной энергии, который делал все возможное и невозможное для возвращения солдат домой.
«Мы со Славой познакомились в Ханкале в группе розыска. Этой группой тогда руководили два полковника — хорошие люди, работающие на совесть, не для карьеры, но с какой-то пониженной тактовой частотой. Помню, влетает к ним Измайлов и говорит: “Вот я сегодня освободил двоих пленных из Бамута. Мне их нужно завтра вывезти в Москву” — это были те самые Андриенко и Сорокин, которых пытались вытаскивать священники Чистоусов и Жигулин. “Ну Слава, — растягивая слова, отвечают ему полковники, — ты же понимаешь, что их еще должна допросить ФСБ”. В итоге Измайлов дожимает полковников, те дожимают ФСБ, ночью солдат кое-как допрашивают, а уже утром после десяти месяцев кошмарного плена они оказываются в Москве. Каким образом у Славы это получилось? У нас с моей коллегой Ольгой Трусевич, которая была главным мотором нашей работы по пленным, были от группы розыска проездные документы. Единственный момент, когда государство для нас что-то сделало, — так один раз выписало бумагу на перелет, якобы для солдатской матери и солдата, которого она вывозит. И вот по этой бумаге Слава умудрился “пробить” места еще семерым человекам, которым просто необходимо было как можно скорее покинуть Чечню».
Перед началом чеченского конфликта Вячеслав Измайлов, пройдя Афганистан и успев послужить в Германии, работал в военкомате подмосковного Жуковского. Когда началась первая война, оставаться на этом месте службы он не мог. «Я понял, что из советского и российского майора превращаюсь в преступника. Я отрываю мальчишек от матерей, отправляю их в армию, а оттуда их посылают на войну в Чечню — и обратно к матерям в цинковых гробах», — пишет он в своей автобиографической книге «Война и война». И тогда он сам поехал в Чечню — офицером управления 205-й мотострелковой бригады. Ехал не воевать, а «учить наших солдат и офицеров уважать жителей этой республики и таким образом сохранять и свои, и чужие жизни».
Читая его воспоминания, понимаешь, что в Чечне тех лет царил абсолютный хаос: маниакальная жестокость, жажда легкой наживы, безнаказанность и ложь давали о себе знать с обеих сторон, вымывая из людей все человеческое. «Свое место в этом хаосе я определил так: тащить из плена и тех и других, тащить всех, кто в этот котел попал не по своей воле. Тащить до тех пор, пока начальники с обеих сторон не перебесятся».
Благодаря выступлениям в программе «Взгляд» Измайлова узнавали в лицо, что значительно снижало риск «исчезнуть бесследно» на территории Чечни и добавляло авторитета, в том числе среди боевиков. Он ездил к ним на переговоры о передаче пленных и тел убитых, помогал местным жителям с поиском пропавших без вести, вывозил раненых и убитых с поля боя, боролся с мародерством в своем подразделении и даже однажды вытаскивал пьяных лидеров боевиков из подвала, куда их посадили их же подчиненные.
Армия, мягко говоря, не оценила его усилия. Когда майор Измайлов был сначала переведен подальше от Чечни в подмосковную часть, а потом и уволен оттуда, он продолжил приезжать в республику уже как журналист «Новой газеты», вызволяя в основном гражданских заложников. В общей сложности благодаря его упорству и таланту переговорщика были освобождены 174 человека.
«Кто проверку не проходил — исчезали»
Чечня середины 90-х была эпицентром непрекращающейся войны без линии фронта, где из законов работали разве что законы физики. Но даже в этом хаосе был шанс найти пропавших людей, если приложить достаточно усилий. Правда, куда проще было исчезнуть самому. Те, кто занимался поиском, работали в надежде на первое и постоянно держа в голове второе.
Суммарно Александр Черкасов провел в Чечне «многие недели или немногие месяцы». Каждая командировка — это нудные сверки списков, встречи со свидетелями, разъезды по разным местам в надежде найти, кого ищешь. Помогали опросы освобожденных, информация от родителей солдат и сведения от местных жителей, которые тоже искали пленных, чтобы обменять их на своих пропавших родных. Передвигаться по территории республики можно было довольно свободно. Но это не означало, что безопасно: и одна, и другая сторона с большим подозрением относилась к гражданским, особенно заезжим.
«С лета 95-го по весну 96-го мы много времени проводили в селе Чири-Юрт, где чеченцы держали пленных. А там ты постоянно на виду. На тебя смотрят, оценивают, постоянно проверяют, кто ты такой. С виду это действительно странно и подозрительно: какой-то гражданский занимается военными. Но нам очень повезло с гостеприимными хозяевами. И этим пленным повезло.
А в других местах кто-то такую проверку не проходил — многие мои знакомые исчезли, остались там навсегда. Со мной, с нами, наверное, было просто: я делал свое дело и старался не проявлять какую-то безумную храбрость — в смысле глупость.
