Материал подготовлен в рамках проекта центра защиты прав человека «Мемориал» «30 лет до».
«После этого я снял свой крестик, — говорит Аслан Персаев. — А там я его даже под дулом автомата не снимал. Правда, его с меня сорвала рядом сидящая женщина со словами “Он и в кармане тебе поможет”». Аслан признается, что на кладбище он ходит 3 сентября вечером, когда там заканчиваются памятные мероприятия и уже никого нет. Можно побыть в одиночестве и попросить прощения у всех — за то, что он жив, а они нет.
«Там я задавал вопросы: “А сестру мою троюродную — за что? А вот его — он еще даже говорить не научился?” Но ответа не было».
Когда произошел теракт, Аслан перешел в десятый класс. В той школе навсегда остались его сестра и тетя. После выпуска он хотел работать в МВД, потом в ФСБ — им двигало желание сделать все возможное, чтобы подобные трагедии больше не повторялись. Отговорил психолог: дал понять, что такие там не нужны, а нужны «слепые исполнители». Когда начался ковид, Аслан решил сменить маму в принадлежащем ей небольшом магазине — чтобы она не заразилась. Так и остался за прилавком.
Беслан, Северная Осетия
Судьбы школьников, которые 1 сентября 2004 года пришли на торжественную линейку бесланской школы № 1, сложились по-разному. Кто-то стал шашлычником, кто-то чиновником, кто-то полицейским, а кто-то сейчас воюет в Украине. Многие вообще уехали из России. Траектории судеб в целом не отличаются от среднероссийских. Но всех их объединяет совместно пережитая травма, и она с ними навсегда. Далеко не все, с кем я связывался, согласились поделиться воспоминаниями о тех трех страшных днях и рефлексией по этому поводу.
«Воспоминания даются непросто, — объясняет Аслан. — Но когда об этом говоришь, ты это не забудешь. А забывать я не собираюсь — такое не должно быть забыто».
Сам он помнит эти три дня во всех деталях.
Аслан Персаев. Линейка
«Тем летом, в августе, мы две недели отдыхали в Сочи: я, мой младший брат Сослан и отец. Мама приехала позже и хотела остаться подольше — обратные билеты были на 2 сентября. Но я, помню, сильно просил к 1 сентября вернуться: мол, очень по школе соскучился. Тогда как раз шторм прошел, море после него было очень грязное. Смысла нет оставаться, сказал папа, и 31 августа мы пошли на вокзал. Даже билеты не сдавали, как-то получилось зайцами сесть. Поезд приходил рано утром, хватило времени, чтобы переодеться, искупаться, и мы с братом пошли на линейку.
Я планировал сразу соскочить — поехать в город [во Владикавказ] и там увидеться с друзьями. В кармане были какие-то деньги, но нужен был еще телефон (мобильники тогда были только у родителей) — и мама мне обещала дать свой, но только после того, как своими глазами увидит, как я счастлив снова встретиться со своими учителями и одноклассниками. И вот я стою на линейке, думаю о том, что, может быть, уже стоит уйти, что не так и нужен мне этот телефон…
Мама была совсем близко. Она уже рельсы перешла, когда выстрелы начались.
Наш класс стоял так, что мы увидели заранее, как они [террористы] начали обегать линейку. Я поначалу не придал этому особого значения: ну люди в форме, может, спецназовцы или еще кто. И только когда увидел их бороды, понял: что-то тут не так. Одноклассник меня дергает за руку, говорит: “Бежим!” — и мы побежали. Помню выстрелы, но не знаю, поверх наших голов они начали стрелять или целились, но не попадали. От школьного двора до ближайшего дома метров двести, не больше. Нам оставалось только за угол завернуть, когда я обернулся и смотрю: всех, кто остался, начинают в тупик загонять. Остановился. Одноклассник: “Ты что?” Я говорю: “Сосик!” Развернулся и пошел назад. Меня встретил Полковник (прозвище боевика Руслана Хучбарова, руководившего действиями террористов. — Прим. ТД): “Ты куда?” — “За братом”. Он усмехнулся: “Ну иди”. И продолжил стрелять в сторону убегавших.
