Этот текст продолжает цикл материалов о журналистах, работающих в России в 2024 году
В шесть утра 26 апреля 2024 года в квартиру к семье Мингазовых постучали силовики. Был обыск. На следующий день Сергея Мингазова поместили под домашний арест с запретом пользоваться интернетом.
Его обвиняют в распространении заведомо ложной информации о Вооруженных силах России, статья 207.3 УК РФ, в народе эту статью называют «за фейки». К ним причисляют три перепоста, которые он сделал в телеграм-канале «Хабаровская Мингазета» в апреле 2022 года о событиях в Буче. Мингазову грозит до 10 лет лишения свободы.
«Мы думали, что будем жить свободно, как наши книги»
В конце восьмидесятых годов прошлого века, когда серый монолит социализма начал рассыпаться, молодые люди больше не хотели жить как их родители. Они бунтовали против застоя и однообразия и искали способы жить по-новому. На это время пришлась юность Сергея Мингазова.
В Хабаровске местом встречи неформалов было кафе «Хехцир», а чуть позже — закусочная «Бутербродная». Там собирались студенты, актеры местного театра «Триада», музыканты-рокеры, поэты и просто бездельники. «Когда заходишь, обязательно кого-то встретишь. И можно провести целый день за разговорами. Была стойка, пара столиков стоячих, там наливали кофе, его варили в машине и продавали бутерброды. Алкоголь там тоже продавали, но мы были настолько бедны, что в заведении покупать его не могли, брали с собой. Покупали кофе, чтобы освободить стакан», — вспоминает подруга Сергея Мингазова, врач Елена Яицкая. Там пел песни еще не ставший знаменитым Илья Лагутенко, приезжавший из Владивостока. Там началась хабаровская современная интеллигенция.
«Вечно пьяные» молодые люди спорили до хрипоты о том, как теперь жить. Главной ценностью был плюрализм мнений. «Анархисты, демократы — все мирно сосуществовали, — вспоминает журналист Виктор, попросивший не называть его фамилию. — Все были пацифисты. Мечтали заниматься делом, не прятаться по подвалам. Вступать в альянсы, союзы. Музыканты фантазировали о гастролях в Японию и Штаты. Личная свобода ставилась выше какой-то государственной идеологии. Всем хотелось перемен».
Сергей Мингазов, тощий, вихрастый, рыжий студент филфака педагогического института, производил впечатление ботаника. «Максимально правильный в нашей компании с ориентирами, несколько сбитыми то ли в сторону хиппи, то ли в сторону советской богемы, — вспоминает те годы Елена Яицкая, — он жил не дома, а где ночь застанет: на флетах (квартирах), в общаге мединститута. Вел разгульный образ жизни, но умудрялся учиться».
«Он был очень умный мальчик, которого любили все преподаватели, — говорит один из тех, кто был тогда рядом, ныне главный редактор газеты “Наш регион — Дальний Восток” Александр Матвеев. — Но главное происходило не в институте, а на тусовках и объединениях протестной молодежи».
«Тогда все были протестные, никто не мог не быть протестным», — соглашается еще один бывший коллега Мингазова, Максим Молотов. Когда-то они с Мингазовым вечно появлялись вместе на тусовках, потом работали в одном кабинете в «Молодом дальневосточнике». Сейчас никто толком не знает, чем он занимается. Известно только, что пьет.
Сергей был одним из лидеров общественно-политического клуба «Трудодень», в который входили участники Демократического союза Валерии Новодворской и члены Конфедерации анархо-синдикалистов. «Всегда такой спокойный, уравновешенный, Сережа пытался объединить все оппозиции, — вспоминает Александр Матвеев. — Он был очень дипломатичен и всех немного останавливал. Говорил: “А давайте мы подумаем [прежде чем что-то делать]”. А что делали? Ну проводили акции всевозможные, митинги, демонстрации».
Акции были и забавные, и символические. Например, продавали портреты членов политбюро на самокрутки. Или еще Мингазов придумал акцию «Послеобеденная голодовка»: обматывался простыней и сидел на ступеньках института, как водится — после обеда, с лозунгом «Меняем наших генералов на японские презервативы». Послеобеденная голодовка была частью большого уличного перформанса прощания с призраком коммунизма.
В 1998 году в городе появилось объединение граждан «Народный фронт» — экологические активисты организовывали встречи в библиотеке. Мингазов, конечно, приходил. И кто-то узнал, что к югу от Хабаровска, в сторону горного хребта Хехцир, нашли радиоактивное захоронение отходов. Тогда все были напуганы трагедией Чернобыля, и было решено выйти на пикет.
