Основатель Института прикладной урбанистики Святослав Мурунов родился в Ижевске, учился в Пензе. По образованию — инженер-системотехник со специализацией «системный анализ». Защитил диплом на тему «Проектирование самовосстанавливающихся систем управления на случай ядерной войны». В 2000 году принял участие в экспедиции основоположника советской и российской урбанистики Вячеслава Глазычева «Глубинная Россия», после чего пришел к выводу о необходимости принципиально нового пути развития как Пензы, так и других российских городов. Объехал более 600 городов на постсоветском пространстве, изучив их культурный уклад и выработав новую модель работы с городскими сообществами.
* * *
— В моем представлении урбанистика — это парки, лавочки и велосипедные дорожки, о которых каждый день бодро рапортует страна. Судя по всему, у вас другая точка зрения?
— То, о чем вы говорите, — это городской дизайн, к урбанистике он имеет опосредованное отношение. К обсуждению лавочек и бордюров все скатилось потому, что в России пытались воспользоваться европейским опытом урбанистики, а он к нашей стране неприменим: в Европе другая структура налогоплательщиков, другая ментальность, многие вещи у нас просто не работают. В моем понимании урбанистика — это, прежде всего, системный подход к городу: какие там есть силы, какие сообщества, какие интересы и цели, какая система принятия решений, какая экономика. И как проявление этих процессов в поле зрения возникает городская среда. В общем и целом можно сказать, что мы, эксперты-практики Института прикладной урбанистики, формируем новый канон прикладной урбанистической мысли.
— Не будем скрывать от читателей, что в вашем каноне есть модель счастья российского горожанина. Вы создали некую формулу, которая позволяет высчитать, насколько счастлив человек. Мне кажется, последние лет сорок этим точно никто не занимался, поэтому, если можно, поподробнее. Как вам вообще это пришло в голову?
— Когда я начал заниматься городом, одним из главных вопросов, на который надо было ответить, был «Для кого этот город?». Понятно, что город — это ДНК цивилизации, города нужны для того, чтобы накапливать опыт предыдущих поколений. Ну хорошо, а как быть с человеком, который в городе живет? Мне пришлось разбираться с моделью человека самостоятельно. Ведь в большинстве случаев власть у нас опирается на старую советскую формулировку «Все для людей, все для народа!» — а она очень абстрактная и очень манипуляционная. Когда чиновники говорят: «Ну мы же людям сделали хорошо» — это самая большая манипуляция. Каким конкретно людям? И что такое «хорошо» для этих людей? Вы переложили в парке плитку? А у людей между тем есть запрос на рабочие места: им негде работать. Плитка и работа никак не совместимы. И человек в этом парке гулять не будет, у него денег нет.
Вообще, отсутствие понимания, как устроен человек, — это главная проблема постсоветского управления. У нас государство очень любит пенсионеров, мам с детьми и вообще семьи, но очень не любит одиночек фертильного возраста, успешных и небольных людей, тех, у кого есть собственное мнение. В общем, я решил сформулировать для себя, кто такой «современный человек» в контексте города и как понять, насколько его все устраивает. Для определения счастья есть пять критериев.
Пять критериев счастья по Святославу Мурунову
1. Идентичность
Идентичность человека — это то, насколько хорошо он себя осознает в социальном смысле. Для меня идентичность напрямую связана с суммой опыта, который человек накопил и пережил начиная с детства.
Когда я спрашиваю на всяких проектных семинарах: «Кто вы?» — меня переспрашивают: «В каком смысле?» Я объясняю: «Не “Где вы работаете?” (советский вопрос), не “Чьих ты будешь?” (вопрос времен крепостного права), не “Кто вас сюда позвал?” (вопрос отдела кадров), а вопрос идентичности: “Кто вы?”». И они начинают: «Ну я мать». Или: «Я предпринимательница». Или: «Я активный житель». Если человек осознает, кто он, у него уже есть некоторый базис, и можно сказать, что он частично счастлив. Потому что в любой ситуации он понимает, какую позицию ему занять, благодаря его социальной роли.