В здание школы нас закидывали через окна. Потому что наш физрук Иван Константинович (Каниди, был убит на третий день захвата, когда пытался отобрать автомат у террориста. — Прим. ТД) не дал им ключи от двери, которая выходила во двор школы. Так он думал выиграть время, да и каждый из нас тогда надеялся, что нас будут сразу спасать. Дальше нас направляли по коридору в зал. Я залез одним из первых, думал: сейчас найду брата, а там, может быть, и лазейку какую-нибудь получится найти. Но какое там! Все проходы были уже перекрыты. А найти кого-то в такой толпе — долгая история.
В смерти Бетрозова (Руслан Бетрозов был первым, кого террористы застрелили в спортзале. — Прим. ТД) я потом винил себя. Все, кому я это говорил, мне, конечно, отвечали, мол, нет, им надо было кого-то показательно убить, чтобы показать свою власть, запугать. Но я все равно думаю, что это случилось из-за меня.
В зале террористы начали стрелять в потолок, чтобы все легли. А я в этот момент стоял, высматривал брата. Один из них ко мне подошел, начал на меня орать: “Присядь!” А куда я присяду, кому-то на голову? Отвечаю: “Я брата найду и лягу, сяду — что хочешь. Только дай мне его найти, я ради него сюда вернулся”. Он передергивает затвор и направляет на меня ствол. Бетрозов — в этот момент он пытался людей успокоить, говорил: “Не переживайте, все будет хорошо” — увидел эту картину, подошел, отвел в сторону ствол, встал между мной и автоматчиком, сказал мне: “Не провоцируй, делай, что он говорит”. А эта тварь заставляет его присесть и, не сводя с меня глаз, стреляет ему в шею. Прямо на глазах его детей. И снова на меня оружие направляет: “Хочешь быть следующим?” Женщины, что рядом были, меня за штаны на пол стянули. “Я тебя запомнил, ублюдок, — думаю, — обязательно тебя найду”. Но среди мертвых его не было, мне показывали всех убитых, я их со всех сторон рассматривал. Его там точно не было».
Борьба с воспоминаниями
«Когда много лет проходит, эти воспоминания проплывают перед глазами как фильм, который ты смотрел когда-то давно, — говорит Батраз Мисиков. — И ты уже не вполне осознаешь, что все это происходило с тобой. Наверно, какой-то психологический механизм защиты».
В 2004 году Батразу было 15 лет, он перешел в девятый класс. Его младший брат шел в первый, поэтому на линейке была вся семья. К счастью, все остались живы, но погибло много его одноклассников, родственников и соседей.
«Для меня это не только история ужаса, — говорит он, — но и история о том, как в критических ситуациях у людей проявляются их лучшие качества. Принято говорить про героизм “Альфы” и трагедию заложников. Да, безусловно, те, кто нас спасал, — герои. Но для меня важен и героизм обычного человека, который просто вел ребенка в школу и не планировал быть героем. Женщины, мужчины, дети, старики — все вели себя сдержанно, смело и с достоинством. Была взаимная поддержка, взаимная защита — насколько это возможно в таком положении. Никто не бросался в ноги к террористам с мольбами. Даже после двух дней без воды никто не забирал ее друг у друга, как это случается в экстремальных ситуациях. Наоборот, делились последними каплями. Помню, как шестилетнему ребенку досталась крышечка воды — маленькая пластиковая крышечка от бутылки. Он отпивает половину и просит вторую половину отдать соседнему ребенку, который тоже хочет пить. Что бы ни происходило, эта история всегда оставляет во мне веру в человечество».