Сергей отправился туда с товарищами по «Трудодню». «Мы плакаты нарисовали, поехали, а потом то ли машина сломалась, то ли что, — вспоминает Виктор (тогда его знали по прозвищу Гуру). — И вот мы стоим. Проливной дождь, грязища — и мы с этими плакатами. Песню вспомнили “Я объявляю свой двор безъядерной зоной!” Хорошо, что немножко водки было, — согрелись. Потом за нами приехали».
«Ну замели его менты как бы за продажу газет. Мы пошли, постояли перед детским эстетическим центром, помахали плакатами. Его выпустили. То есть хоть какое-то влияние было», — вспоминает Татьяна Конюкова, она тоже проводила юность в «Бутербродной».
Сергей вместе с друзьями выпускал самиздатовский журнал «Окраина» — на печатной машинке тиражом 50 экземпляров. Там публиковались тексты о политической и неформальной жизни на Дальнем Востоке. Это и было зарождение независимых СМИ. «Окраину» Мингазов считает началом своей журналистской работы. С друзьями — основателями «Окраины» Мингазов был оштрафован за первый несанкционированный митинг. На покрытие штрафа ушла вся его повышенная стипендия студента-отличника — 50 рублей.
Сергей продавал «Окраину» на «пятаке» — так называлось место на центральной улице Муравьева-Амурского, бывшей чем-то вроде хабаровского Арбата. Тут торговали самиздатом, который привозили из Москвы. Спустя 20 лет Мингазов напишет об этом в Facebook: «В самом начале девяностых очень короткий период я был свободным предпринимателем. Офеней, торгующим неподцензурной прессой — антисоветским, правозащитным, анархистским и другим политсамиздатом. Отец (столяр и плотник) сделал мне раскладной стол-“чемодан”, куда я выкладывал разнообразный сам- и даже тамиздат (“Экспресс-Хроника” Саши Подрабинека, дээсовские листки, “Община”, иногда контркультурные зины и даже “Посев”). Потом складной стол был благополучно просрат в одной из медовских общаг, где он (да и я) иногда ночевал».
Там же, на пятаке, торговали нелегально привезенными из-за границы книгами тамиздата. Журналист Виктор, сейчас живущий в Биробиджане, предлагал за 50 рублей «Архипелаг ГУЛАГ», напечатанный на папиросной бумаге мелким убористым шрифтом. Читали Фрейда, Камю, Гумилева, «Лолиту» Набокова. Лимоновскую книжку «Это я — Эдичка» очень ценили и давали почитать на три дня. «Бывали такие моменты, — вспоминает Виктор. — Народ тусуется у “Бутербродки”, кофе пьет, кто-то на гитаре играет, курит, выпивает. Тут прилетает один парень и кричит: “Там Фромма привезли!” Кажется, это “Душа человека” была. И человек семь подрываются, бросают водку, кофе, гитары, садятся на автобус “единицу”, мчатся покупать эти книги. Настолько все это ценилось».
На последнем курсе филфака Мингазов вышел из рядов ВЛКСМ. Для будущего советского учителя это могло обернуться исключением из вуза. Да и «Трудодень» в педагогическом институте не одобряли. Но Мингазову казалось нечестным состоять в Демократическом союзе Новодворской и одновременно в Коммунистическом союзе ленинской молодежи. И он вышел. А вскоре получил красный диплом.
Товарищи Мингазова по «Трудодню» и «Бутербродной» вспоминают конец восьмидесятых как самое свободное время в своей жизни и в жизни Хабаровска.
«Было движение против коммунистов и за демократию. Мы думали, что будем жить так же свободно, как жили первые наши книги, — с горечью рассказывает журналист Виктор. — Что можно будет самовыражаться, самореализовываться, будет гласность, цензуру снимут. Опять же, многие практиковали “сексуальную революцию”: Make love, not war. Какая-то раскованность была. Мы-то думали, что вот коммунизма не будет — и начнется либеральное, демократическое, свободолюбивое общество. Конечно, известное разочарование у нашего поколения есть. Горечь от того, к чему мы пришли сейчас».
«Он не боялся быть смешным»
После института Мингазов несколько лет отработал в школах педагогом по русскому и литературе. А каждое лето с 1991 по 1997 год был вожатым в детском лагере.