Современная проблема отсутствия социального взаимодействия опирается как раз на деформированную идентичность. Особенно тяжело поколению сорокалетних: мы и в СССР жили, и в девяностые жили, затронули и новые времена, поэтому идентичность эта у нас фрагментарна. Новым поколениям проще: у них есть культурные практики, которые они усвоили, но у них нет осознания связи с родителями, например, или с бабушками-дедушками — очень разные поколения, очень разные мировоззренческие пласты. Кстати, вы заметили, что люди у нас сейчас взрослеют как минимум к 27 годам? Это, в частности, оттого, что у нас детство пытаются подменять детскими площадками. А я говорю, что детство — это культурный институт, это период, когда ты осознаешь, кто ты: границы, сообщества, команда, дружба, одиночество и так далее. То есть ты проживаешь разные социальные сценарии, но только если это детство проходит не просто на площадке, а во дворе, где есть дворовые игры и традиции, и все эти сценарии можно менять и разыгрывать по ролям сколько угодно.
«Любой краеведческий музей должен рассказывать историю горожан и отвечать на вопрос “Кто мы?”, причем желательно для всех поколений, а не только для тех, кто уже умер. Но зайдите сейчас в краеведческий музей: обычно выглядит так, что история в 1991 году закончилась. Ты спрашиваешь у дирекции: “А что, у вас в городе после 1991 года ничего не происходило?” Они отвечают: “Да куча всего происходила — непонятно, что хорошо, а что плохо”. То есть государство не дало команду, что можно выкладывать на всеобщее обозрение».
2. Свободное время
Второй параметр — это то, как человек расходует свободное время. Свободное время — то, что отличает горожанина от жителя села. Аграрный способ ведения хозяйства подразумевает постоянную занятость и полное слияние мировоззрения и ландшафта. Крестьянин не разделял себя и природу, горожанин, конечно же, отчуждается от природы — через текст, через разные традиции, нормы и практики, через культуру.
Например, в крупных городах большое разнообразие услуг, но логистические затраты — переехать из одного места в другое — съедают много свободного времени. В Москве, например, полтора часа в один конец и обратно столько же. В малых городах люди тратят 15 минут пешком от работы до дома, но ходить там некуда, и свободное время тратится либо на то, чтобы писать жалобы по инстанциям, либо на то, чтобы смотреть телевизор или ковыряться в интернете, ну или на хобби: цветы, дачу, спорт, чтение и так далее — зависит от города. Короче, для счастливого горожанина очень важно, чтобы в свободное время он не просто сидел и ждал, чувствуя себя одиноким.
Сейчас очень большая проблема в городах — одиночество. Кажется, по последним исследованиям, 40% молодых людей в Москве и Питере регулярно испытывают чувство одиночества. Одна из проблем современной атомизации — новые поколения не совсем понимают, как вообще с другими людьми сосуществовать, потому что наше поколение не показало им нормальный пример. Мы либо были на митингах, либо молчали на родительских собраниях, либо ругались в коридорах ЖКХ. Нормальных социальных практик — совместных праздников, городских встреч — мы толком им не показали.
3. Польза
Третий параметр — то, что связано с вашими навыками и умениями: какую пользу вы приносите обществу и сколько за это получаете? То есть как вы встраиваетесь в экономику? У постсоветского человека обычно есть профессия, у него множество навыков и умений, которые он, как правило, не умеет монетизировать. Что мы увидели, когда начали заниматься городскими сообществами? Что человек начинает раскрывать свой потенциал, лучше себя чувствовать, брать на себя больше ответственности, в случае если его социальные компетенции начинают раскрываться. Допустим, ему предложили вместе подумать над идеей, он вступил в коммуникацию, взял на себя ответственность, и все получилось. То есть, когда у него растет внутренний социальный рейтинг, у него растет, грубо говоря, самоуважение.
Признание, социальная репутация очень важны, тем более что институт репутации у нас разрушен: репутация у нас формируется только паттернами со школьных времен — типа «отличник» или «хорошист». В советское время институт репутации был монополизирован государством в виде грамот и почетных званий, а сейчас его надо перезапускать. Государство не может породить социальный рейтинг — это может только сообщество.