Беслан, Северная Осетия
Воспоминания, подобные этим, очень болезненны. Какие-то из них постепенно стирает время. Кто-то сознательно пытается от них избавиться. Кому-то в этом помогают. Батраз считает, что бесланская трагедия — это, по сути, история провала государства. Она никак не вписывалась в нарратив «встающей с колен» страны, поэтому все эти годы ее старательно пытались вытеснить из народной памяти: приглушить, размыть, разбавить противоречиями.
Мисиков рассказывает, что после теракта город бурлил и жил самыми дикими слухами: что террористы были в числе заложников, что директриса была с ними в сговоре, что боевики занимались ремонтом школы и спрятали там оружие. «Я уверен, что свою роль в распространении слухов играли власти, чтобы канализировать народный гнев и сильные эмоции, — считает Батраз. — Чиновники были готовы обсуждать все что угодно: степень вины директрисы, несправедливость в распределении гуманитарной помощи, как кто-то отправился на лечение благодаря личным связям. Но только не самое важное. В город привезли огромное количество крови со всего мира — она куда-то пропала. Прислали лекарства — их обнаружили в продаже. Все это порождало атмосферу взаимного недоверия. Люди не доверяли власти, не доверяли друг другу. И если самой власти, в общем-то, было все равно, как к ней относятся, то заложники очень быстро перессорились друг с другом. Это простая социальная инженерия».
Батраз вспоминает сход ледника Колка — трагедию, которая случилась за два года до теракта и тоже коснулась его семьи. «Там погибла старшая сестра моего отца, и он был среди тех, кто занимался поисками пропавших без вести. Уже тогда было это все: наплевательское отношение властей, замалчивание, распространение самых диких слухов, борьба с теми, кто пытался найти своих родственников, травля их с помощью подконтрольных СМИ. Все повторилось и в Беслане, только уже исполнено было более профессионально. А за 20 лет манипулятивные технологии были отработаны просто до совершенства, и сейчас мы видим их непосредственные плоды».
Аслан Персаев. В спортзале
«Сослана я нашел, наверное, минут через сорок. Посадил его рядом, чтобы в случае чего накрыть собой. Вижу, [боевики] поднимают мужчин: “Ты, ты и ты — вставай”. Они встают — одноклассники мои, мужчины постарше — руки за голову, и их ведут куда-то. “Куда вы их?” — спрашиваю. “А тебе что? Помогать будут”. — “Еще помощь не нужна?” — “Доброволец? Ну пошли”.
За братом я попросил присмотреть соседа, пообещал, что скоро вернусь. Так я уходил несколько раз: мы помогали закладывать окна, стояли у них в качестве живого щита. И я видел, сколько террористов было в школе. Точное число, конечно, не назову, но гораздо больше, чем официальная цифра. В каждом кабинете по одному, в угловых по двое — чтобы контролировать всю территорию и не допустить неожиданного штурма. Всего 56 кабинетов. Минус два кабинета у зала. Плюс туалеты, кладовые, столовая, актовый зал. Еще учительская, где человек семь постоянно были. Так что, по моим прикидкам, выходит около 70. Но точно не 32.
Был момент, когда мы на втором этаже стояли у окон, подняв руки. Через несколько человек от меня стоял Эльбрус Есиев, он был немного младше отца, мы с ним на море познакомились. Слышу, там у них какой-то разговор и возгласы: “Эльбрус, прошу тебя, не надо! Из-за тебя нас тоже убьют”. Он по-осетински: “Не переживай, все будет хорошо, не для того мужчиной рос, чтобы под дулом автомата выполнять чьи-то прихоти”. Я выглянул, тоже говорю: “Не надо, Эльбрус”. Он меня узнал и повторил: “Все будет хорошо”.