Летом 1996-го, накануне своего 18-летия, студентка педагогического колледжа Наташа Медведева приехала в лагерь имени Олега Кошевого на практику. Ее отправили в самый младший отряд семилеток в паре с опытным вожатым Сергеем Мингазовым, он тогда был безработным и приезжал в лагерь подработать и получить паек.
Воспитанная и предсказуемая, очень домашняя девушка Наташа была очарована Сергеем, который казался полной ее противоположностью. Выдумщик, импровизирующий на сцене, балагур, переодевавшийся в шутовские и женские наряды и кайфовавший оттого, что над ним смеются. «Он не боялся быть смешным, дурачился и высказывался прямо, и это меня очень удивило, я думала: ничего себе! И это не вольность, это именно “да неважно, как на меня смотрят, неважно, что обо мне подумают”», — вспоминает Наташа. Ей и тогда, да и сейчас было очень важно, что о ней подумают.
Сергей развлекал Наташу историями из своей жизни и книг. «Он был необычный, со своими взглядами, с интересными рассказами. И конечно, меня это захватило молниеносно».
В середине смены Наташа обварила ногу кипятком из чайника и получила сильнейший ожог. Если бы это увидели руководители, ее бы тут же отправили домой, но она очень хотела остаться на смене. И Наташа с Сергеем решили скрыть этот факт. Наташе было так больно ходить, что Сергей, оберегая ее, взял на себя почти всю суету с детьми — стал очень надежным напарником. И Наташа увидела в Сергее еще и рыцаря, который о ней заботится. Не влюбиться было невозможно.
Но смена закончилась, и все вернулись в город. Мобильных телефонов тогда не было, и Сергей записал адрес Наташи. Но перепутал номера дома и квартиры, и письма до адресата не доходили. «Я девушка гордая, он не пишет, не приходит — я обиделась. Но знала, что они собираются в “Бутербродной”». Наташа нашла Сергея, на этот раз он записал верный адрес — и они начали встречаться. «У нас были правильные, культурные встречи. Мы ходили в театр, в филармонию, на музыкальные вечера его друзей», — рассказывает Наташа.
Сергей и Наталья были из бедных семей, и оба знали, что такое безденежье. Тогда, в конце девяностых, вместо сливочного масла ели маргарин Rama в пластиковом контейнере, соевое мясо вместо настоящего (называли его «ушками чебурашек»), а чай в пакетиках такой дешевый, что завариваешь им пятую чашку, а он все такой же яркий и безвкусный, просто красит воду. «Но мы были чуть получше, чем многие, — вспоминает Наталья, — потому что моя мама устроилась на кассу гостиницы “Интурист”, но все было очень скромненько, очень бедненько».
Посреди этой бедности Сергей всегда приносил своей любимой Наташе цветы с клумбы и популярный тогда растворимый порошок для газировки Yupi. А когда начал зарабатывать журналистом в «Молодом дальневосточнике», то на Новый год пришел к ней с огромной коробкой киндер-сюрпризов, которые только-только появились на прилавках и считались роскошью.
Через два года после знакомства сыграли свадьбу в том же лагере имени Олега Кошевого. Дата свадьбы почти совпала с днем 140-летия Хабаровска. Наталья так и отсчитывает годы совместной жизни со дня рождения города. Сейчас Хабаровску 166 лет, а семье Мингазовых — 26. У Наташи и Сергея два взрослых сына, Дмитрий и Михаил.
Как Мингазов стал Минычем
В конце 1996 года Мингазова позвали журналистом в газету «Молодой дальневосточник». Они оказались в кабинете втроем: три журналиста — Сергей Мингазов, Максим Молотов и Александр Матвеев. Их кабинет прозвали «МММ».
По словам сотрудников хабаровских СМИ, «Молодой дальневосточник» на исходе девяностых был самой читаемой газетой. Там критиковали местную власть («Тогда власть можно и нужно было ругать» — Молотов), много писали о культуре и рок-группах. Писали о чем вздумается, было много свободы, спонтанности и азарта. Выдумали рубрику «Пора по барам», где три друга приходят в питейные заведения города и обсуждают жизнь, еду и выпивку.
В редакции разрешено было пить и курить, на планерку каждый приходил со своим, и на пять-шесть часов все садились обсуждать городскую жизнь, придумывать темы материалов.
Вечером во вторник газета уходила в типографию. За несколько часов до сдачи материалов главный редактор Олег Чугуев, огромный одноногий мужчина, заходил в кабинет журналистов, ставил два литровых пузыря и говорил: «Чтоб все было готово». Мингазов писал политический анализ.
