Маяк на колокольне
1963 год, Вологодская область, деревня Глушково
Вечером девятилетняя Таня Петухова осталась дома одна: все взрослые ушли в клуб на киносеанс. Из резной рамы вместо зеркала на нее смотрит портрет Сталина. Даже если Таня пересаживается с кровати на диван, где собираются «беседники» — друзья и соседи, которые приходят на долгие вечерние разговоры, девочке кажется, что Сталин следит за ней и там. Находиться дома одной страшно. И тут в окне загорается огонек маяка на колокольне храма. Таня послушно гасит керосинку и быстрее забирается в кровать. Все дети в Глушкове знают: маяк горит — пора ложиться. На всю жизнь Таня запомнит, как каждый вечер, засыпая, смотрела на теплый мигающий свет маяка — последнее, что связывало ее семью с малой родиной.
* * *
В 1953 году семья Петуховых одной из первых перевезла свой большой деревянный дом из Крохина в соседнюю деревню Глушково. Родное село попало в зону принудительного затопления. Строительство очередного участка Волго-Балтийского канала завершало амбициозный проект советской власти по созданию водного пути, связывающего порты пяти морей. На его протяжении возводились мощные гидроэлектростанции, которые требовали уничтожения 218 населенных пунктов, среди них оказался и Крохинский посад.
Более тысячи жителей вынуждены были покинуть веками насиженные места. Специальная комиссия оценивала дома: крепкие надлежало разобрать и перевезти, ветхие — сжечь. За них жители получали компенсацию. Но чаще всего ее не хватало, чтобы купить жилье. Еще не пришедшие в себя после войны семьи, оставшиеся без мужиков и нормального достатка, опять были вынуждены терпеть лишения. Именно женщины, помимо скарба, перевозили детей и престарелых родителей, занимались перевозкой гробов с останками предков.
Некогда шумный торговый городок — впервые Крохино упоминается в документах в XV веке — превратился в пустырь с вырубленными садами и выжженными полями. До затопления в Крохине было три каменных храма и три деревянные часовни. Все они были уничтожены, кроме храма Рождества Христова. Спасло его чудо. В вологодских архивах хранится постановление 1961 года о том, что храм должен быть разобран. Не успели. Так и остался он покинутым островом, когда река Шексна поднялась на пять метров, затопив село и со всех сторон обступив храм. А чтобы проходящие суда не сели на мель, на куполе установили ацетиленовый маяк. Шли годы, и то, что не успели сделать люди, делали вода и время: кирпичная кладка храма разрушалась волной и ледяными торосами, фрески осыпались, купол ветшал и рушился.
Спустя несколько лет маяк решено было закрыть, и свет, который напоминал крохинским переселенцам о родине, погас навсегда.
«Есть места, которые ищут своего человека»
2009 год, Вологодская область, бывший Крохинский посад
24-летняя москвичка Анор Тукаева идет по берегу Шексны, то и дело проваливаясь в снег. Кругом один сухостой тростника и заросли ивы, но она знает, что под ногами — кварталы города, пусть его давно и нет на картах. Девушка ищет храм-маяк. Узнала Анор о нем случайно, посмотрев документальный фильм о зоне затопления Волго-Балта. С тех пор она мечтала увидеть храм своими глазами. И увидела.
* * *
«Есть места, которые ищут своего человека», — говорит она, вспоминая ту, первую, встречу. Вид покосившейся колокольни вызвал в ней столько жалости и тоски, что девушка поняла: она непременно хочет остановить разрушение храма. Анор вернулась в Москву и спустя полтора года бесплодных попыток найти отклик и помощь чиновников поняла, что храм придется спасать самой.
В 2011 году Анор написала пост в соцсетях, на который отозвались семь человек. Они и стали участниками первой волонтерской поездки в Крохино. Задача казалась безумием: вручную насыпать вокруг храма остров.