Тут подходят двое террористов, говорят: “Двое — сюда”. Эльбрус выходит к ним, и я тоже делаю шаг. В соседнем окне стоял Аслан Арчегов. Как сейчас помню, он был высокий, красивый, усатый. Весь в белом. Он этот разговор тоже слышал. Встал передо мной: “Ты стань обратно”. Я говорю: “Я Эльбруса знаю, он из-за моего отца не рискнет ничего сделать, дай я пойду”. — “Нет, стань на место, старших надо слушать. Я помогу”.
Они ушли и не вернулись. Вроде как пытались выхватить автомат, их обоих застрелили.
Года три назад я встретил сына Аслана — совершенно случайно, на улице. Он в 2004 году в первом классе был, думаю, толком своего отца и не помнил. Я давно хотел рассказать ему, что тот не просто в теракте погиб, а был сильным духом и шел, чтобы что-то изменить. Вот наконец рассказал. Он обнял меня и сказал только одно слово: “Спасибо”».
Факты, которые нельзя игнорировать
Сусанна Дудиева, председатель комитета «Матери Беслана», не сомневается, что корни многих сегодняшних проблем — там, в начале двухтысячных. И Беслан стал одним из первых звеньев в цепи трагических событий, которые сотрясают страну до сих пор. У нее в заложниках были сын и дочь. Сын погиб.
«То, что продолжают происходить теракты, и та ситуация, в которой мы все живем, — это все результат безнаказанности, безответственности, коррумпированности и постоянной лжи, — уверена она. — Почему мы, простые граждане, должны страдать оттого, что кто-то привык воровать, обходить закон, не исполнять свои прямые обязанности? В этом вопросе вся наша боль. И каждый раз, когда происходят шутинги в школах, когда случаются теракты, как в “Крокусе”, эта боль всплывает снова. И думаешь: мы ведь стараемся, мы боремся, мы кричим о полноценном расследовании, о работе над ошибками, о выводах, которые нужно сделать, чтобы такое больше не повторялось. Но мы как будто в пустоту кричим, никакого результата».
Сусанна напоминает факты, которые нельзя игнорировать и которые нашли подтверждение в решении Страсбургского суда, но так и не стали предметом объективного расследования в России. В 2017 году Европейский суд по правам человека вынес решение по делу, встав по большинству вопросов на сторону истцов — жертв бесланской трагедии. Минюст России попытался обжаловать этот вердикт, но безуспешно.
«Это, например, вина государства — в том, что теракт стал возможен, несмотря на многочисленные предупреждения о его подготовке. В том, что во время операции по спасению заложников было применено тяжелое вооружение неизбирательного действия: танки и огнеметы. На наше ходатайство в прокуратуру нам отвечают: да, танк стрелял, но это была точечная стрельба по террористам. Но где детальное расследование этого всего?»
После теракта в Беслане работали несколько представительных комиссий, которые в своих итоговых докладах попытались найти ответы на принципиальные вопросы. Вот ключевые тезисы.
Доклад парламентской комиссии Федерального собрания РФ под руководством Александра Торшина. У правоохранительных органов не было никакой информации о готовящемся теракте. Боевики изначально шли на смерть и не собирались вести реальные переговоры. Первый взрыв произошел по вине террористов. Огнеметы и танки применялись, когда в здании школы не было заложников. Федеральные органы власти действовали адекватно сложившейся ситуации и не вышли за пределы штатных предписаний и полномочий.
Особое мнение (альтернативный доклад) члена парламентской комиссии Юрия Савельева (депутат Госдумы, доктор технических наук, специалист в области физики горения и взрывов). В захвате школы принимали участие от 56 до 78 боевиков. Первые два взрыва — результаты выстрелов из огнемета и гранатомета с крыш соседних зданий. Из-за этих взрывов погибло значительное количество заложников в спортзале. Танки начали обстреливать школу, когда там еще находились заложники. Многим боевикам удалось уйти.