Он переживал за город и больше всех критиковал мэрию. Уже тогда писал хлестко и понимал, кто за кем стоит, кто принимает решения и что кому принадлежит. «Мы тогда ни черта не боялись. Молодость вообще ничего не боится», — ухмыляется Максим Молотов. На Новый год отдел верстки подарил Мингазову кружку с надписью «Скушал с чаем чокопай — и под мэрию копай!»
Однажды пришла информация, что Мингазова хотят покалечить элдэпээровцы, потому что он написал «в Хабаровском крае увеличилось поголовье членов ЛДПР». Но вообще-то Сергея ненавидели все партии. От него, как от хорошего журналиста, доставалось всем.
Особенно сильно он выступал против нацистов и их ненависти. На загородных остановках по шоссе к Владивостоку «Русское национальное единство» расклеило листовки «Россия для русских». Мингазов с Молотовым и Матвеевым сели в машину, взяли краски и закрасили все эти надписи.
Как-то Сергей узнал, что мэр города уехал отдыхать в Париж. «У нас бюджет на следующий год не сверстан, а он в Париж!» — крикнул Мингазов. И предложил редакции хохму: проникнуть в мэрию и в туалеты насыпать дрожжей, чтобы все содержимое вылилось из унитазов. Смеялись. Главред Чугуев сказал: «Спасибо за идею, но воздержимся».
Тогда журналисту очень нужен был псевдоним. На газетной полосе могло быть 10 заметок, и половина написана одним автором. Подписывать все одной фамилией было нельзя, поэтому у каждого автора было несколько имен. У Мингазова псевдонимы как-то не складывались, и очередным вечером в редакции они сидели с Молотовым и Матвеевым, как водится, выпивали. В подвале редакции был ресторанчик, там заказали яичницу с колбасой — журналистов кормили бесплатно, за это газета давала ресторану рекламный блок. И Молотов придумал Мингазову псевдоним. «У тебя какой любимый фильм?» — «Асса». — «А любимая актриса?» — «Татьяна Друбич». «Ну вот, она Друбич, а ты будешь Миныч». Так на всю последующую жизнь Мингазов стал Минычем. Хотя сам Сергей писал в Facebook, что псевдоним родился у Молотова от соединения фамилии (Мингазов) и отчества (Гафетдинович).
Спустя 20 лет Мингазов напишет в соцсети: «Не было никаких единых девяностых. Был 90–93; 93–95; 96–98. Примерно так. Три очень разных периода. Единственное, что их объединяет (возможно, в моей и моего круга общения истории), — большое систематическое и системное пьянство, как от радости, так и от безрадостности каждого из тех подпериодов».
Сергей бросил пить в 2003 году, когда родился первый сын, Дима. От алкоголизма его спасла любовь к Наташе. Тогда стало ясно, что надо выбирать: семья или пьянство. «Он с таким теплом о Наташе говорил и улыбался так мягко. И говорил: “Не будем обсуждать Наташу, это не тема для обсуждения”», — вспоминает подруга Мингазова Ирина Машнова. Он стал единственным из мужского журналистского коллектива «Молодого дальневосточника», кто навсегда бросил пить.
«Он всегда отстаивал перед Москвой наши темы»
Тексты Мингазова в «Молодом дальневосточнике» публика обсуждала, они вызывали споры и полемику. А еще он умел говорить прямо и не соглашаться, когда соглашаются все вокруг. «Мог подойти к человеку и сказать: “Ты не прав”. Этого было достаточно. Знаете, по-подростковому резко, но при этом честно», — говорит его старый товарищ, ныне журналист белорусского телеканала «Белсат» Дмитрий Андреянов. И, как рассказывают его тогдашние коллеги по другим изданиям, он всегда разбирался во всех нюансах местной политики и экономики.
Поэтому, когда в начале нулевых Мингазов стал главным редактором дальневосточной вкладки федерального «Коммерсанта», это казалось логичным продолжением его карьеры. Собирать команду он стал из молодых, близких по духу журналистов, еще не успевших притереться в провластных изданиях. Нужны были незашоренные мозги. «Меня вообще чуть ли не с улицы взял, — вспоминает журналистка Мария Нечипорук. — Позвонил, сказал: “Приходи”. Я показала свои публикации, хотя почти не работала в газетах, больше на радио. Он говорит: “С понедельника выходишь”. А у меня дети малые, младшему полтора года. Он все равно меня взял. Потом я уходила из редакции в пять вечера к детям, а Мингазов и другие сидели, за мной заметки доделывали». Когда первую зарплату сильно задержали, а у Марии не было денег, Сергей дал ей свои.
