«Вода была холодной»
Ирина
«Ситуация странная. Две подружки не поделили парня, поссорились, и одна из них скинула вторую в воду. Был декабрь. Вода была холодной. Девочка утонула: у нее остановилось сердце. В той компании я оказалась случайно, девчонки не были моими подругами.
Спустя месяц нас забрали в полицию. Девочкам на тот момент было 16-17 лет, а мне — 24 года. Естественно, завели уголовное дело по 105-й статье, 2-й части (убийство. — Прим. ТД). Сначала я проходила как свидетель, а потом стала обвиняемой. И обвинила меня девочка, которая столкнула подругу в воду. У меня не было алиби. Да, я была на месте трагедии, но я ничего не делала. Той девочке дали семь лет колонии, а мне 16. Меня отправили в женскую колонию в город Дмитров.
Я пыталась обжаловать решение суда, но бесполезно. Адвокат просила поменять мою статью на «неоказание помощи больному» (по статье 124 УК РФ за неоказание помощи больному, которое привело к смерти, виновный отправляется на принудительные работы до четырех лет. — Прим. ТД). Не получилось. На тот момент у меня уже были дочка Олеся четырех лет и сын Дима двух лет, и их забрали органы опеки. С мужем мы тогда еще не расписались, просто жили вместе. Когда я родила, детей на него не записала. С января по апрель 2004 года они жили у тети, а потом их забрали. Дочку — в Туголесский детский дом, а мальчика — в дом малютки в Коробово [в Подмосковье]. Я ничего не знала об этом. Обо всей ситуации мне рассказала девочка из моего поселка Бакшеево (Шатурский район Московской области. — Прим. ТД). Только после освобождения мне прислали бумагу, что дети были усыновлены супружеской парой из Франции в 2004 году. Их усыновили очень быстро: в январе меня посадили, а в июне детей забрала приемная семья. Но я еще не была лишена родительских прав — их забрали только в 2005 году. Я общалась с волонтером Еленой, которая помогала мне искать детей. Она говорит, что сейчас я ничего не смогу доказать.
Администрация колонии говорила, что я подписала отказную бумагу на детей. Но я этого не делала. Я просила, чтобы мне показали эту бумагу, но ее просто нет. Когда я вышла, начала бить в колокола: на каком основании лишили родительских прав? Почему? Я же могла освободиться! Они были бы в детском доме, их никому бы не отдали! Мне никто ничего не смог ответить.
Я писала в различные шоу: “Жди меня” и “ДНК”. В последнем я вышла на редактора. Она сказала, что они могут найти информацию, но за деньги. Пришлось заплатить (сумму Ирина не называет, утверждая, что это “конфиденциальная информация, которую нельзя разглашать”. — Прим. ТД). Благодаря им я узнала, где сейчас живут мои дети. Уже с этой информацией я вышла на Елену, и за месяц она их нашла».
«Кто ты такая? Чего тебе надо?»
Елена, волонтерка
«Ирина написала мне в Facebook. Меня посоветовала ей моя знакомая волонтер: сказала, что мне нравится заниматься поисками. Когда я получила данные детей Ирины, то обратилась к знакомой — она живет во Франции, и год назад я ей помогла найти отца в России. Она нашла во французских справочниках адреса приемных родителей, которые взяли детей Ирины. Я им написала, но никто не ответил. Но через их страницы [в соцсетях] я уже нашла дочь Ирины, в течение недели.
Сначала я Ирине про поиски не рассказывала, потому что она [Ирина] могла навредить от эмоций: я боялась, что на вопросы детей, почему ты нас бросила, она начнет отвечать негибко и прямолинейно. Я написала девочке [дочери]. Не сразу, но она подтвердила, что родилась в России, прислала даже свои детские фотографии. Мальчика долго не могла найти, но в конце концов я его вычислила. Он сначала принял меня очень грубо: “Кто ты такая? Чего тебе надо?” Грубил, но расспрашивал, где она [Ирина]. Просил прислать фотографию матери, хотел с ней поговорить. Но мне сразу было ясно, что это ее сын. Они похожи внешне с отцом. Я предлагала им [детям] встретиться, ДНК-тест сделать, но они проигнорировали».
Валентина Филатова, представительница благотворительного фонда «Алиса», занимающегося вопросами социального сиротства
Нужно действовать в интересах ребенка. В каком возрасте он хочет познакомиться? От этого будет зависеть ответ родителей и план, по которому они будут действовать.