Доклад комиссии под руководством заместителя председателя североосетинского парламента Станислава Кесаева. Захват школы в Беслане произошел в результате недоработки правоохранительных органов. Версия о том, что выстрел, который привел к первому взрыву, был сделан извне, имеет право на существование. Но если верить информации, предоставленной МВД и ФСБ, это не так. Деятельность оперативного штаба вызывает много вопросов, но не в рамках наших полномочий оценивать его эффективность.
Между тем уголовное дело № 20/849, которое ведет Генпрокуратура, до сих пор не закрыто.
«Для многих очевидно, что настоящее расследование возможно только, скажем так, в следующем цикле российской истории, — говорит Батраз Мисиков. — То, что сейчас его не будет, стало понятно сразу. Обычно на месте преступления прикасаться ни к чему нельзя, там каждая деталь имеет значение. А тут уже на следующий день после уничтожения террористов всё, что можно вывезти, стали сгребать и грузовиками на свалку вывозить. Правда, до этого эфэсбэшники провели на территории школы свою оперативную съемку, на кадрах которой можно рассмотреть все детали. Копии этих записей в свое время ходили по Беслану. Наверняка они у кого-то сохранились и, думаю, в будущем еще сыграют свою роль».
Аслан Персаев. Штурм
«Я много слышал по телевизору о причинах взрыва: мол, бомба внутри взорвалась — террорист педаль отпустил, еще что-то… Чушь это. Если взрывается внутри, кирпичи наружу летят, разве не так?
Я сидел в нескольких десятках метров от места, где рвануло, в меня прилетели осколки кирпича, и что-то массивное сзади накрыло — может, дверь. И огнем обдало — чувствую, что горю, но от жара начинаю шевелиться: о, руки-ноги целы, хорошо. Только пытаюсь скинуть с себя дверь — второй взрыв, и меня как мухобойкой прихлопывает. Со мной были двоюродные сестры моего одноклассника — Зарина и Розита Цириховы. Розита у меня на руках спала. Привел ее в чувство. “Что-нибудь у тебя болит?” — “Нет”. — “Окно видишь?” — “Да”. — “Беги!” Окна в спортзале к тому моменту взрывами вынесло. За Розитой вылезла и Зарина.
А брат незадолго до взрыва к тете пошел: она ближе к выходу сидела. Там было больше шансов хотя бы несколько капель воды получить. Детям иногда разрешали ходить в туалет, там у них была возможность под краном майку намочить, чтобы уже в зале ее выжать и поделиться водой.
Мне метров десять надо было пройти до того места, где должен был быть Сосик. Но это надо было делать по чьим-то телам, по крови, по трупам. Я стою в недоумении: ступить некуда, а идти надо. А вокруг еще пыль неосевшая, дым, все кричат и бегут. Попытался помочь знакомому, приподнимаю его — падаю вместе с ним, снова упор на ногу делаю — опять падаю. Оказалось, у меня пробита мышца: уже в больнице выяснилось, что осколок до самой кости дошел. Но тогда в горячке я ничего не чувствовал. В окно я выпрыгнул, когда увидел, как в зал забегает террорист и пускает очередь из угла в угол, чтобы добить выживших.
Как сейчас вижу эту картину в школьном дворе: дети — человек двадцать, может, больше — прочь от спортзала бегут гурьбой. В этот момент у меня в глазах темнеет, как будто свет выключили. Одним ухом слышу стрельбу, вторым ничего не слышу: перепонка лопнула. Стою, глаза тру, открываю их — а все дети, которые бежали, уже лежат. Сначала не мог понять, откуда выстрелы, присмотрелся: двое из окон школы расстреливают тех, кто пытается спастись. Не укрываются, в полный рост стоят, их из соседней пятиэтажки не то что выстрелом — камнем можно сбить. Я когда в живом щите с поднятыми руками стоял, все время в окна домов напротив всматривался — с мыслями о том, когда нас спасать начнут. Тогда там постоянно какое-то движение было. А тут не то что снайперов — вообще никого, никаких выстрелов в ответ.
