«Им можно все, вам — ничего!» — предупреждает меня матушка перед большими вольерами под открытым небом, которые она построила, кинув клич о помощи по друзьям. Внутри ее уже ждут пушистая Нита (Толстуха, Снегирь — ласковых прозвищ у Ниты много) и Фоксик, единственный рожденный в монастыре лисий щенок, который виляет хвостом и просится на ручки к хозяйке.
Базилио и другие
Первый лис появился в стенах Стефано-Махрищского монастыря шесть лет назад, когда матушка Онуфрия, к тому моменту уже больше 10 лет бывшая в постриге, снимала для местного, владимирского, телевидения репортаж о пропаже и поисках двух собак, попавших в серьезную аварию по дороге на выставку. «Для их хозяйки вся жизнь была в этих собаках, и я подключилась к поискам вместе с остальными 500 волонтерами». Собак нашли. В процессе «нашли» и матушку: среди поисковиков оказалась девушка, выкупавшая со зверофермы лис, чтобы не пошли на мех, и искавшая им «руки». Так в Махру, куда по старинке круглый год подбрасывали под ворота щенят и котят («У нас у каждой монахини практически живет по кошке, а у матушки игуменьи — целых шесть, и все с трудной судьбой!»), прибыл самец огневки Базилио, которому монахиня Онуфрия подарила полноценную жизнь.
«Базилио было пять лет — дольше они на зверофермах не живут, а тех, кто идет на мех, вообще усыпляют уже в возрасте семи месяцев. Он их прожил в клетке метр на метр, никогда не ступая на землю. Обычно лисы мечутся в них часами просто из стороны в сторону, такое стереотипное поведение. У него были недоразвитые лапы, и, когда его ко мне привезли, в его глазах не было ничего живого».
Матушка проводила рядом с боявшимся ее лисом все время, свободное от послушаний (пение на клиросе, мытье полов в храме и посуды на кухне, а еще сестра Онуфрия — старший флорист монастыря, и вся красота к праздникам — дело ее рук), чтобы помочь ему адаптироваться. Просто тихо сидела в уголке. Постепенно Базилио привыкал к ее рукам. Обнимашкам. Колыбельным. Музыке.
Регент детского хора, выпускница училища по классу домры, матушка играет своим животным на флейте: «Интересно, как они будут реагировать на мелодии». Собаки — Карандаш, Тигруля, Кьяра, подкидыши, живущие в соседних с лисами вольерах (с Кьярой монахиня прошла даже кинологический курс пастушьей службы), — музыке подпевают, кошки, живущие в келье, яростно бросаются на духовые, «толстуха» Нита в ответ тянет: «Ма-а-ама».
«Парню пять лет, а он играл в игрушки!» — вспоминает матушка первые дни Базилио в монастыре, когда он удивлялся всему.
Она задает своим животным корм и обливает их потоком уменьшительно-ласкательных имен: огромного минипига Хрюню (тоже приемыша, оставшегося без хозяев, которые эмигрировали) зовет Любимый пятачинка, Мурашки, Любимые щечки и закидывает его такими же огромными морожеными кабачками.
«Постепенно Базилио научился рыть землю, ловить мышей, создал семью и даже вырастил сына! У него все получилось в этой жизни…»
Судьба Базилио однажды круто поменялась. Как однажды сделала огромный поворот и судьба Саши Томошевской — так звали сестру Онуфрию когда-то.
«Неблагополучная компания»
«Я никогда не планировала уходить в монастырь. Обожала детей, путешествовать, очень хотела семью и вела совершенно светский образ жизни, собиралась поступать в консерваторию…»
Мы разговариваем в монастырской мастерской, где матушка Онуфрия создает на продажу работы из эпоксидной смолы (часы, елочные игрушки), а еще придумывает шоколадки, открытки, наклейки, бутылки, футболки с лисами, чтобы заработать на пропитание своему зоопарку.
«У меня было счастливое детство: помню, как летом мы проводили целые дни на даче на реке, строили горку из глины, жгли ночами костер с друзьями или ходили с мамой в маленькие походы, прокладывая маршруты между деревнями и принося с собой все для пикника. А в городе мама постоянно устраивала праздники — с концертами, маскарадами. Мы отмечали, например, дни рождения наших кошек и собак (у меня вообще все детство были бесконечные животные — хомячки, спасенные с улицы птенчики и так далее), и все гости придумывали себе соответствующие костюмы. Мама открывала музыкальный салон, куда приходили гости со своими инструментами, делала кукольные спектакли. Инженер по образованию, она очень творческая: пишет стихи, руководит театральным кружком».
Такой была вся семья. Отец, известный питерский театральный режиссер Юрий Томошевский, ушел из семьи, когда Саша была ребенком, но поддерживал тесную связь с дочерьми. Подростком все вечера Саша пропадала у него в театре, подрабатывала осветителем. В наушниках играла ДДТ, в кофре за спиной висела домра.
Онуфрия показывает мне древний струнный инструмент эрху, привезенный отцом из Китая, ради освоения которого уже в монастыре ей пришлось начать самостоятельно учить китайский (сербский и итальянский она к тому времени уже выучила — тоже сама): «Я вообще стараюсь в год по одному новому инструменту брать». А я пытаюсь понять, что заставило Сашу Томошевскую, такую живую и талантливую, уйти в монастырь.