Насколько кровные родители безопасны? Если однозначно опасны, то и встречи быть не может. Тогда ребенку в зависимости от возраста говорят адаптированную правду: «В 18 лет я тебе помогу с ними встретиться, а до 18 лет это невозможно по причине…» В самом крайнем случае можно подключить опеку, и они как третье лицо могут поговорить с ребенком. Если он сильно переживает перед встречей с кровными родителями, нужен психолог, который тоже сможет проработать это и все подготовить. Раз дети попали в детский дом, значит, было что-то неблагополучное в их жизни. Тут нужно индивидуально действовать, в зависимости от степени тяжести.
«Как с этим жить, я не знаю»
Ирина
«Помню, я сидела на работе, на Wildberries, на пункте выдачи. Мне позвонила Елена и сказала: “Ир, ты сидишь?” — и через паузу: “Я нашла твоих детей”. У меня покатились слезы, забилось сердце. Естественно, я обрадовалась, стала спрашивать, как они, где. Елена стала скидывать мне фотографии детей, и я сразу их узнала. Особенно сына — он очень похож на мужа.
На следующий день в семь часов утра я проснулась от звонка в телеграме. Смотрю: номер французский, код +33. Не стала брать, потому что о чем бы я с ними говорила? Я написала [через переводчик]. Мне ответил мой сын и спросил: “Вы кто?” Трясущимися руками я стала писать, что я — его родная мама. Потом потихоньку стали общаться в ватсапе. Он меня ежедневно спрашивал, почему я их бросила, почему так произошло. Я все рассказала. Когда я просила прощения, сын сказал, что не обижается. У дочки тоже нет обиды. Олеся даже помнит, что была в детском доме, как их забрали во Францию из России.
Сын выучился на официанта, сейчас работает в азиатском ресторане. Дочка окончила медицинский и работает в госпитале медсестрой и нянечкой. У нее дом-работа, дом-работа. Я спрашиваю [сына] Диму, почему Олеся такая необщительная? Он говорит, что у нее на уме только работа…
Мы общаемся только по переписке, три-четыре раза в неделю. Я не могу с ними созвониться, потому что они по-русски не разговаривают. Я звала их в Россию. Они говорят: “Мы пока не готовы”. Нужно время, потому что я свалилась как снег на голову.
У сына есть друг Миша. Он из Петербурга, но живет во Франции. Он вышел на меня, когда я начала общаться с детьми. Миша поделился, что приучает Диму к русской культуре, рассказывает про Россию: как тут хорошо, что в нем [в Диме] течет русская кровь. Говорит [мне]: “Не торопите события, не наседайте на них”.
Дочка, наоборот, немного замкнутая. Когда я их только нашла, мы, конечно, вели с ней диалог. Первое время у них был какой-то всплеск, потому что они мне все рассказывали, как они живут, где работают. Дима даже удивлялся, что у него теперь две мамы. У меня спрашивает, как с этим жить. А я не знаю…
С их приемными родителями я не общалась. Передавала через Мишу большое спасибо за детей, что воспитали, что сейчас у них интересная жизнь. Приемная мама знает, что дети со мной общаются. Она только говорит [им] быть осторожнее, мало ли какая диверсия с моей стороны».
Валентина Филатова, представительница благотворительного фонда «Алиса», занимающегося вопросами социального сиротства
Дети, к сожалению, не всегда говорят про общение с кровными родителями. Если это станет известно, ребенку нужно объяснить: когда кто-то [взрослый] хочет с ним пообщаться, он должен сначала поговорить с его приемными родителями, чтобы сделать это правильно и безопасно.
Первый контакт должен быть взрослый/взрослый. Можно созвониться, выбрать нейтральную территорию, на которой можно встретиться сначала взрослым людям без ребенка, чтобы посмотреть, нет ли какой агрессии [со стороны кровного родителя]. И договариваться о встрече лучше в людном месте. Связь с ребенком возможна только с его согласия. Не все дети хотят встречаться с кровными родственниками. Те могут подать в суд, чтобы наладить общение, но если дети старше 10 лет и не хотят общаться, то суд уже не поможет.
«Мне говори только правду!»
Елена, волонтерка
«Для Ирины это такая радость была! И для меня. Радостно наблюдать, когда человек счастлив, как он пришел к тому, к чему так долго стремился. И именно ты это сделал. А если не ты, то кто?
Есть поиски “пустые”, я их [запросы] даже не читаю. А есть поиски, за которые глаз цепляется, и ты хочешь помочь этому человеку. Вот и с Ириной произошел какой-то контакт. Конечно, я сразу спросила, каким образом дети оказались в детском доме. Я сказала: “Мне говори только правду, потому что я волонтер. Если я захочу, я могу узнать по своим каналам, что произошло”. И вот ее честность и сподвигла на поиски. Бывает, меня спрашивают: “А сколько вы возьмете?” Нисколько, мне просто нравится людям помогать. Чаще всего люди рады быть найденными. Но в процентном соотношении 8% найденных отказываются общаться с родственниками.
