«Нет, весь я не умру», или СкзкПшкн
Я люблю читать вслух и Александра Сергеевича Пушкина — вот, пожалуй, главные вводные в этой небольшой истории
В три года со слуха я запомнила «Сказку о царе Салтане». Мы жили на шестом этаже, лифт часто ломался. Мама любит вспоминать, как я, маленькая, помогала себе покорять лестницу, пролет за пролетом, монотонным, ритмичным, громким скандированием: «И-ца-рица-моло-дая дела-вдаль-не отла-гая с той же ночи поне-сла в те поры вой-на была!..» Слова были легки и помогали — это было важнее смысла. Царица понесла? Ну, что-то понесла — вот как мама несет мои санки…
Через 20 лет я читала эту сказку своему двухнедельному сыну, который неожиданно перестал спать днем. Оказалось, нет снотворного лучше, чем четырежды (!) одинаковыми словами (!!) повторяемые истории про белку, богатырей и Царевну Лебедь. Засыпал сын, засыпал муж — казалось, засыпал и весь старый дачный дом.
Прошло еще 20 лет, и теперь я читаю сказки Пушкина Павлуше, Диме, Тане, Леночке и их соседям.
Так. Уточню: Пушкин, конечно, никуда не девался все эти годы между чтениями. Радостно сверкал в кирпичной стене школьной программы по литературе. Сочувствовал моим переживаниям: «Сказать ему? Глупо! Не сказать? А вдруг он даже не знает, что я?..» — и кивал горячечному решению написать письмо, и утешал, когда письмо оставалось без желаемого ответа. Спасал «покоем и волей», когда счастье уходило — казалось, навсегда. Отрезвлял «Годуновым», вытирал слезы «Барышней-крестьянкой» и уж совсем по-дружески протягивал руку в письмах…
Но это лирика — ближе к делу!
Повторюсь: я люблю читать вслух. Начав с Пушкина, сыну я читала все подряд. Отчасти, наверное, так я реализовывала свои скромные, но бесспорно имевшиеся актерские амбиции. Ведь я была всеми — Петсоном и Финдусом, Федотом-стрельцом и Филеасом Фоггом, Глупой Лошадью и Воландом! А потом сын вырос, и я убрала книжки и амбиции на антресоли, до внуков.
А этой весной увидела в социальных сетях пост с идеей собрать группу энтузиастов и устроить литературную гостиную в одном из геронтопсихиатрических центров. Нужно примерно раз в две недели приезжать в центр и читать его жителям книги. «Дорогие волонтеры, любящие читать, откликнитесь!» — было написано там. Читать! Вслух! Подарок! Когда еще те внуки будут! Конечно же, я откликнулась.
Собралась небольшая группа чтецов — только женщины. Мы заключили так называемые «волонтерские» договоры — «О добровольном участии в благотворительной деятельности» — с Центром лечебной педагогики, у которого есть соглашение о совместной деятельности с «нашим» геронтопсихиатрическим центром. Составили график чтений, распределили дни. Договорились, что лучше всего не очень длинные рассказы. Даже вписали в табличку, кто что планирует читать, — там были Чехов и Набоков, Тэффи и Чарская. Я вписала Бунина (женщинам! про любовь!) и Куприна (всем! интересно!).
Однако же в нашем чтецком чате, где мы решили коротко делиться тем, как прошло очередное чтение, практически сразу появилось незапланированное словосочетание — «сказки Пушкина». Собираясь в свою первую поездку в центр, я в последний момент метнулась к книжному шкафу и доложила в сумку к Бунину и Куприну томик из краткого, трехтомного собрания сочинений АСП — лирика, сказки. Так, на всякий случай.
Слушателей было трое. Все приехали на колясках с помощью нянечек. Дима молчал: он не говорит вообще и тело его скручено сильнейшей спастикой. Павлуша говорил тихо и односложно, и я так и не поняла, сколько ему лет: он маленького роста, худенький, лицо без возраста. Только Леночка, как ее называл персонал, была похожа на жительницу такого центра — какими я их представляла: лет семидесяти, седая, слабые ноги в аккуратных тапочках ровненько стоят на подножке коляски. Она всему радовалась и часто всплескивала руками.
Мы зашли и заехали в уютную комнату отдыха. Расставили коляски полукругом. Нянечки ушли, я села на стул перед слушателями, заглянула в сумку с книжками… «Холодная осень»? «Гранатовый браслет»?.. и спросила:
— Сказки Пушкина?
— Да! — воскликнула Леночка.
— Да, — прошелестел Павлуша.
Дима молчал.
— Какую выберем? Есть про золотую рыбку, петушка, мертвую царевну, царя Салтана…
— Ее! Про царя! — воскликнула Леночка.
Павлуша кивнул. Дима молчал.
Я раскрыла книгу. Откашлялась. Вдруг испугалась: а если им станет скучно? Или страшно? Потом совсем мимолетно подумала, что я не одна: рядом со мной и я-трехлетняя на лестнице, и я-двадцатитрехлетняя у кроватки сына. Это меня странным образом подбодрило, и я начала:
— Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком…
Иногда я выныривала из текста, который накатывал на меня волнами — слов, повторов, воспоминаний, — и поднимала глаза на слушателей. Павлуша сразу отводил взгляд, Леночка ахала и снова всплескивала руками, Дима молчал.
