Я родилась в Архангельске, но большую часть жизни провела в путешествиях. Мои корни, идентичность и семья не были понятны мне, но в какой-то момент захотелось отыскать эмоциональные связи с местом, которое я всегда называла домом. Я начала исследовать местную культуру и заниматься съемкой этого проекта: ходила на поморской лодке — карбасе — по Белому морю, месяцами жила в деревнях, записывала фольклор и очень много фотографировала, искала визуальные ключи. Сам процесс путешествий по области стал захватывающим: мы путешествовали на ЛуАЗе восьмидесятых годов, который приходилось чинить в каждой деревне, погружались в медленную деревенскую жизнь, каждый раз приближаясь к сокровенным историям, которые мне рассказывали герои проекта.
Во время съемки я стала чувствовать новые связи с северной природой и философией, с людьми. Недоступность, сложность и глубина этого края с каждым разом притягивали все больше — север не открывается сразу, он требует терпения, вдумчивости. Мне часто казалось, что я скучаю по временам, в которых никогда не жила. То, что мне удалось захватить в кадр, уходит, исчезает прямо сейчас — исчезают русские деревни, старинные церкви и фольклор, который ты можешь услышать вживую, а не в записи. В итоге мы с продюсером Алиной Казаковой выпустили проект в виде онлайн-выставки, где можно прочувствовать истории героев через фотографии, аудио- и видеозаписи фольклора и текст. Иммерсивная онлайн-выставка (s7.ru)
Лекшмозерье
Деревня Морщихинская / Василий Александрович
Возвращение к истокам
Лекшмозерье протянулось цепью озер вдоль реки Онеги, к западу от нее. Это особое место — водораздел Белого и Балтийского морей. Высокая чаша неба, протяженные холмы, бескрайние леса. Ручейки, речушки и протоки. Много здесь и болот.
Иногда кажется, что время здесь остановилось и отсылает нас к чему-то первобытному — язычеству, народным промыслам, крепкой кровной связи. Коренное население края — потомственные рыбаки. По утрам, еще до рассвета, по водной глади начинают скользить лекшмозерки — деревянные лодки, сделанные вручную. Многие из них спустили на воду еще в прошлых столетиях и передавали от отца к сыну.
Василий Александрович вернулся из города в родную деревню спустя почти 40 лет. Теперь каждый день он ходит той же тропой, где когда-то ходил в детстве.
Мы встречаемся с Василием на берегу озера: снаряжаем лодку, собираем старые сети, чтобы отправиться за ряпусами. Детство Василия прошло у воды: отец с ранних лет обучал его рыболовному промыслу.
Туманным утром я молча помогаю погрузить сети в лодку, и вот мы спускаемся на воду. Эти минуты становятся чем-то сокровенным, важным, таинственным. Прошлое сливается с настоящим, вода объединяет два мира: земной и духовный. Василий погружается в воспоминания о своей деревне.
«Родители мои отсюда: отец — с Лекшмозера, мама — с хутора на Наглимозере, который прапрадед основал, они жили там до финской войны. Когда война началась, их выселили под предлогом эвакуации, но на самом деле это колхозные были дела. Мама работала учителем, папа — председателем колхоза. Нас было пятеро. После школы все разъехались по городам, а мы с сестрой спустя почти 40 лет вернулись».
Виднеется церковь на берегу. Там Василий стоял ребенком и смотрел, как небо растворялось в вышине.
«А я говорю: мы наполовину православные, наполовину язычники. Когда в лес или на рыбалку идем, мы язычники, а в храме — так сразу наоборот».
Весло, лодка и сети достались Василию от отца, тот сделал их своими руками. Василий никогда не заменит их новыми, потому что через эти предметы чувствует связь с семьей.
Мы подходим к берегу. Василий неспешно распутывает полные ряпусов сети и продолжает рассказ.
«Сейчас, в октябре, все на озеро за ряпусами ходят каждый день. А там уж как повезет. Идешь с рыбалки, спрашиваешь кого: “Много наловил ряпусов-то?” — “Да маленько пролепило…” — ответят. Это может значить от пяти килограммов до пятидесяти, в зависимости от интонации.
А если скажут “На сковорóду только!” — это значит, совсем не попалось».
А после рыбалки чистишь сетки.
Василий вспоминает приметы. Без них на Лекшмозерье никуда.
«Куды собрался?» Если тебе накудыкали, ничего в сетку не попадет.