Когда главный чеченский тюремщик Усман Фирзаули, начальник департамента исполнения наказаний Ичкерии, после второй нашей встречи в Бамуте сказал: “Увижу тебя здесь еще раз — пойдешь ко мне в подвал”, я там в третий раз не появился. Усмана тоже можно было понять: “работа такая”…
Задерживали нас с Ольгой Трусевич и шамановские десантники. И тоже отпускали. Но в любом случае мой рассказ — рассказ человека, которому повезло, “ошибка выжившего”. А многим не повезло…
Однажды в Грозном меня с коллегами Олегом Орловым и Андреем Мироновым задержал особый отдел ДГБ. До выяснения обстоятельств нас заперли в бывшем доме престарелых. И тут начинается артобстрел. Олег считает снаряды — их со стороны Ханкалы прилетело несколько десятков; Андрей читает лекцию о том, как вести себя под обстрелом. Повыбивало окна, но само здание уцелело, охрана куда-то разбежалась. Мы вышли — пейзаж немножко поменялся, частный сектор разметало, где-то что-то горит, нашли этот особый отдел, прятавшийся в подвале. Те, наверное, поняли, что навряд ли мы чьи-то агенты, и выписали нам документы, по которым мы могли свободно передвигаться по городу. В Грозном в тот момент был полный хаос: чересполосица, где-то федералы, где-то боевики, постоянные перестрелки. Но документы были такие, что мы несколько дней могли спокойно работать. Ну как “спокойно” — обстрелы шли по нарастающей…»
У солдатских родителей было куда меньше опыта жизни и работы в таких условиях. Но было больше решимости, порожденной, прежде всего, отчаянием. Они съезжались со всех концов страны с пониманием того, что судьба их сыновей никого не интересует, кроме них самих. Они ездили по горным селам, попадая под обстрелы с обеих сторон, а порой и под влияние: и российские спецслужбы, и ДГБ пытались использовать матерей пленных как своих агентов. Где-то им даже разрешали жить рядом с пленниками, и это играло сугубо положительную роль: так над захваченными солдатами труднее было издеваться.
Жили они и в том же Чири-Юрте, дожидаясь обмена. Но главным образом они базировались в расположении федеральных войск — в Ханкале. Сначала — где придется: в палатках, разрушенных домах, кого-то располагали у себя местные жители. В январе 96-го им выделили одну из казарм, и к осени там жили уже больше 200 родителей пропавших без вести военнослужащих, в основном матерей. Когда в декабре 96-го российские войска ушли из Чечни, они снова остались на улице.
Измайлов вспоминает, что остававшихся матерей смог приютить в Грозном советник губернатора Приморского края Адам Имадаев. Для этого он специально купил дом и нанял боевиков в качестве охраны. Через полтора года похитили самого Адама, а охранники, оставшись без оплаты, разбежались. Матерям пришлось искать новое жилье. Дом на улице Маяковского для них сняли уже работники российского представительства в Чечне. Но и этот период продлился недолго. Вскоре похитили сотрудника представительства, который был в доме за старшего, — он был астматиком и задохнулся в багажнике «Жигулей», куда его засунули. Женщин взяли в заложники, и освободить их удалось только через полгода, когда уже началась вторая чеченская.
Пленные как исключение из правил
Вторая чеченская, или официально «контртеррористическая операция», началась в 1999 году и была совершенно другого характера. Военнопленных почти не было. Собственно, их число начало резко снижаться еще в первую кампанию — с августа 1996-го, когда сепаратисты в очередной раз штурмовали Грозный. Тогда от Масхадова, руководившего операцией, был спущен инструктаж о гуманном обращении с пленными. Реакция на него предсказуемо была обратной: боевики предпочитали пленных просто не брать. Сказывался и нарастающий уровень ожесточения сторон. Во вторую войну эта тенденция только усилилась.
Говоря о пленных второй чеченской войны, Черкасов вспоминает бойцов пермского ОМОНа, захваченных весной 2000 года в Веденском районе. Все они были расстреляны.
Выживать в плену удавалось единицам. «Как пример — офицер спецназа ГРУ Алексей Галкин, захваченный в начале второй войны на севере Чечни. Его использовали как человека, свидетельствующего, что дома в Москве взрывала ФСБ. Перед этим его долго пытали, морили голодом. А когда все-таки заставили заучить нужные показания, покормили, полили одеколоном голову, чтобы не так смердел, и вывели к журналистам, где он рассказал “всю правду”. Госбезопасность — она везде госбезопасность. Потом с отходом из Грозного боевики увезли его в горы. 29 февраля он был в окрестностях высоты 776, где под дружественным огнем своей артиллерии полегла рота псковских десантников. Галкина вместе с другим пленным офицером, Владимиром Пахомовым, вели по горной тропе, вдоль которой лежали тела убитых, и в какой-то момент им удалось отделиться от толпы боевиков и в итоге выйти к своим. Потом Галкин стал прототипом героя боевика “Личный номер”, такой ненаучной фантастики. Но то, что он выжил, — тоже чудо. Однако как масштабное явление сюжет с пленными во вторую войну, в общем-то, уже не существовал».
* * *
Точное число освобожденных военнопленных за все время чеченского конфликта назвать сложно. Александр говорит, что речь идет о многих сотнях. Но делает акцент на других цифрах. По данным «Мемориала», пропавшими без вести в первую войну числятся около 1200 силовиков и около 1300 местных жителей. А во вторую войну бесследно исчезло от трех до пяти тысяч гражданских. Похожие цифры приводит и Миротворческая миссия имени генерала Лебедя: семь тысяч человек в общей сложности за две войны по всему Северному Кавказу.
Речь идет о тысячах человек, что до сих пор лежат где-то в безымянных могилах. Найти их, идентифицировать и достойно похоронить должно было бы стать важнейшей задачей государства, которое чтит память жертв тех страшных событий. Но задача эта до сих пор не решена и, судя по всему, в ближайшее время решена не будет.
Точки зрения редакции и ЦЗПЧ «Мемориал» могут не совпадать.