В первую очередь это нужно мне самой. Потому что так делали предки в каждом поколении моей семьи, и в этом — большая часть моего собственного «Я». А еще потому, что вера в высшие силы — шаманизм — стала стержнем, который помог мне выстоять в последние два года, когда рухнули все внутренние опоры.
Шаманизм — традиционная религия бурят, древнее верование, в основе которого — общение шамана с духами. Буддизм пришел на бурятские земли несколько веков назад и трансформировался там, впитав многие элементы шаманизма. Некоторые буряты исповедуют обе религии, посещая буддийские храмы и обращаясь к шаманам.
Но знакомство с этой частью моей идентичности началось значительно раньше, чем два года назад.
Я родилась и выросла в Санкт-Петербурге. Но моя родина, мое место силы, или тоонто нютаг по-бурятски, — деревня Дутулур, в которой рос мой папа. Это деревня в горах, в Закаменском районе Бурятии, граничащем с Монголией. Там я проводила летние каникулы, и именно оттуда мои самые счастливые детские воспоминания. Во многом это универсальный опыт лета в деревне и знакомые детям чувственные переживания: теплая рыхлость только что испеченного хлеба, резкий запах клопов в ведерке с земляникой, бесконечные чашки сепаратора, отделяющего сливки от молока, которые моешь полупрозрачной от старости марлевой тряпкой. В Дутулуре я жила у тообии и таабай — бабушки и дедушки — вместе с двоюродными братьями и сестрами, тетей и дядями, также приезжавшими на лето в деревню. Старики держали огород и скот, нам было чем заняться. А у взрослых было свое главное занятие — каждое лето вся семья съезжалась на сенокос.
Мы с подружкой болтались вокруг работающих взрослых, собирали плоды дикого пиона, похожего на крупные гранатовые зерна, чтобы потом сделать из них браслеты и ожерелья. Во время перекуса взрослые заваривали чай на костре, делали бутерброды и засыпали в кружки замбу — муку из перемолотого жареного ячменя. Вкус замбы сложно передать словами: по сути, это питательная каша с подкопченным ароматом. Это блюдо до сих пор мое любимое.
Смутно и одновременно очень ярко помню поездку в соседнее село на тайлган — молебен духам. Обрамленное березами цветущее поле примерно в полукилометре от деревни, где, как считается издавна, обитают духи местности. На некоторых деревьях повязаны голубые хадаки — ритуальные буддийские шарфы, которые символизируют вечное синее небо — высшее божество в шаманизме — и небесную чистоту помыслов. А еще — горьковатый запах паленого мяса: на больших тайлганах приносится в жертву баран — часть мяса подносят духам, бросая куски в костер, остальное готовят и едят.
Помню, как пила вкуснейшую ледяную воду из водокачки, как белели березы на горе. Помню шумное дыхание коров и звук, с которым струйки молока из вымени стреляют в алюминиевые ведра.
В детстве Бурятия для меня была только Дутулуром: столицу и другие районы республики я начала узнавать уже в подростковом возрасте. Все летние воспоминания, запахи и образы из деревни я привозила с собой в Петербург. Но мне повезло: Бурятия окружала меня и в большом городе. С родителями и братом мы часто ходили в дацан — буддийский храм — в Приморском районе города. И даже какое-то время посещали при нем воскресную школу. Родители всегда принимали участие в буддийских ритуалах и культурных событиях от Сагаалгана (Нового года) до летнего спортивного праздника Сурхарбаана, приобщая нас с братом к бурятской культуре.
В нашей семье буддизм и шаманизм органично вплетены в течение жизни, они формируют систему правил, которые легко накладываются на быт. Например, собирая ягоды в лесу в Ленобласти, я оставляю монетку в качестве благодарности. Не беру камни и ракушки из водоемов, чтобы не разозлить лусадов — божеств водной стихии. Перед любым важным событием в жизни или дальней поездкой родители заказывают службу в дацане, а стрижку и медицинские операции желательно проводить в соответствии с лунным календарем.