В лесу нельзя поминать лешего — запутаешь, заблудишься. Но к женщинам это не относится.
В лесу лучше считать, что леший есть, а сидя дома на диване, можно и похорохориться!
Богатство духовной жизни Лекшмозерья отразилось в многообразии поверий. Считалось, что весь мир заселен сверхъестественными силами, добрыми и злыми. Раньше здесь говорили: есть «земной», а есть «небесный». Природа — еще одно особенное звено в жизни Василия. Живой, таинственный и сложный мир, населенный мифологическими персонажами и не поддающийся абсолютному познанию.
«В деревнях к природе не относятся потребительски: только сотрудничают, прислушиваются, уважают ее», — говорит Василий.
Азаполье
Река Мезень / Мария Васильевна
Миры деревенской женщины
Азаполье — старинная деревня на реке Мезени — ведет свою историю с XVI века. Мы подходим на карбасе к высокому красному берегу. Останавливаемся в деревне на ночь, чтобы переждать непогоду и идти дальше, к Белому морю. Подойти к деревушке можно только по воде: дороги, а значит, и чужие люди далеко. Когда-то давно именно сюда бежали староверы, здесь во всем до сих пор живет особая культура. Тут поют северные песни, прячут блины во время свадьбы, читают заговоры и колядуют всей деревней. А еще у каждого жителя на Мезени есть прозвище. Азаполов зовут дроздами.
«Кто работает, а тут, в Азаполье, поют да пляшут все!»
Мария Васильевна родилась в Азаполье, и вся ее жизнь прошла тут. Вместе с мужем хлопочет в доме на угорке, держит корову и печет шаньги. В деревнях женщин, которые ведут все хозяйство, называют большухами. Мария — воплощение образа сильной северной женщины, причем не только для семьи, но и для всей деревни: помогает с заговорами, читает плачи, поет в азапольском хоре и устраивает традиционные праздники.
Мы пришли в Азаполье вечером, было поздно уходить из деревни, почти ночь. Я зашла в дом к Марии Васильевне, а она предложила чай и заночевать у нее. Я выключила свет и уже улеглась на высокую кровать, как вдруг в дверях появилась Мария Васильевна с сундуком. А в сундуке — все ее старинные наряды!
— А у вас что в приданом было?
— А у меня… Все! 47 лет прошло, ужо и не помню. Тот сумдук все еще на чердаке! Полотенца, ткани, дорожки — бабушка все вручную делала, к свадьбе готовила меня.
Все тебе вынесла… Все богатство!
Каждый поясок, сарафан, платок складывался фрагментами в пестрое полотно судьбы. В жизни деревенской женщины вещи играют большую роль: в социальном статусе и идентичности, инициациях, свадьбе, появлении на праздниках.
«Я родилась 31 августа, — говорит Мария Васильевна. — Как раз в это время жито жали и у нас в деревнях на печках его потом и сушили — ну, ячмень. А я, малюсенькая-премалюсенькая, угорела на печке. Мама моя испугалась, что я мертвая, побежала в поле за бабушкой. Она пришла и что-то сказала — и я ожила. Я бабушке Симе очень благодарна: она для меня была всем, даже ближе, чем мама. Когда я в хор пошла, бабушка мне все старинные наряды отдала. И приданое она мне собирала. Сима верующая была. Заговоры все я от нее узнала. Ходила к ней, помогала, а она знания свои мне передавала. Бабушка только хорошее знала, плохого она ничего не знала. Да и я вот теперь не знаю.
На Рождество надеваем мы сарафаны, плюшевые жакетки, зимние шали. Выходим на улицу вместе, мужчина среди нас — идет со звездой, корзина в руках. Так мы раньше чуть не всю деревню проходили!
Заходим в дом, и я говорю: “Здорово живите, с пра-а-аздником, с Рождеством Христовым! Можно-нет у вас пославить?” А хозяйка и скажет: “Славьте, проходите!” — “На Христову славушку пирожок да шанежку!” — приговариваем.
И нам шанежку в корзину кладут (шанежка — круглый открытый пирожок. — Прим. ТД). Вот этот, с повязкой, — наряд для хора. Повязка из старинного материала сделана.
Я везде участвую, потому что хочу поддержать культуру деревни.
У нас был раньше День старинного обряда. Надевали самые дорогие сарафаны, шли в клуб, плясали, танцевали. Гармони играли! А какой я тогда сарафан надевала? Бог его знает. Этот от тетушки достался.