Поначалу в редакции было пять человек. Работать, а точнее пахать надо было по 12 часов в день. В отличие от местных газет, в «Коммерсанте» платили не за строки (сколько написал — столько получил), а фиксированную ставку. Это убрало лишнюю конкуренцию в редакции и сместило фокус с количества на качество текстов.
Стандарты «Коммерсанта» требовали от журналистов тяжелой работы. Слабый материал никто в печать не брал. Новости в бумажном номере должны быть сегодняшние или максимум вчерашние, тогда как городские издания могли сдать в печать сегодня то, что произошло позавчера. И если хабаровские СМИ могли дать информацию на основе одного источника, то в «Коммерсанте» требовали три. Дмитрий Андреянов, работавший тогда в телевизионном агентстве «Трио», говорит, что подворовывал себе у «Коммерсанта» темы. Новым для Хабаровска был и отстраненный, серьезный тон «Коммерсанта», лишенный оценочного суждения журналиста. С текстов «Коммерсанта» начинались выпуски местных телевизионных новостей. Писали обо всем, что происходило в политике, экономике и общественной жизни, — от Колымы до Анадыря, от Мирного до Вилючинска.
Мария Нечипорук вспоминает, что Мингазов отстаивал тексты перед Москвой (федеральное руководство в разговорах часто называют «Москва»). Например, в самом начале хабаровского «Коммерсанта» в редакции написали заметку про школьника, который выиграл какой-то важный музыкальный конкурс. Москва сказала: «Чушь!» Мингазов громко ругался по телефону. «Он всегда был за своих. И ругался с Москвой, наверное, ежедневно. Есть такие люди, которые всегда слушаются начальства. Мингазов спорил и отстаивал “наши” темы». Заметными материалами дальневосточного «Коммерсанта» периода начала нулевых были истории о разборках элиты в Хабаровске, расстрелах хабаровских предпринимателей, о борьбе вокруг артели «Амур». У журналистов был доступ ко всем политикам региона: могли в ночи разбудить губернатора Камчатского края, могли зажать в углу и потребовать комментарий от мэра Владивостока. Один из сильнейших текстов того времени — публикация о путинском договоре с Китаем о разделе Большого Уссурийского острова.
Отдельного кабинета у Мингазова не было, он сидел в одной комнате со всеми. Редакция была каким-то кривым помещением с закоулками и, конечно, с редакционной курилкой, где сочинялись заголовки.
В «Коммерсанте» Мингазову удалось поучиться у писателя Александра Кабакова, роман «Невозвращенец» до сих пор остается его настольной книгой.
«Коммерсантъ» читали. У Сергея, по рассказам коллег, есть хорошее свойство для регионального журналиста: он умеет ладить со всеми и выстраивать отношения с властью, ни под кого не подстраиваясь. Миныч приходил на заседания чиновников, они ему укоризненно припоминали предыдущие резкие публикации — и продолжали сотрудничать. «Вам может не нравиться публикация, может не нравиться ее тон, но вы ни разу не могли предъявить Мингазову, что они что-то там наврали», — говорит Дмитрий Андреянов.
Работать в «Коммерсанте» считалось в Хабаровске престижным. А про Сергея говорят, что это был пик его карьеры. «Выше для газетчика было некуда», — кивает тогдашний коллега Мингазова.
Сергей стал надежным профессиональным товарищем для многих федеральных журналистов. Когда репортер из Москвы приезжал писать про Дальний Восток, ему советовали: первым делом встречайся с Мингазовым. Сергею свойственна коллегиальная щедрость: он никогда не отказывал во встрече под предлогом, что надо писать, — ему было важнее рассказать коллеге про регион и обсудить цеховые дела.
«Мы обычные бытовые люди»
Последние 15 лет Мингазов много писал в Facebook, и больше всего друзья любили его посты о будничной жизни. Он выкладывал фотографии орхидей, которые распустились на подоконнике, спящую полосатую кошку по прозвищу Феня-Феноменология, собаку-спаниеля Ребекку, селфи с женой с концерта друга-музыканта. А по выходным нет-нет да и выложит фотку незамысловатой трапезы, шкворчащие гренки на сковородке. И на каждой фотографии из дома ставил хештег #моя крепость. По этим постам фейсбучные друзья Сергея, даже незнакомые с Наташей и детьми, думали о нем как о человеке семейном, которому очень хорошо со своими домашними.