4. Социальные связи
Четвертый параметр — социальные связи. В каких социальных кругах ты присутствуешь? Я делал исследование в Набережных Челнах: беседовал с людьми, которые основное время проводят за гаражами. Молодые парни, которые остались без работы и пили боярышник. Я их спрашивал: «Как вы, ребята, оказались за гаражами?» Все истории похожи друг на друга: человек приехал откуда-то, молодая семья, ипотека, он знает только семью, родственники где-то далеко, друзья и коллеги по работе — одни и те же люди, на соседские отношения или сообщества времени и сил не хватает. Как только он теряет работу по своей оплошности или по ошибке начальства, семья ему говорит: «Ты единственный добытчик, так что иди-ка крутись». Он идет на биржу труда, его там унижают. В итоге у него нет ни соседей, которые могли бы, возможно, как-то помочь или поддержать, ни профсоюза на работе, который мог бы защитить его права, ни клуба по интересам — короче, ничего. Из-за этого человек сразу скатывается на дно, и его единственный «профсоюз» — ребята за гаражами, которые прошли такой же путь. Конечно, за гаражами у них комьюнити в чистом виде. Они друг другу помогают, вместе проживают психологические травмы — вот и вся история…
«Современные девелоперы, к сожалению, не читали урбанистических теорий и не знают, что город — это, прежде всего, кварталы, причем в одном и том же квартале живут сервисные работники, рантье, студенты, люди, которые работают в госучреждениях, и так далее. Именно это социальное разнообразие позволяет оставаться людьми — они ходят на одни и те же концерты, встречаются в одном и том же пабе или кафе, знают друг друга в лицо и понимают, как строить отношения. А постсоветская система расселения пошла по классовому принципу: бедные (экономкласс), богатые (бизнес-класс) и те, кто обслуживает и первых, и вторых (комфорт). Через год такого проживания все классы начинают жаловаться, что им скучно и все не так».
5. Мечта
Последний параметр — это мечты и цели, грубо говоря, образ будущего. Почему несчастлив постсоветский человек? У него нет образа будущего. Его никто не научил мечтать — ни в масштабах семьи, ни в масштабах города. Публично мечтать он не умеет — я заявляю это вполне ответственно, потому что в «Анкете горожанина», которую мы запускаем в городах для предварительного исследования ситуации, есть вопрос «Что ожидает ваш город через 10–20 лет?». Чаще всего попадаются такие ответы: «Не знаю», «Надеюсь, развитие (туризма, застройки и так далее)», «Скорее всего, разруха и отток молодежи» — этот вариант в основном встречается в малых городах. Мечта, цели, планы, сценарии — это очень важно, потому что все это заставляет человека вообще двигаться. Очень важна работа с образом будущего: именно поэтому, кстати, в городах необходимы центры современного искусства, нужны художники, философы, поэты…
То есть все те, кто не связан так или иначе с текущим моментом, кто относится скорее к области прогнозирования, поиска, рефлексирует. У них-то как раз образ будущего есть, просто остальные горожане либо маргинализируют его в своем сознании, либо боятся его признать.
Вот в Норильске была интересная история. Мы изучали город и увидели, что там даже нет никакой попытки размышления о будущем. Есть либо «хотелки», либо сожаление («раньше было лучше»), но в основном, понятное дело, такое вахтовое мировоззрение: «я все равно отсюда уеду, поэтому неважно, что будет». Тогда мы нашли местного художника Юру Афонова, пошли к нему в мастерскую, посмотрели его выставку, посвященную шаманам. Потом спрашиваем: «Юра, что такое, по-твоему, Норильск?» Он говорит: «Ну это космос. Мы — летающая тарелка, которая тут приземлилась в советское время. Потом она начала ржаветь, и местные племена стали тыкать в нее палкой». Отлично. Приходим мы в администрацию города и говорим: «Ребята, Норильск — это космический корабль. Надо к нему подходить с точки зрения космических технологий». Сделали выставку «Норильск как предчувствие» в местной галерее — был аншлаг. Сделали мерч по мотивам этой истории, потом создали Агентство по развитию Норильска — типа как Центр управления полетами…
В общем, метафора, которую придумал художник, очень помогла в смысле развития образа города, помогла найти какой-то смысл, вокруг которого можно строить дальнейшую стратегию. Беда в том, что такой художник Юра там один — культурная среда в Норильске очень бедная, людей, как он, там практически не осталось. Но такие же методы мы использовали и в Кургане, и в Барнауле — много где.