Сначала у Анор получалось совмещать учебу в магистратуре и работу в консалтинговой сфере с волонтерской деятельностью. Но в 2010 году она поняла, что хочет заниматься только храмом, и создала благотворительный фонд «Центр возрождения культурного наследия “Крохино”». Фонд позволил собрать деньги на необходимые работы по берегоукреплению. И на протяжении восьми лет на маленькой лодке рейс за рейсом волонтеры умудрялись перевозить тонны цемента и песка, разбирали кирпичные завалы, закрывали выбоины в стенах. Затем благодаря частным пожертвованиям были закуплены три баржи песка, которым заполнили каркас внутри возведенной шпунтовой стенки, построен пирс и установлены ледорезы. В 2023 году были закончены работы по консервации колокольни, над ней установили крышу и солнечную батарею.
А в июле 2024 года на колокольне храма снова загорелся свет.
Анор говорит, что ее цель — не восстановление, а сохранение храма. Именно в таком, разрушенном, виде, он будет служить памятником всем затопленным городам и селам, напоминанием обо всех затопленных судьбах.
«Пространство тут будто само все диктует»
В начале августа 2024 года я стояла на крохинской переправе. На старенькой лодке меня встретил Илья Матвиенко, муж Анор. На той самой лодке, на которой восемь лет волонтеры перевозили песок для возведения острова. Заплаток на ней не меньше, чем шуток у Ильи. То есть много. Должность технического директора фонда он совмещает с работой плотника, повара, водителя и много кого еще. Бывший военный, Илья был знаком с Анор еще с 2001 года, но их судьбы пересеклись окончательно, когда у обоих за плечами был развод. Анор говорит, что Илье пришлось принять ее со всем «приданым», то есть с двумя сыновьями и фондом. Сейчас он — ее главный помощник в деле сохранения крохинского наследия.
Пришвартовать лодку деловито помогают две девочки, восьмилетняя Ева и девятилетняя Ксюша. Мы тут же находим общий язык. Я узнаю, что больше всего в Крохине им нравится геркулесовая каша и помещение кухни, «потому что там нет комаров». Все последующие дни они с азартом будут участвовать в моих фотографических затеях: увлеченно топить фотографии в реке и примерять воссозданные наряды.
Я осматриваю территорию и вместе с девочками поднимаюсь на колокольню. От красоты захватывает дух. Храм стоит почти у самого истока Шексны, которая берет начало в огромном Белом озере. Именно в этом месте водная гладь имеет странную оптическую особенность: линия горизонта практически неразличима, вода и небо сливаются в единое полотно. Пунктиром по нему прочерчены полеты стрижей. Внизу по пирсу ходит Анор и что-то серьезное обсуждает по телефону.
В волонтерском лагере кипит работа: девушки готовят, мужчины сколачивают новые жилые корпуса и летнюю кухню. Виталий родом из города Пушкино в Подмосковье, там он работает в планетарии, а тут увлеченно выпрямляет молотком изогнутые гвозди. Как и многие другие, он узнал об Анор и ее работе из документального фильма Леонида Парфенова «Цвет нации». Виталий приезжает сюда уже третий раз. Он рассказывает, что сам из семьи затопленцев Волго-Балта: его предки — из села Козьмодемьянское на Шексне. «Когда на колокольне зажгли свет, были непередаваемые ощущения. Очень важно и значимо увидеть результат нашей работы. В моей семье было порядка 10 эпизодов репрессий. Например, мой прадед был деревенским интеллигентом, поэтом. Он знал, что за ним придут, и закопал в саду свою библиотеку. Всю семью выслали, кого-то расстреляли, кого-то посадили, кто-то пропал без вести. Затопление и принудительное переселение — такой же акт насилия над человеком», — рассуждает Виталий, продолжая стучать молотком по гвоздям.
Илья звонит в небольшой колокол на стене. Значит, наступило время обеда. Все собираются на кухне за большим столом. Я с изумлением разглядываю мебель с авторской росписью, плетеную люстру, корзинку с цветами на стене и красивую посуду. Приглядевшись, понимаю, что тут многие вещи живут вторую жизнь: вот отреставрированные стулья, которые нашли на свалках, а вот топляк, поднятый со дна реки, который служит подставкой под горячее. В корпусе, где ночуют волонтеры, стоят опрятные двухъярусные кровати, над каждой из них — полочка для книг и мелочовки. Все это совсем не похоже на походные условия, которые я ожидала увидеть в волонтерском лагере.