Когда после ареста Сергея знакомые и незнакомые люди стали помогать семье деньгами, Наталья очень удивилась и долго не могла поверить, что людям не все равно. Она рассказывает, что в их с Мингазовым семейной жизни бывали разные времена, но они ни от кого не ждали помощи. «Мы привыкли жить скромно, не привыкли просить. У нас была такая фраза: “Мы вместе, и мы справимся”. Мы обычные бытовые люди, — говорит Наталья. — Опять же, Сергей не бездельник. Чтобы он даже в какой-то безработной ситуации лежал, скучал или сожалел о том, “какая жизнь несчастная”, — такого не было. Он постоянно что-то искал и находил способы решить ситуацию».
В своих семьях Сергей и Наталья — первое поколение, получившее высшее образование. Отец Натальи — строитель, каменщик, трудился над известными в городе зданиями ресторана «Саппоро» и гостиницы «Парус». Отец Сергея — плотник, делал окна и двери в хабаровских панельках. Мать Сергея много лет отработала прачкой в интернате.
Но в этих семьях были заведены разные правила, что можно и что нельзя говорить на людях и как положено себя вести. В семье Натальи было принято исправно ходить на партийные собрания и соблюдать правила. «У тебя есть свое мнение? Хорошо, вот оно твоим мнением и останется, держи его при себе. Так мы жили в моей семье, — говорит Наталья. — Мнение ты свое высказываешь на кухне, а лучше вообще никому не высказываешь».
Юность Сергея, с митингами, пьянками, маршами, самиздатом, протестом и хаосом, для родителей Натальи была бы трагедией и педагогическим провалом. А мама Сергея, по словам Натальи, никогда не препятствовала его самовыражению, никогда не закрывала грудью входную дверь, чтобы его остановить. Стоически принимала и плакаты на оргалите, и митинги, и штрафы.
«Может быть, нас поэтому друг к другу притянуло, что мы такие разные. Сергей никогда не боялся выразить себя, а я внутри все подавляла». Наталья говорит, что не помнит случая, когда ей было стыдно за публичные выступления Сергея или когда она была не согласна с ним. «Все, что он делает, — оно внутри меня, и я внутри его поддерживаю полностью, потому что, наверное, я такая же, только боюсь об этом сказать. Я готова скакать с плакатом, бунтовать, но мне до сих пор страшно. И наложилось воспитание: сдерживай, сдерживай, сдерживай. Мои [родители] тоже всегда боялись лишнего сболтнуть. Я имею в виду страну, время. Страхи были на подсознательном уровне».
Старший сын Мингазовых, Дима, говорит, что арест отца сильно повлиял на его понимание того, как работает государственная система, и на его ощущение безопасности. «Я своим друзьям пытаюсь внушить, что, “пожалуйста, тихо”, — говорит Дима. — Будьте в интернете максимально осторожными: никаких постов, никаких телеграм-групп лишних, никаких комментов, репостов — ничего, пожалуйста. Потому что мы думали, что к нам не придут, но к нам пришли».
Диму Мингазова в государственном образовательном учреждении, где он работал, попросили написать заявление на увольнение на следующий день после задержания отца.
«Гений места»
Сейчас Мингазов — журналист Forbes, несмотря на запрет работать и пользоваться интернетом, он остается в штате редакции. Старый товарищ, журналист «Белсата» Дмитрий Андреянов описывает Мингазова так: «Полный, нескладный, неспортивный. Добрейший человек». Но для Хабаровска Миныч гораздо больше, чем журналист. Он тот, кто формирует культурный облик города.
В 2011 году, во время московских протестов несогласных с результатами выборов в Госдуму, Мингазов с товарищами создали объединение «Open-лекторий». Каждый участник читал лекции на набережной Амура, на лестнице, окрашенной в цвета радуги. Собирались, чтобы обменяться знаниями и видением мира, но на самом деле это были встречи единомышленников, которые, так же как и москвичи, вышедшие на протесты, были не согласны с результатами выборов.
С 2013 года Сергей играет в интеллектуальную игру «Брейндо» вместе со своими товарищами и коллегами — журналистами, преподавателями. Часть команды «СМИмояРадость» сейчас уехала из Хабаровска и из России, а один из игроков, Константин Бубон, стал адвокатом Сергея.