Я выждал момент, когда они перезаряжать стали, и побежал, хромая, так быстро, как мог. Забежал за угол школы, думал присесть, но ногу выпрямил и уже не смог встать. Оттуда меня уже омоновец за котельную отнес, положил на землю и назад побежал, других встречать. Помню, как я лежал и орал там матом, проклиная этих тварей. А мимо в сторону школы все бежали и бежали осетинские парни — я не знаю их имен, не помню лиц — без автоматов, без бронежилетов, не думая об опасности, спасать чужих детей. Кто-то останавливался, брал меня за голову, говорил: “Им п****ц, слышишь, все будет хорошо” — и бежал дальше».
Что получилось сделать
«После того, что произошло, я разучилась мечтать», — говорит Анета Гадиева, сопредседатель комитета «Матери Беслана». Она была в числе заложников с двумя дочерьми. Старшая — Алана — погибла. «Это очень тяжело, когда уходят все иллюзии и ты видишь этот мир, какой он есть на самом деле».
В этом до боли реальном мире Анета, как и многие, предпочла сконцентрироваться на реальных делах. Их по-прежнему немало, хотя прошло уже 20 лет. Увековечение памяти погибших, содействие в расследовании, социальная и юридическая помощь потерпевшим — это три главные уставные задачи комитета.
Что касается социальной части, здесь удалось добиться очень многого: все потерпевшие были обеспечены жильем, у них есть доступ к качественной медицинской помощи, бесплатному образованию, программе социально-медицинской реабилитации.
«Для шести тяжелораненых в теракте до сих пор требуется особый уход и медицинская реабилитация за рубежом, — рассказывает Анета. — Сейчас с этим, правда, стало сложнее, не каждый год у них получается выехать. Но все основные моменты под контролем. Когда возникает какая-то проблема, к нам с нею приходят. Мы ее озвучиваем, обращаемся к республиканской власти. Как правило, она идет нам навстречу».
Очень важный шаг сделан и в вопросе увековечения памяти погибших. В этом году в дни памятных мероприятий в Беслане открывается музей. Его экспозиции должны вобрать в себя все, что связано с той страшной трагедией.
«Мы не дали снести здание школы, — говорит Анета, — подготовили для него документы как для вновь выявленного памятника культурного значения, создали концепцию центра-музея, донесли ее до руководства СКФО, потом подключилась администрация президента, были выделены средства. Прошли работы по консервации, реставрации и возведению нового здания на месте разрушенного. Определен штат музея, его руководство — тут мы уже не участвуем, дальше пусть работают профессионалы. Но мы работаем над его наполнением: это самая ответственная стадия, от нее зависит, насколько правильно будут расставлены акценты.
Есть план превратить музей в международный центр профилактики терроризма. С экспозициями, рассказывающими о других крупных терактах в России и за рубежом. Но пока он носит название культурно-патриотический центр-музей “Беслан. Школа № 1”. Анета подчеркивает, что название не окончательное и у многих есть к нему вопросы.
«А давайте здесь букву Z повесим, а давайте по куполу георгиевскую ленту пустим — уже звучали такие настойчивые предложения от вышестоящих, так сказать, и, боюсь еще прозвучат, — говорит Батраз Мисиков, которого очень беспокоит судьба музея. — Да и само название — это такая казенщина, которая интереса со стороны молодежи точно не прибавляет. А между тем уже 20 лет прошло, уже выросло целое поколение, которое мало что знает о тех временах».
Аслан Персаев. Спасение
«Меня занесли в первый от школы дом, обнаружили рану, сделали укол и увезли в больницу. Сначала в местную, потом во Владикавказ. К тому времени у меня нога уже сильно распухла. Встречает хирург: экстренный случай, оперируем. Вкололи наркоз, а он не действует. Я нервничаю, плачу, кричу, повторяю: “Сосик”. Делают мне второй наркоз — тоже никакого эффекта.