Когда мне наконец удается поймать Анор, спрашиваю, почему она так много сил вкладывает в создание уюта.
«С самого начала на этом месте у меня возникло необъяснимое ощущение комфорта, как будто ты в своем доме садишься в любимое кресло. Притом что ты на земле, в сапогах и в грязи. Еще пять лет назад, когда мы искали место для лагеря, вода тут стояла довольно высоко. Мы построили мостки от храма до болотистого берега и искали на нем сухой участок. Нашли его под этим раскидистым деревом. А позже узнали, что тут стоял дом, поэтому дерево сумело вырасти на его фундаменте. И вообще, здесь был центр городского квартала. Сейчас тут живем мы, любим это пространство и хотим, чтоб люди тоже влюблялись в него и уезжали отсюда с пониманием, что очень много можно преобразить своим трудом. Пространство тут будто само все диктует».
Вечером, после тяжелых работ, волонтеры собираются на дамбе у стен храма, Илья зажигает на колокольне свет. Волонтерки Дуня и Яна, студентки Гнесинки, берут балалайку и гитару и затягивают народные песни.
Я лежу на деревянном помосте и смотрю в ночное небо. Подо мной плещется река. Доски еще сохраняют тепло, накопленное за день. Вокруг колышутся звезды. Дуня и Яна поют: «И братская кровь рекой потечет. Но вы не скорбите, любимые чада, за этой печалью ждет вечная радость». Я слышу, как вода подо мной с шумом начинает отступать. Это значит, что приближается корабль. Он вбирает под себя воду, и возле храма оголяется дно, обнажая куски старинного красного кирпича и ржавые железные балки. Усталые мужики на проплывающем кораблике курят на палубе, безучастно глядя на храм и волонтеров. Проходя этим маршрутом много лет, они привыкли к чудаковатым людям, спасающим руины. Кораблик удаляется, стихает шум мотора, снова возвращается вода, скрывая осколки прошлого.
Это все под толщей воды
За годы работы у фонда «Крохино» оформились три направления. Главное и самое трудоемкое — сохранение и консервация храма и реконструкция здания старой насосной станции в Белозерске, в котором вскоре планируется открыть музей незатопленных историй Белого озера. Там будут храниться результаты работы фонда: собранные воспоминания переселенцев, артефакты, воссозданные костюмы и многое другое.
Работы в храме и будущем музее возможны только в период навигации — с апреля по ноябрь. Все остальное время Анор и ее единомышленники посвящают сохранению памяти: собирают информацию в архивах, записывают интервью с переселенцами, ищут исторические артефакты. А еще пытаются привлечь внимание к тому, что они считают важным, — к истории затопленных земель древнего Белозерья.
«Здесь все как будто само выталкивается на поверхность. Когда мы искали место для лагеря, вышли на берег и стали изучать пространство, почувствовали, что пространство изучает нас, — говорит Анор. — Тут взаимодействие на другом уровне, не такое, как в городе. А когда мы настроились на “канал” этого места, предметы буквально стали вылезать из-под земли. Например, мы раз сто проходили по одному и тому же месту, а на сто первый нашли там кузнечные клещи, абсолютно не тронутые коррозией. С них началось формирование будущей музейной коллекции. Мы постоянно натыкаемся на все новые и новые предметы быта и жизни разных времен».
Подобные неожиданные находки положили начало почти всем проектам, которыми сейчас занимается фонд. Как говорят сотрудники, история будто сама идет им в руки, появляясь то из-под земли, то из-под воды, а то и материализуясь из пространства. А их дело — просто внимать, собирать и терпеливо разматывать один краеведческий клубок за другим.