Журналист Юрий Вязанкин говорит о Мингазове как о «гении места» — человеке, который формирует сообщество и создает смыслы, вокруг которых люди могут держаться. «У нас город не настолько богат на талантливых людей, чтобы ими разбрасываться. Но в России до сих пор имеет место советская небережность по отношению к талантам. Поэтому у нас мало людей, которые создают так называемый культурно-интеллектуальный слой».
«Человек, который умеет наблюдать, умеет пошутить, который любит побыть среди людей и при этом у него есть обособленное внутреннее пространство, оно чувствуется», — говорит о Мингазове поэтесса и психолог Антонина Климина.
Сергей Мингазов всю жизнь пишет стихи. И в Хабаровске часто читает их на поэтических вечерах. Его стихи — парадоксальные, нескладные, со множеством отсылок к литературе и истории, с игрой слов и ритма.
Моя профессия — медитация.
Медитация на печатные знаки.
Ежедневно я сотни раз
стучу по «клаве»
Наверное, также каратист
пинает
спарринг-партнера
по сраке.
Говорят,
что нам не дано
предугадать,
как отзовется.
Слово — не воробей,
Вылетит — не замочишь.
Хочешь — знай, хочешь —умей.
Делай, что делать хочешь.
Моя профессия — медитация.
Медитация — на печатные знаки.
От нее получаешь
только
самоудовлетворение
без денежной компенсации.
Как проститутка
в шесть утра
от мастурбации.
Но когда,
Твою мать,
ты бежишь
Пачкать руки
Свеженабранными полосами
Газеты.
Тогда начинаешь понимать —
Зачем все это.
Моя профессия — медитация
На печатные знаки.
Когда я медитирую
На печатные знаки,
Я просветляюсь
До состояния драки.
Слово —
оно, как пуля.
Дура.
Все остальное —
Редактура.
Слово было в начале,
Редактором был Бог.
Этот процесс заразен,
Как палочка,
Имя которой дал Кох.
Моя профессия — медитация.
Медитация на печатные знаки.
Я — не бездельник,
Я — экзистенциалист.
Во мне идет
мучительная
работа
духа.
______________________________________________
Упырям — упырево,
Упоротым — порево.
А нам курево,
Марево,
Тварево.
Каждой тваре — по паре,
Да в обнимку — на нары.
Первым делом — самолеты.
Их поставим по ангарам.
Вторым делом — к стенке.
Сами станем. Сдувать пенки.
Выколем зенки
дужками от очков,
Чтоб никого не пугать
расшаром зрачков.
И убьем себя об стену,
Портя нервную систему.
В тренде, в бренде, просто — в тему.
И в дилемму — ту проблему.
Не блюй в колодец,
Пригодится
Ягодица,
Пригодится и цветочек.
На свой рот накинь платочек.
Запятые все без точек.
И вопросы без заточек.
Отшлифована шлея.
Нам не надо нихуя.
А вашей клике —
Сплошные восклики.
Час пики,
День червы,
Ночь бубей.
Утро крестей.
Прости нехристей.
Убей.
Наша карта бита.
Мега и гига.
Эго и Яго.
Баба не лэба,
деда не любо.
С нашим атаманом не приходится ту.
И су не приходится.
Жить.
Крыть матом.
Слыть патом,
Ологоанат.
Онтология пресс-хат.
Шах в пах,
Пат королю.
Мир, я тебя лю…
3 апреля 2018 года
«От него всегда было ощущение дружеского плеча, хотя мы никогда не дружили, — продолжает Антонина Климина. — У меня есть маленький телеграм-канал, и у Сергея там часто горел зеленый огонек — то есть человек онлайн. И от этого зеленого кружка у меня было ощущение теплого присутствия, казалось, он смотрит на меня по-доброму. Бывают люди, которые создают твое пространство. Ты вроде не общаешься близко, но это люди, на которых ты подписан. Они освещают своим взглядом какой-то кусочек мира. И за счет этого формируется информационный пузырь, в котором ты живешь. Даже если кто-то пишет, как белье постирал, а другой собаке лапу полечил. И когда из этого пространства вываливается человек типа Сергея, это ощущается как черная холодящая хрень. Он для меня из тех людей, по которым я сверяю свою какую-то человеческую температуру: насколько я не фальшивая. Он из тех людей, по которым меряешь свои поступки и дела, адекватность во взгляде на мир. Это чувство своих людей. Когда ты не один такой странненький».