— Я там был; мед, пиво пил —
И усы лишь обмочил…
Леночка захлопала, Павлуша наклонил голову. Дима молчал и смотрел в сторону, но Леночка сказала: «Ему понравилось, он молчал!»
В следующий приезд было жарко, и почти все жители центра вышли на улицу — сидели группками в беседках, слушали музыку через колонки. Одной такой группе я и должна была читать: сплошь женщины — платья, панамки, — и только одна, самая высокая и крупная, была без панамки, зато в украшениях — в брошках, бусах, колечках, которые она надела даже на мизинцы.
— Вот, дорогие мои, привела волонтера почитать! — сказала сотрудница центра.
— Не надо нам читать! — крикнула яркая женщина. — Не надо ничего! Уходи!
«Не обращайте на Таню внимания», — прошептала сотрудница и принялась придвигать скамеечки и расставлять кресла-мешки.
Мы расселись. Таня, подумав, подошла к нам, решительно села в кресло прямо напротив меня и даже придвинулась поближе, почти упершись ногами в мои ноги.
Я открыла сумку. Там лежал Куприн, три детские книжки Людвига Бемельманса в переводе Марины Бородицкой, Леонид Филатов. И — томик из трехтомного собрания сочинений Александра Сергеевича Пушкина.
— Что почитаем? Есть рассказы Куприна. Есть сказки Пушкина. Есть очень славные стихи про девочку Мадлен. И другие стихи, — ровным голосом, не выделяя никого, перечислила я.
— Сказки, сказки! Пушкин! — вразнобой заговорили вокруг.
— Про семь богатырей, — подытожила Таня.
В этот раз не удержалась от актерства — говорила разными голосами за царевну, за царицу и уж тем более за зеркальце. С непривычки даже устала, поэтому о поисках королевича Елисея читала уже спокойно.
— …В том гробу твоя невеста, — моим охрипшим голосом ответил королевичу ветер.
И тут раздался плач.
Таня, яркая Таня рыдала, уткнувшись в коленки.
Я в панике посмотрела на сотрудницу центра, та подошла к Тане, стала гладить ее по голове, а мне сделала знак: читайте, читайте.
Я дочитала сказку. Таня успокоилась, вытерла лицо краем длинной футболки и сказала:
— Читай еще.
После этого слова сказок поселились в голове. Хотелось говорить ими или о них. Я принялась докучать близким странными вопросами: «Вон написано: “Долго царь был неутешен”. Как думаешь, долго — это сколько? А? Ну? “Год прошел как сон пустой, царь женился на другой”! Год! Ты подумай, это у них называется долго! Год!» И тому подобное.
Близкие недоумевали и разговоров со мной избегали.
В чтецком чате тем временем сказки Пушкина прописались прочно, с комментариями типа «Настойчиво просят Пушкина».
В очередной приезд меня попросили почитать лежачим женщинам. В комнате их было трое. Я зашла, представилась. Две женщины назвались в ответ, а третья проигнорировала меня, но не промолчала — она все время что-то говорила, на одной ноте и неразборчиво. Я подошла поближе, но соседка сказала: «Она на не слышит ничего, не старайся».
И снова я открыла сумку («В третий раз закинул он невод»):
— Что вам почитать? Рассказ про слона? Стихи про девочку из Парижа? Рассказы про лягушечек? Стихи веселые, хорошие? — И, скороговоркой: — СзкиПшкн?
— Пушкина, конечно, — сказала одна, вторая закивала, а третья продолжила свой тихий монолог.
Я читала, стараясь не сбиться с ритма. Две слушательницы улыбались, хмыкали, ахали, качали головами.
И вдруг…
И вдруг в паузе между строфами я услышала от той, третьей, неслушательницы: «Напишут наши имена».
Напишут наши имена!!!
Я замолчала и посмотрела на нее. Она молчала и смотрела на меня.
— Читай, она не слышит, — сказала мне ее соседка.
— Кажется, слышит.
— Все равно читай.
И я продолжила чтение, а третья женщина — свой тихий монолог.
Прочитав все сказки, я подошла к ней, вслушалась. Она тихо, малопонятно жаловалась — на глаза, на голову, на уши, на ноги, на невкусную воду из бутылки. А потом сказала: «Ты им хорошо читала, пусть тебе за это валютой платят».
Какая валюта, думала я, несясь вниз по лестнице: лифт был слишком медленным для этого всего. Какая валюта, боже! Над вымыслом слезами обольюсь! — вот моя универсальная валюта, принимается везде. Пушкин — наше всё — всем — всегда! Темницы рухнут! Рухнут! И наши имена — напишут! И все воскреснет — и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь!
…И вот я бегу, бегу по этой лестнице, а за мной бежит я-двадцатритрехлетняя, топает по ступенькам, еле поспевает я-трехлетняя, и где-то ждут нас я-шестидесятилетняя, я — ровесница моих сегодняшних слушателей… И всегда с ними — с нами — со мной — Александр Сергеевич. Легок, лукав, мудр, вечен. Это чудо знаю я…
Впрочем, Куприна мне тоже потом удалось почитать. Зашел на ура.
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов — и не берем из них никакого процента на свою работу.
Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей — это наша возможность планировать работу.
Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.
Помочь нам