Для постсоветского человека очень важна большая мечта или цель. Но чаще всего он ее скрывает сам от себя и подменяет мечты желаниями или государственными целями. Практики публично делиться мечтами у нас нет. А должна быть. Потому что, когда у горожан нет мечты, человек начинает много есть, много копить и мало тратить. Потому что инвестировать не во что. Все останавливается.
Ковер и лебеди
— Итак, пять критериев оценки уровня счастья горожан. На каком количестве подопытных вы их испытали?
— В 2010 году мы запустили «Анкету горожанина», о которой я упомянул, и с тех пор опробовали ее в 300 городах России. Сейчас это примерно 100 тысяч заполненных анкет, которые можно интерпретировать через эту модель.
— И какие же выводы? Счастье в России есть? Кто самый счастливый?
— Я бы сказал так: в наших городах проблема счастья вообще не дискутируется. Но если брать мою модель и прикладывать ее к людям, выходит, что все-таки так называемые городские активисты были в какой-то момент наиболее счастливыми. Потому что они могли не слишком экстравагантным способом продвигать свои интересы, получать репутацию, знания и превращать все это дело в общественное благо. Другая категория более-менее счастливых — меценаты, те, кто безвозмездно поддерживает какие-то проекты. Это небольшой класс, причем непубличный: как только меценат становится известен, его моментально все затюкивают благотворительностью типа «Помоги больным и бедным!». А меценат может вовсе не хотеть заниматься благотворительностью. У нас, наоборот, благотворительность представляет собой такую «компенсационную технологию» — это попытка компенсировать проблемы, которые мы сами же и создали.
Отсутствие доверия в обществе, например, порождает кучу проблем с бездомными животными, с детьми-сиротами и так далее. В Дагестане, например, благотворительность устроена вообще по-другому: у них это, можно сказать, традиционная ценность, социальный процесс, за счет него перераспределяются доходы в обществе.
— Вы объехали 600 городов. Удалось ли вам вычленить какие-то характерные для них культурные коды?
— Да, исследование городской среды — это один из главных методов изучения города. В каждом городе есть «каркас», на который смотрит профессиональный урбанист: мебель, музеи, фабрики, кладбища… В Старом Осколе, например, я сразу попросил отвезти меня на кладбище, они удивились: зачем? «Потому что, — говорю, — как город относится к кладбищам, так он относится и к людям, к истории и так далее». Мне говорят: «У нас 16 кладбищ, половина заброшена». Я говорю: «Все понятно, ваш город находится в индустриальной фазе: люди для вас — ресурс». Кроме кладбищ, очень важно анализировать и городские рынки, потому что там не только продукты: это обмен новостями, это стиль одежды, разные культурные практики. Отдельное исследование —гаражи, я про них уже говорил выше.
Ну и, конечно, дворы. Городская среда во дворе не врет: она сразу показывает весь уклад. В Выксе мы везде видели выбивалки для ковров — это не просто объект, это социальный маркер. Человек обязан публично выбивать ковер на публике, это уже ритуал. Нам местные бабушки рассказывали такую байку: «Если человек купил квартиру, а ковер не выбивает, мы ему сразу стучим и говорим: “Филиппыч! В субботу в десять утра твоя очередь выбивать ковер!” А если у него ковра нет, мы сразу участковому звоним и жалуемся: наверняка какой-то наркоман заселился». Ковер для них — признак идентичности. Если соседка, которая обычно выбивает ковер, что-то не выходит, они сразу всей гурьбой к ней идут: не случилось ли чего?.. Или вот любимое народное украшение двора — лебеди из покрышек. Откуда они, вы знаете?
— Мне кажется, это в чистом виде порождение девяностых. Разруха, «ЖЭК-арт» и все такое.
— Да нет, они появились раньше. Но почему именно лебеди?