Там женщина одна была — не знаю, жива ли она сейчас, даже имени не знаю, но очень хотел бы ее найти и поблагодарить. Она, наверное, спасла меня. Когда мне в третий раз хотели вколоть наркоз, она руку перехватила: “Что вы творите? Куда третий, после второго не каждый выживет!” — “А что нам делать, если он не засыпает?” — “Ему надо успокоиться”.
Наклоняется ко мне: “Кто такой Сосик?” Я ей быстро всю историю рассказал. “Есть кому позвонить?” Я никогда не мог запомнить мамин номер телефона, она все время его на бумажке писала, когда я за него платить ходил. А тут — хотите верьте, хотите нет — вспомнил. Она набирает номер, объясняет маме ситуацию, передает мне трубку.
“Да, мой золотой…” Я начинаю ей объяснять, что я оставил Сосика, а она мне: “Не переживай, мы нашли его”. — “Ты не врешь?” — “Как я могу о таком врать? Мы его нашли, у него все хорошо”.
Я телефон отдал и моментально провалился в сон.
А оказалось, Соса они тогда еще не нашли. После взрывов он не вставал, так и оставался лежать, потому что тех, кто убегал, расстреливали. Потом всех, кто мог ходить, террористы подняли и повели в столовую. По дороге брат и еще несколько детей воспользовались суматохой, забежали в женскую раздевалку и спрятались в душевой. Там их и нашли бойцы “Альфы”.
Его посекло камнями, стеклом — 16 осколков вытащили, один из них чудом седалищный нерв не задел. Был риск, что он не сможет ходить, но сложная операция в Москве прошла удачно. Сейчас Сослан в порядке, спортом занимается».
«Нет необходимости кого-то выгораживать»
20 августа Беслан посетил Путин, что стало неожиданностью для многих, в том числе для Сусанны Дудиевой, Анеты Гадиевой и Риты Сидаковой — представительниц «Матерей Беслана», с которыми он захотел встретиться.
В официальном ролике, который иллюстрировал эту поездку, был показан лишь короткий фрагмент встречи с женщинами, где Путин попытался связать трагедию 20-летней давности с нынешней повесткой, рассказав, что страна продолжает борьбу с врагами, которые в свое время оказывали террористам всяческую поддержку.
Но Анета акцентирует внимание на том, что осталось за кадром.
«Мы постарались объяснить ему, почему 20 лет мы повторяем одно и то же. Никак нельзя смириться с тем, что никто из должностных лиц не понес ответственности за смерть детей. Мы напомнили, что на предыдущей встрече с нами [2 сентября 2005 года] он пообещал взять расследование под свой контроль. Президент ответил, что не знал, что уголовное дело еще не закрыто, и удивился тому, что не наказаны все ответственные, мол, нет никакой необходимости кого-то выгораживать. Пообещал, что встретится с Бастрыкиным и выяснит все детали».
По словам Анеты, женщины настаивали, чтобы встреча прошла в более широком формате: очень многие хотели задать вопросы президенту. Но служба безопасности объяснила, что это невозможно.
«Мы с этим согласились. Мы не отказались. И всем, кто нас критикует за это, хочется сказать: мы не политики. Для нас это прежде всего шанс достучаться и получить ответы на наши вопросы. В рамках этой встречи мы сделали все, что могли и должны были сделать. А если вы способны сделать больше — делайте».
Анета рассказала, что президент согласился еще на одну встречу, уже с более широким кругом участников, в том числе с молодежью — с теми заложниками, кто 20 лет назад стоял на школьной линейке. И даже поручил Сергею Меняйло — главе Северной Осетии — ее организовать. Однако конкретные сроки пока никому не известны.
Стоит добавить, что и у Батраза, и у Аслана есть свои вопросы к Путину, но в силу ряда причин процитировать их тут невозможно.