Мингазов вообще умеет дружить с женщинами. Коллеги и подруги отмечают какую-то особую чувствительность, которая редко свойственна мужчинам его поколения. «Я часто с ним делилась такими вещами, которые я могу мужу рассказать, а остальным не могу. Не могу маме, не могу брату, а Сергею могу. Первый человек, к которому я бегу жаловаться, когда страшно и непонятно, чем кончится, — это Сергей», — говорит его близкая подруга, врач Елена Яицкая. Жена Наталья знает, что Сергею женщины доверяют свои секреты и ценят возможность с ним посоветоваться. И говорит, что он никогда эти секреты ей не рассказывает. «А еще Сергей — человек, который остался, — добавляет Елена. — Кто-то уехал, кто-то умер, кто-то спился. А Сергей остался, и он может меня понять».
«Черная холодящая хрень»
Пошел четвертый месяц Мингазова под домашним арестом. Близкие рассказывают, что он много готовит, и этому рада вся семья. Сын Дима говорит, что фирменные блюда у отца — это супы: уха, борщ, вермишелевый суп. Но больше всего Дима обожает папину запеканку из яиц, куда тот намешивает все, что под руку попадется: помидоры, рожки, остатки сыра.
Под домашним арестом Мингазов много читает: книги по журналистике и поэзию. И очень много курит, иногда каждые 15 минут выходит на балкон и курит.
«Сергей пытается приспособиться к новым условиям жизни, — говорит Наташа. — Он медийный человек, ему трудно резко перестроиться — жить без людей и без интернета. Где-то отшучивается, где-то успокаивает нас, что, мол, наслаждаюсь тишиной. Но я вижу, как ему тяжело в этом вакууме. В телефоне у него и общение, и работа, и он этого лишился».
Из записок домашнего арестанта
Родные зовут меня нынче Золушкой
Я фарширую перцы
Леплю котлеты из щуки
Делаю запеканку из вермишели с морожеными помидорами
Стираю и разбираю попарно носки
Мою гардины и вешаю на них тюлевые шторы
У меня много работы
Сделаю и спи отдыхай
Не подымая хай,
Не запуская хайп.
Расписание на день —
Мой новостной телетайп
Список дел
Читаю Носика Антона
Для внутреннего камертона
Читаю Климину Антонину
Для выработки серотонина
Читаю Питера Померанцева
От пропагандистских протуберанцев
Читаю Дом с шаром Олега Ка
Чтоб различать человека и мудака
Когда придет время для танцев
Господь не допустит засранцев
Поместив Сергея под домашний арест и запретив ему всяческую связь с миром, суд вырезал Мингазова из ткани города: культурная, интеллектуальная жизнь Хабаровска стала скуднее.
Адвокат Мингазова Константин Бубон уголовное дело против Сергея объясняет так: «Любое применение статьи о фейках — это политическая репрессия. Почему в этом случае она против Мингазова? Потому что его телеграм-канал не анонимный, он не скрывался. А значит, для ФСБ это меньше работы, а там люди не очень любят работать. Все понимают, что это абсолютный рандом». Бубон отмечает, что в Хабаровске уголовное дело Мингазова не добавило страха в обществе, потому что он и так силен. «Показали, что люди у нас бесправные и любого человека можно уничтожить. Запуганы были все задолго до дела Мингазова, но в этом запугивании нет никакого сообщения от власти обществу. Ну хорошо, вот мы испугались и молчим. Казалось бы, самое время власти начать диктовать, говорить о том, что будет дальше, каково наше общее будущее. Но власть молчит. И общество молчит. Так и живем».
Адвокат рассказывает, что следствие выбрало несколько текстов телеграм-канала Мингазова, в которых видит признаки «мотивов политической ненависти», но при этом игнорирует множество текстов патриотического содержания и всю профессиональную жизнь Мингазова, которая целиком посвящена России и Дальнему Востоку. А ведь телеграм-канал Мингазова, отмечает Бубон, рассчитан на местных жителей и поддерживает политику по удержанию людей в Хабаровском крае.
Третий суд по мере пресечения продлил домашний арест Сергею до 8 ноября 2024 года. Во время второго суда по мере пресечения судья несколько раз предложил Мингазову поехать воевать в Украину, Сергей на это промолчал. У Мингазова гипертония, гастрит, хроническая обструктивная болезнь легких и сахарный диабет, тюрьма опасна для его жизни. Мингазову грозит до 10 лет лишения свободы. «Мемориал» признал его политическим заключенным.