В детстве все эти условности и запреты вызывали смущение — не раздражение, нет, скорее стеснение. И еще оно накладывалось на нечастые, но очень болезненные случаи ксенофобии: меня могли обозвать «узкоглазой», «китаезой», издевательски попросить сделать тайский массаж или валить «обратно в свою страну». Мне не было стыдно быть буряткой и отличаться от большинства, но процесс принятия своей инаковости все же занял время. Помню, как однажды стало неловко от того, что мама в супермаркете говорила по телефону по-бурятски. Сейчас мне, наоборот, нравится, что у нас есть свой язык, который не понимают окружающие.
А еще стеснение вызывали публикации в СМИ. Мне всегда казалось, что Бурятия служила для медиа только поставщиком треш-новостей, экзотичным регионом, где «шаманы танцуют с бубнами». При этом шаманы в своих ритуалах действительно используют бубны с мембраной из кожи. Шаман — медиум, который может спускать онгонов — духов предков. Он погружается в транс, и духи через него могут общаться с нами, отвечать на вопросы, благословлять и напутствовать.
Люди обращаются к шаманам по разным вопросам: если ощущают усталость и упадок духа, когда встают перед важным жизненным выбором, когда чувствуют, что им нужна поддержка предков. Еще одни шаманы могут видеть будущее, а другие — причину тех или иных болезней. С началом СВО через шаманов люди просят защиты для родных, отправившихся в зону конфликта.
В 2018 году в Улан-Удэ я помогала своему двоюродному дяде в процессе инициации — он становился шаманом и проходил через обряды посвящения. Именно тогда, во время камлания — состояния транса, я впервые услышала речь предка, жившего несколько веков назад. Неожиданно я почувствовала, что выросла вглубь, стала крепче стоять на ногах, ощутила, что за мной стоят поколения моих родных, что я — не случайность и у моего существования есть смысл.
По-настоящему принять себя и духовную культуру моего народа мне помогла фотография. Впервые приехав в Бурятию с камерой в 2016 году, я снимала религиозные события: большие празднества и спортивные состязания, маленькие родовые молебны, буддийские обряды очищения и ритуальный танец цам. Поначалу фотоаппарат служил неким щитом между мной и происходящим вокруг. С помощью камеры я отделяла себя от окружающих и от веры, была сторонним наблюдателем. При этом я наблюдала вещи, которые были знакомы с детства и вызывали необъяснимый внутренний трепет: как брызгают молоком и водкой вокруг, угощая духов, как выкидывают из окна монетки, проезжая мимо культового места. Постепенно стеснение уходило — и приходило принятие, я начала чувствовать себя частью своей семьи и культуры.
И все же я отделяю веру от реальности, в которой несу ответственность за себя и свои решения. Мой мир богат. Сначала в нем появилось много любви к семье — бурятские семьи традиционно очень большие, мы поддерживаем связи и с троюродными, и с четвероюродными родственниками. Затем в нем образовалось место моей силы — Дутулур, воспоминания о котором греют в самые темные моменты. Спустя еще время я выросла вглубь, осознав свои крепкие корни. Мой мир наполнен мистическими историями, преданиями и легендами. Он может быть непонятен человеку с западным мышлением, но у меня нет желания отстаивать право на существование моего мира. Я хочу перестать испытывать стеснение.
Однажды, когда у моей бабушки заболела грудь, она пошла к соседу, который гадал на бараньей лопатке. Он сказал, что бабушка разозлила духов воды, ей нужно помолиться и попросить прощения. Бабушка провела обряд, и вскоре грудь болеть перестала. Если у меня когда-нибудь заболит грудь, я первым делом пойду к врачу, пройду чекап и сдам все анализы. Но потом все равно капну чай с молоком на огонь, чтобы угостить духов моих предков, попрошу у них покровительства и помолюсь.