Мы не занимаемся поисками несовершеннолетних детей, от которых биологическая мать отказалась в роддоме. Я могу найти приемных родителей, но биологической матери передать информацию о ребенке не имею права, так как считаю, что это несправедливо по отношению к приемным родителям. Я не возьмусь за такой поиск по моральным убеждениям. Еще я отказываю в поиске, когда человек не отвечает на мои вопросы. Если он начинает требовать, говорить “вы должны”, я отвечаю: “До свидания!” Не я к нему пришла, а он ко мне. Я чувствую людей, в таких случаях просто блокирую их.
Очень мало родителей, которые ищут своих детей. В основном дети ищут [родителей]. Но часто люди ленятся, не хотят заниматься поисками сами, хотя могут себе помочь. Одна женщина как-то написала мне: “Я сегодня сходила в МФЦ. Там такая большая очередь”. Я думаю: “Боже мой, и этим ты занимаешь мое время!”
Думаю, когда ищут родители, у них цель — замолить свои грехи. Я не могу даже подумать, что родители ищут своих брошенных детей для какой-то [корыстной] цели (например, получение квартиры или пособий. — Прим. ТД). Вот Ирина искренне искала, писала письма в различные инстанции. Потом стала узнавать, кто усыновил детей, как их зовут. Но дальше она продвинуться не могла, потому что другая страна. Через год только [после начала поисков] она вышла на меня. Ей было трудно искать, но для этого и есть волонтеры».
Валентина Филатова, представительница благотворительного фонда «Алиса», занимающегося вопросами социального сиротства
Если начинают общаться после 17 лет, то мотивация — квартира, деньги. Если начинают общаться, когда дети маленькие, то хотят восстановиться в родительских правах, и это хорошо. Бывает, к сожалению, что начинают общаться с маленькими детьми, чтобы получать всякие детские пособия. Бывает, что кровные родители оставляют “паровозиков” (троих детей), затем восстанавливаются в своих правах, потому что им выплачивают какие-то льготы.
На начальных этапах общения можно распознать корыстные цели у родителей, но не за первую встречу. Лицемерие и ложь все равно проявятся, потому что если скучали, если переживали, [кровные] стараются с приемными родителями подружиться. Зачем ссориться, если они твоих детей растили несколько лет? А когда начинаются обвинения, неприятные разговоры, уже задумываешься, что за этим скрывается.
Как обезопасить ребенка от негативных последствий общения с кровным родителем?
Если уже есть контакт в приемной семье, если есть привязанность, если ребенок воспринимает свою семью, если он до этого не слышал негативных и агрессивных высказываний в адрес кровной семьи, то негативных последствий будет по минимуму. Вообще, дети всегда чувствуют, что кровных родителей осуждают.
Если [приемные] родители видят, что [кровные родители] опасные, неадекватные, агрессивные, то все нужно нивелировать. Стоит объяснить им, что в таком тоне мы не можем общаться, так можно напугать ребенка. Нужно готовить кровных родственников к тому, что можно говорить и что нельзя, что не нужно давать ложных обещаний и врать.
Если кровный родитель на это не реагирует, нужно вежливо сказать: “Спасибо, до свидания! Все остальные вопросы через суд”. И прекращаем всякое общение.
«Во-первых, это мои дети»
Ирина
«Когда я вышла из женской колонии, мне уже 40 лет было. Естественно, я сразу устроилась на работу. Меня ждал, оказывается, мой муж. Я освободилась, он меня сразу потащил в загс, мы расписались, купили дом. Живем хорошо, не бедствуем.
Если раньше я жила ни для кого, то сейчас у меня есть для кого жить. Я сейчас все делаю для них [для детей]. Сейчас я живу с мыслью, что когда-нибудь мы встретимся. И все, что нажили, останется им. У меня большая семья, есть двоюродные сестры, а у них — дети. Они для меня отдушина: я хожу к ним, играю, все покупаю. Я в них вижу своих детей, но это все не то. И ничего не изменить.
Не знаю, как может сложиться наша первая встреча. Как будет, так и будет. В любом случае, если они захотят встретиться, я не думаю, что мы не найдем о чем поговорить. Что Бог ни делает, все к лучшему.
Мне муж говорит: “Ир, прошло очень много времени. Ну зачем тебе это надо?” Я говорю: “Мне важно знать, как они живут, что с ними”. Во-первых, это мои дети. Важно было их найти, чтобы попросить прощения за то, что они сейчас находятся там. Я же все-таки их мама. Ну как так? Во-вторых, я чувствовала надежду, что все-таки их найду. Я верила в это».