— Возможно, та самая публичная мечта, о которой вы говорили. Только в символической форме. Тоска по Царевне Лебеди, жажда волшебных перемен, «О Русь, взмахни крылами!» и все такое. Нет?
— У меня есть гипотеза, что это подсознательный выплеск крестьянского сознания, которое в свое время было разрушено политическими и социальными процессами (переселение в города, гибель деревни и так далее). Для крестьянина лебедь — это красивая птица, героиня сказок, воплощение сельской романтики, свидание у барского пруда и так далее. Далекое воспоминание о прежней жизни… Продолжая о культурных кодах разных городов: в Республике Марий Эл, в городе Волжске, мы обратили внимание, что в каждом дворе есть домики на деревьях — даже не домики, а, знаете, большие такие дома! Спрашиваем: «Это у вас подростки строят?» «Да нет, это папы строят, чтобы было где ночевать, когда их пьяных из дома выгоняют». Короче говоря, в каждом городе своя специфика. Что меня сейчас больше всего волнует — что города строят дизайнеры и девелоперы, которые не дают человеку проявить себя. Значит, он эту социальную энергию будет внутри копить, а потом выплескивать в кабинете у психолога.
— А куда ее еще выплескивать?
— Я считаю, что в сообщество, где может самореализоваться каждый из его участников. Если человек туда вступает, значит, у него есть какая-то мотивация, через которую эта энергия и выплескивается. Я убежден, что для того, чтобы человек чувствовал себя счастливым или хотя бы ощущал гармонию внутри, он должен тратить часть энергии на социальные процессы. И влиять на них. Человек больше не хочет быть просто пользователем, он устал от этого. А город ему ничего, кроме этого, не дает.
— Какое вы предлагаете решение? Человек не может просто так пойти и стать городским головой. Как минимум это упирается в вертикаль власти, которая очень не любит, когда в нее упираются.
— Вертикаль власти тоже, кстати, не всегда гомогенна. Но наша задача в другом: мы учим людей организовывать городские сообщества, городские клубы, выступать в роли комьюнити-менеджеров. Хотите вступать в отношения с администрацией и бизнесом, делать какие-то городские проекты? Пожалуйста, мы научим вас, есть технологии.
— Например?
— В городе, где кто-то что-то хочет поменять, собирается инициативная группа. Сейчас вот такая группа собралась в Ростове-на-Дону в количестве восьми человек. Они хотят понять, что в городе можно изменить, на что они и сообщество могут повлиять. Мы, то есть наш Институт прикладной урбанистики, сопровождаем эту историю. Мы дали им нашу «Анкету горожанина», они запустили ее в городских пабликах. Потом я их научу обрабатывать эту анкету, потому что это же первичные планы людей по развитию города. Вообще мы мечтаем, чтобы анкетные данные впоследствии сдавались в местные краеведческие музеи. Хочешь узнать, что Ростов-на-Дону думал о себе в 2023–2024 годах, — прочитай исследование про «Анкету горожанина». В Алматы мы собрали 25 тысяч анкет! Это целый талмуд: цитаты о городе, мысли, истории, прямо настоящий краеведческий труд…
В идеале, если речь идет о крупных преобразованиях типа изменения генплана города, надо собрать эти анкеты в количестве примерно 1% населения города. Без участия администрации и крупного бизнеса это тяжело: надо задействовать школьные чаты, крупные предприятия и так далее. Но тысячу анкет может собрать любой город, это не такая сложная задача: есть медиа, паблики и так далее. После обработки анкеты становится понятно, что именно волнует город и даже из каких районов он состоит — не административных, а исторических. У нас ведь до сих пор эта советская система дробления города на районы: Первомайский, Октябрьский, Пролетарский… Хотя, с точки зрения жителя, он живет в районе Заречье, на «Кубе» (есть такое место в Сыктывкаре), в жилом комплексе «Солнечный берег», в Нахаловке, в Чигирях каких-нибудь…
Короче, с точки зрения народной топонимики город устроен гораздо сложнее — это, кстати, большой плюс, потому что у этих топонимов есть еще и социологическая подоплека. Потенциально мы можем сформировать местное сообщество в Нахаловке, но вряд ли мы сформируем его в Ленинском районе.