Так получилось с проектом «Сказки крохинских болот» — серией открыток с историями, основанными на реальных событиях. Долгое время в закромах фонда лежало воспоминание одной из переселенок о полях особой пшеницы, которая росла в этих местах. Казалось бы, что такого? Пшеница на Вологодчине. А потом случайно в архивах сотрудники наткнулись на буклет 1939 года о том, как крохинские крестьяне ездили в Москву, на Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства, с образцами местной пшеницы. Шаг за шагом исследователи откопали целую историю.
Пшеница действительно была особой. Ее вывел местный самородок селекционер Николай Владимирович Тотубалин, занимался он этим всю жизнь с конца XIX века. Сорт оказался настолько адаптивным, что по решению комиссии ВДНХ его образцы были включены в зерновой фонд СССР. Но сам селекционер об этом не знал. Когда началось затопление, Николая Владимировича принудительно перевезли в Вологду, где через три года он сошел с ума и умер от горя. От горя утраты земли и осознания того, что дело его жизни ушло под воду. А оказалось, что пшеница жива. До сих пор ею засеивают экспериментальные поля.
«История уцелевшей пшеницы и Тотубалина стала началом нашего проекта сказок, — говорит Анор. — Мы собрали 24 такие истории и выпустили серию открыток по их мотивам. Это очень хороший пример работы с трудной памятью в легком формате. Часто бывает, что нет смысла втыкать острые предметы в открытые раны — люди избегают этого. А история, пусть и трагичная, рассказанная в такой форме, воспринимается человеком доходчивее».
Или взять проекты с народными костюмами и песнями. Волонтеры открыли для себя местного белозерского писателя Ивана Порошина и через архивы выяснили, что его родной брат записывал свадебный фольклор в Крохине. Уникальные свидетельства — фольклор начала XX века — большая редкость. Так нашлись тексты восьми песен. Потом повезло еще раз: исследователи наткнулись на архив этнографической экспедиции 1937 года. Затем изучили аудиозаписи экспедиции 1979 года, которые хранятся в Санкт-Петербургской консерватории, — восстановили мелодии. В реконструкции костюма фонду помогали профессионалы из студии «Русские начала». Вместе с Анор специалисты объехали все местные музейные фонды, сняли мерки. Реконструкция шла и по фотографиям Прокудина-Горского, которые он сделал в Крохинском посаде в 1909 году.
«Все это для нас отдушина, попытка передать красоту места, которого нет, но которое существовало тут веками. Человек воспринимает все как данность. Он видит реку, берег, тростник. Он не видит избу затопленного посада, историю, судьбы его жителей. Это все скрыто под толщей воды. Нужно только увидеть и послушать».
Почему люди молчали
Когда Анор только начинала собирать истории переселенцев, она столкнулась со стеной молчания. Люди отказывались с ней говорить. Все попытки заканчивались ничем. «Ничего не знаю, не интересуюсь этим», — отвечали ей.
«Ну не может человека не интересовать, что его вековое село исчезло, — считает Анор. — Не может человек не обращать внимания на огромный храм, который был центром села, а стал необитаемым островом посреди водной пустыни. Люди просто предпочитали замалчивать трудную память».
Тогда Анор пошла в архивы. Она изучила местные газеты с 1953 по 1963 год, чтобы понять, почему люди молчат. И не нашла в них ни одного упоминания о затоплении Крохинского посада. Очевидно, что людей приучали к молчанию.
«Что такое трудная память? — рассуждает Анор. — Это люди, которые по грунтовой дороге тащат огромные чемоданы без ручек. Им очень тяжело с этими чемоданами. Но они их не бросят: в них прошлая жизнь. И в то же время людям кажется, что ценность их воспоминаний равна нулю. А это не так. Вся материя наследия состоит из воспоминаний отдельных людей. А когда люди лишены права на память, права на горевание, их жизнь обесценивается. Наследие и память напрямую связаны с ценностью жизни. Наследие — это бережное отношение к памяти и среде обитания. Я убедилась в этом по реакции людей на наш фильм “Незатопленные истории Белого озера”, который мы сняли в 2019 году о жителях затопленных деревень. Он весь построен на живых голосах самих переселенцев. После показов нас самих затопило потоком благодарностей. Люди наконец увидели себя и своих соседей со стороны. Услышали полифонию памяти и поняли, что это значимо».