Когда девушка замуж выходит, в приданое кучу рукавиц кладут. Много рукавиц да носков — богатая, значит.
Мне бабушка приданое собирала. Из города вещи всякие привозила еще. Сначала сговор был. Приезжали сватать — из деревни в деревню или из одного дома в другой. И вот сговор был — хочет не хочет? Решали родители, но здесь, на севере, не неволили. У девушки было право голоса. Если она откажется, так уж все. Иногда шли по неволе, если семья бедная. Но на севере не неволили. А потом свадьба.
Первый раз я стала плакать с причитаниями по бабушке, когда она умерла. Она мне говорила: “Мама не будет плакать, а ты по мне поплачь”. Тут уж от души, а иногда ведь я к совершенно чужим людям прихожу, они не родные, ничего.
Такая миссия моя в деревне — плачéей быть. Это тяжело, но благородно.
Сколько слез,
сколько счастья,
сколько платьев
пронесется
в жизни деревенской женщины?»
Койда
Белое море / Баба Зина
Сказы от моря
Шли мы на карбасе в сторону Зимнего берега Белого моря. В непогоду останавливались, подобраться к деревне сложно: нужно сначала в реку зайти, на мель не сесть. Здесь есть поговорка такая: «В Кóйду — не пóйду, в Мáйду — не зáйду, в Несь — не залéсь».
Сверившись с приливами, мы зашли в реку, на берегу которой расположено село Койда. Уже знали, что придется переждать непогоду. А вот сколько ждать — неизвестно. Вдали стали вырисовываться крепкие деревянные дома, на берегу — заброшенные старинные лодки, заросшие мхом и травой, на которых когда-то поморы покоряли просторы северных морей. Старинное поморское поселение на Абрамовском берегу впервые появилось на картах в 1471 году. Дорог сюда нет — добраться можно только по морю или на маленьком самолете.
Баба Зина родом из Койды, из поморской семьи капитана Малыгина. Весь ее род отсюда, и все мужчины поголовно моряки. У деда была своя шхуна, на которой он ходил в Норвегию. Да и у бабы Зины тоже вся жизнь с морем связана. И ритм жизни, и пропитание, и любовь.
Баба Зина — настоящий хранитель историй. Она может много рассказать о нечисти и деревенских колдунах, о бытовых хитростях, о морских штормах и о своем муже-моряке, любовь к которому она пронесла через всю жизнь.
Однажды дедушка бабы Зины привез из норвежского плавания ярко-желтую краску и покрасил свой старый дом — раньше такое было редкостью. А сосед на него донес потом, что дед — кулак. И сослали его, посадили в тюрьму в Мезени.
Дом до сих пор стоит за рекой — желтый-желтый, почти и не выцвел. Там родилась баба Зина. Отец ее был капитаном — ходил по северным морям, и муж рыбачил, да и вообще здесь у местных «все от моря». И баба Зина сама в море ходила: окончила семь классов и сразу же пошла рыбачить. Сидела «на тонях» (в рыболовных избушках) на берегу, управлялась с карбасом.
Я не знала, где переждать непогоду, и осталась в доме у бабы Зины. За горячим чаем из блюдца, сладкими сухарями из белого хлеба и малиновым вареньем бабушка стала вспоминать образы ушедших лет — все вокруг прониклось теплом и сказкой.
«…Толя тоже за рекой жил. Пришел он к нам, а ему говорят: “Неа, за тебя не отдадут, она одна у матери!” Ну а он все-таки: “У вас невеста, у нас жених!” Я его увидела и убежала. И спрашивают меня: “Ну чего, пойдешь за него?” Молчу. Назавтра пришли за ответом.
Жили мы с ним 55 лет. Вместе пели: он на баяне играл, завидный был, за такими всегда девки вяжутся. А последние пять лет тяжело болел. Он уже и имени моего не помнил. Я спрошу: “Толя, как меня зовут?” Не знаю, говорит, забыл.
И я чувствовала уже, что он прощается. Иногда смотрит на меня минут по двадцать, не отрывая глаз, и слова сказать не может.
И я помню: утром однажды проснулась и услышала, что он громко, ясно запел, да так красиво, как я никогда в жизни нигде не слышала. Подошла его проверить, села напротив. Он привстал и долго-долго смотрел на меня, как сквозь. А потом притянул к себе и в губы меня поцеловал. И тогда поняла я, что навсегда попрощался он со мною».
Баба Зина выходит на берег Койды проведать лодку своего любимого — дору.