— Это как раз к вопросу о государственной вертикали.
— Ну да, с точки зрения администрации, когда город порезан на крупные районы, им проще управлять. А я считаю, что сообщества должны объединяться с низов, по исторически сложившемуся периметру.
«Как-то я встречался с одним крупным чиновником, который объяснил мне, как все на самом деле устроено. Он уже умер, так что про это можно рассказывать. Во-первых, сказал он, все строится на откатах, во-вторых, все решается в ручном режиме. А в-третьих, он сказал так: “Я лесник, я учился в лесотехническом техникуме. И я знаю, что все деревья должны стоять на своих местах и давать смолу. Так что вообще непонятно, чего вы тут бегаете и что развиваете”. Я говорю: “Хорошо бы ваше поколение передало нам какой-то опыт”. А он говорит: “Мы не умеем разговаривать”».
Построение ратуши
— Что происходит после обработки анкет?
— Мы получаем отчет и устраиваем проектный семинар — встречу с инициативной группой, которая все это затеяла. Важно понимать: встреча должна быть живой, на месте, иначе нет смысла. Люди должны быть готовы взять на себя наш приезд, найти помещение, собрать людей и так далее. Если не готовы, тогда не стоит и начинать. Сам семинар выглядит так: сперва мы делаем доклад о состоянии города на основе их отчета. Потом — авторская лекция о том, как вообще устроен город, она нужна для того, чтобы все понимали, что такое администрация, что такое девелопмент, что такое «городские пассажиры» и сообщества, — короче говоря, чтобы у собравшихся выработался общий язык, ощущение себя и других в городе. А потом уже работа за столами. Обычно она сводится к обсуждению двух вопросов: «Как мы можем превратить волнующие нас темы в конкретные шаги и проекты?» и «Что у нас для этого есть и чему для этого мы должны научиться?».
— Вот инициативные люди чему-то научились, а дальше?
— После семинара обычно появляется несколько рабочих групп, которые начинают совместно или параллельно реализовывать одну из предложенных инициатив. По опыту городов, в которых у нас уже что-то получилось, я всегда предлагаю начать с создания городского комьюнити-центра. Например, в Светлогорске это «Телеграф», в Касимове — «Маяк». Такие места, где все регулярно могут собираться, — прототип городской ратуши. Второй проект — это, например, продюсерский центр, где начинают делать разные городские события, фестивали например. Третье — это проекты, связанные с креативной экономикой: какие-то сервисы, связанные с образованием, культурой, туризмом, которые помогают зарабатывать деньги и модифицируют городскую экономику. В общем, проектный семинар — это, прежде всего, формирование инициативной группы, которая в дальнейшем берет на себя ответственность за город.
— А не бывает так, что после проектной сессии или во время нее к вам приезжают два черных джипа, оттуда выходят люди из городской администрации и говорят: «Добрый день, а что у вас тут? Не надо нам этого, у нас и так в городе все хорошо: и асфальт свежий в центре, и выставка кошек в ТЦ “Буратино”»?
— …И конкурс детского рисунка в Доме культуры. На самом деле, такого не бывает. Во-первых, на самом начальном этапе мы говорим инициативной группе: «Ребята, заручитесь поддержкой администрации», а во-вторых, сейчас администрации вовсю сыплются задачи сверху типа реализации проекта «вовлечение людей в комфортную городскую среду». То есть это взаимовыгодно: под это дело инициативная группа может организовать НКО и брать президентские гранты, например. А администрация может увеличивать свой KPI. К тому же она заинтересована в нашем исследовании, потому что может использовать его в своих интересах — например, при обосновании проектов комфортной городской среды: «О, в нашем районе не хватает общественных пространств. Спасибо, Святослав, что отдали нам это исследование!»
— Есть ли какая-то объединяющая черта для всех городов, в которых вы побывали?
— Для любого города, что крупного, что мелкого, сейчас важнее всего наличие базиса — самоорганизации людей по месту жительства, по интересам, по месту учебы или работы. Местное самоуправление не работает только потому, что нет этих самых групп.
— Мне кажется, они все во «ВКонтакте». Или в «Одноклассниках».