* * *
В фильме звучит и голос Тани Петуховой — той самой девочки, которая до сих пор помнит свет маяка на колокольне затопленного храма. Сейчас Татьяне Павловне 69 лет. Она знает Крохино только по рассказам родителей. «В посаде у нас была мельница. Папу еще дразнили Паня-мельник. Мама работала на почте, потом в клубе. Был и театр самодеятельности, ставили пьесы “нешутковые”: Островского “Не все коту масленица”. У нас был жив отец, было кому перевозить дом. Плохо было тем, у кого мужиков не было.
Пока не собрали дом на новом месте, жили на квартире, у родственников. Потом другие родственники переехали, жили у нас. Перебивались друг у дружки. [На новом месте] не было ни грибов, ни ягод, ни воды. А в посаде река рядом, рыба. Все время вспоминали Крохино, жалели [что пришлось переехать], но я не слышала, чтоб ругали. Ругать власть тогда не принято было. Русские люди вообще терпеливые. В последний раз была в храме в 1961 году. Мне было шесть или семь лет. Там было темненько, на колокольню ползали. Лестница была винтовая, стучала. Наверно, была железная».
В июле 2024 года Татьяна Павловна, которая до сих пор живет в Глушкове, приезжала на крохинскую переправу, чтобы увидеть, как волонтеры зажгли свет на колокольне. «Анор молодец. Жалко только, что поздненько заметила она нас», — вздыхает Татьяна Павловна.
* * *
Со временем переселенцы сами повернулись к Анор, стали делиться воспоминаниями, передавать артефакты, приезжать на место затопленного посада. «Я думаю, они испытывают облегчение. Раньше тут было мертвое пространство. Сейчас они знают, что сюда можно приехать, поговорить с людьми, знают, что история оживает — и это кому-то нужно».
Я спрашиваю Анор, что все эти годы дает ей силы не останавливаться.
«Конечно, храм, — говорит она. — Одно время я даже в ночных кошмарах видела, как он безвозвратно уходит под воду. Второе — мне интересно. Мне нравится изучать новое и удивляет, как много всего можно найти и понять, даже сидя на одном месте. Это зачаровывает. Часто по осени, после окончания очередного сезона работ, мы сидим с мужем на берегу и смотрим, как мимо проплывают корабли. Мы очень уставшие, но очень довольные. Да, по обычным меркам мы не самые успешные люди — особых денег наша работа не приносит. Но все же это наш способ выжить. Вот сейчас я в предвкушении: мы пойдем вешать полочку, а на нее — аутентичное полотенце из затопленной деревни. Это меня радует».
* * *
Вечером накануне отъезда я беру привезенный с собой проектор, и мы с Анор идем проецировать на стены разрушенного храма архивные снимки жителей Крохинского посада. Мне хочется вернуть их в родные места, пусть ненадолго. В темноте пролетает летучая мышь. Мы листаем снимки. С облупившихся стен на нас смотрят мужчины, женщины, старики, дети и, кажется, задают вопросы, на которые мы не можем ответить.
Анор перечисляет: «Это переселенцы. А это место в парке за храмом. Там и пенек сохранился. А вот мама Галины Сергеевны в Крохино с коромыслом. Это коромысло она нам подарила».
Следующий снимок — надпись на обороте фотографии Крохинского посада, неграмотно написанная чернилами одной из переселенок: «Аня, есь или нет память вашова дому. Я нашла в карточках и сплакала. Жалко родину».
Мы с Анор молчим. В тишине слышно, как волны бьются о дамбу. Анор повторяет: «Да, родину жалко. Сейчас особенно. Хотя нет. Родину всегда жалко».
P. S. Если вам, так же как и нам, откликается то, что делает Анор, помогите ее фонду продолжать работу.
Этот текст написан благодаря нашим читателям, поддержавшим проект «Выезжаем». Прочитать другие материалы проекта можно по ссылке.