— Это виртуальная жизнь, которая не конвертируется в социальный актив. Вот есть у вас во «ВКонтакте» тысяча велосипедистов, а на велофестиваль реально скидываются 20. Вот ваша реальная группа. Это просто имитация. Для того чтобы в городе появилась социальная активность, надо менять всю социальную архитектуру. Государство, как я уже говорил, сейчас волнуют только садики, парки и школы. Этим и откупаются от них застройщики. А офисы НКО, меценатские клубы, общественные центры, даже публичные библиотеки — это все космос. Про это все аккуратно «забывают».
— Переходим к проекции. Допустим, я прочитал про вашу формулу счастья и понял, что мне, мягко говоря, не повезло. Куда мне идти, кому писать и как понять, чего я хочу?
— У нас есть контакты, можно писать. Другое дело, что во многих городах есть наши центры и сообщества прикладной урбанистики, есть те, кто занимается социальным проектированием, — необязательно искать лично меня. А вот если вы в деревне, или в селе, или в маленьком городе, там надо создавать свое сообщество. Надо запускать анкету, исследовать интересы ваших соседей и так далее. Вы пишете нам запрос, мы с вами проводим собеседование, даем анкету и начинаем процедуру.
Отношения с деревней
— Какие сейчас планы лично у вас, куда ведет стремление к системному анализу?
— Мне поступает несколько серьезных предложений по созданию института урбанистики уже на федеральном уровне, который бы начал готовить городских инженеров (то есть урбанистов) и для администрации, и для бизнеса, и для городского сообщества. Чтобы появились квалифицированные специалисты, благодаря которым станет возможен наконец городской диалог.
— А вы не боитесь, что вас этот федеральный уровень просто раздавит? Это уже настоящая политика, там для исследователя болото. Деньги хорошие, а выхлоп минимальный.
— Как вы уже поняли по нашей модели, счастье не измеряется деньгами: свободное время и свобода воли гораздо ценнее. Но главное тут — мечта. Лично я мечтаю о перезапуске системы: о новых городах, о перезагрузке существующей системы расселения и перезагрузке деревни, потому что для такой большой территории, как Россия, надо развивать не только города. Надеюсь, нас ждут новая деревня, новое село и небольшие города с другим типом отношений между ними.
— Напоследок еще немного о счастье или его отсутствии. Как с 2022 года поменялась ситуация в городах? Что вы наблюдаете в смысле городского развития: упадок, стагнацию или все же какое-то движение?
— На самом деле, основной костяк тех, кто хочет развивать свои территории, — люди 35–50 лет. Это такое поколение «сэндвич». У них стареющие родители еще советской формации, дети-подростки, которые показывают, что не пойдут по стопам родителей, и это поколение начинает очень сильно волноваться, колебаться и брать на себя ответственность. У меня очень много знакомых сорокалетних мэров и бизнесменов. Это поколение, на мой взгляд, умеет рефлексировать, что очень важно. Оно пережило много личных кризисов, но оно думает про общественные блага, несмотря на политическую ситуацию, экономику и так далее.
Надо учиться договариваться, потому что институт доверия строится на том, что ты не только продавливаешь свою точку зрения, но и находишь компромисс или консенсус. И еще надо породить коммуникацию нового типа, потому что она влияет на технологию принятия решений.
— Как сказала одна журналистка, «рано или поздно нам все равно придется разговаривать друг с другом».
— Да, и я считаю, что это время давно настало. А мы разработали технологии, как это делать — самостоятельно и в диалоге.
* * *
Институт прикладной урбанистики регулярно устраивает мероприятия в городах, где активные жители хотят перемен. Например, в Калининграде с 1 декабря 2024 года и до конца весны 2025-го будет действовать Школа прикладной урбанистики — курс лекций и воркшопов, дающих базовое представление о сфере урбанистики в целом, а также о методологии городских исследований, о том, как стать городским модератором, городским политиком и даже городским стратегом. Короче говоря, как заняться настоящим делом для себя и места, в котором живешь. Воркшопы института проходят не только в Калининграде, поэтому стоит следить за обновлениями на сайте.