«Дома все были невоцерковленными, но мы всегда знали, что Бог есть. Поэтому, когда не оказалось мест в музыкальной школе, мама отдала меня в детский церковный хор. Там я “связалась” с “неблагополучной” компанией, как ее называла руководительница: девочки из воцерковленных семей, певческий костяк, которые держались отдельной стайкой и вечно шушукались, хихикали на галерке. Они-то и стали потихоньку меня подталкивать: “А почему ты не причащалась?”, “А почему ты в джинсах?” Так что длинные юбки я стала носить задолго до монастыря… Но до последнего в него не собиралась».
Не провали она тогда экзамен в консерваторию по музыкальной литературе (Саше достался тот единственный билет, который она не выучила) или будь места в их районной музыкалке — может, ничего бы и не было, думаю я. Но Залина Дзукаева, подруга монахини Онуфрии, считающая ее духовным наставником, строго смотрит на меня, когда я пытаюсь рассуждать в таком ключе: «Вы не понимаете. Есть люди, которые уходят в монастырь. А есть — которые приходят».
«С хором, где я пела 13 лет, мы много путешествовали по монастырям, и я встречала таких удивительных монахов — это были очень веселые люди с совершенно чистым взглядом. Я видела счастливых людей и понимала, что настоящая радость — в Боге. И захотела посвятить ему свою жизнь. Вот и все».
Так Саша оказалась в Стефано-Махрищском монастыре XIV века, где еще после были и пионерский лагерь, и детский дом. Духовник посоветовал ей побывать в этих стенах, а она прямо от ворот почувствовала: «Мое, хочу быть здесь». Приехала паломницей, жила трудницей, а потом сказала себе: «Надо сдаваться» — и стала послушницей, а потом инокиней Еленой. «Домашние мои дико ржали, когда узнали о моем решении».
А уже за монахиней Онуфрией потянулись в монастырь и лисы.
«Без лап не жизнь»
После Базилио телефон матушки зоозащитники и владельцы лисьих приютов стали передавать из рук в руки. («А я очень скоро отказалась от всей одежды с мехом, который раньше любила: варежечки, норочка…») В соседнем вольере поселилась Нита, которой разбила сердце огневка Алиса, появившаяся чуть позже и отбившая у нее Базилио.
«Алиса несколько лет прожила на звероферме и, когда попала ко мне, была агрессивной: люди не вызывали у нее доверия. Нам пришлось с ней долго друг к другу привыкать. Алиса смогла разрушить семью Ниты и Базилио: он трогательно за ней ухаживал, таская по пятам куски мороженой тыквы и пытаясь ее угостить, а она в ответ фыркала — я первый раз видела, что у лис это происходит, как у людей! Все лисьи свадьбы, которые бывают зимой, к тому моменту уже прошли, и я не думала, что из этих ухаживаний что-то выйдет, но на Пасху услышала какой-то писк под вольером — там оказалось три новорожденных щенка! Двух я отдала девочке, которая привезла мне Алису, а одного оставила, не в силах расстаться. Баловень Фоксик вырос у меня на руках, воспитанный кошками-ориенталами, которые живут у меня в келье».
Алисина судьба, выправившаяся было в монастыре, оборвалась трагически. Неудачно прыгнув, она сломала одну лапу, ковыляла в гипсе, и рана плохо заживала, начала гнить. Еще до того, как это выяснилось, Алиса просунула вторую, здоровую лапу в соседний вольер — и, частая у лис история, лапу ей отгрызли… С Алисой матушка жила несколько суток в изоляторе — ночевала с ней под батареей в обнимку: лиса засыпала только с пальцем хозяйки во рту.
«Она едва поднимала уже голову, и я по глазам ее понимала, хочет она пить или писать… Когда ветеринар сказал, что лапы не спасти, я стояла и лупила ногами по колесам машины, на которой привезла ее в клинику. Я оказалась перед дилеммой: ведь без лап это не жизнь, и я должна была отнять ее у Алисы… Она заснула у меня на руках».
Нита была счастлива.
Склейки, дубли, титры
Ниту выкупили со зверофермы щенком — для контактного зоопарка. «Склочная, она дралась со всеми и в зоопарк совершенно не подошла, ее должны были усыпить». В монастыре у матушки драчунья как-то даже схлопотала себе Хрюнин клык в бок. Раненая лиса жила полтора месяца в изоляторе, и матушка перенесла свой «кабинет» из кельи к Ните, которая ложилась ей на колени: монахиня приходила с мощным ноутбуком под мышкой и работала: пропитание животных стоит 50 тысяч в месяц, и кормит их ее профессия режиссера монтажа.
«Я отучилась дистанционно, а потом еще окончила очный операторский курс, и сейчас беру заказы: монтирую трейлеры фильмов, подкасты, шоу-рилсы, студенческие короткометражки. Нигде себя не анонсирую, клиенты сами передают меня из рук в руки».
Склейки, дубли, затемнения, титры… Целые ночи она иногда просиживает в келье за срочными заказами. А несколько раз в год, к большим церковным праздникам, творит свое: монтирует музыкальные клипы детского хора из александровских дачников, которым руководит, музыку и слова для которого тоже пишет сама, сама же звукозаписывает его в студии и делает съемки — ищет локации, придумывает образы, готовит декорации.
«Иногда первыми приходят слова — хотя порой бывает так, что с трудом могу закончить песню. Как-то наутро уже должна была быть запись в московской студии, а у меня не написан второй куплет. К вечеру я, измучившись, выдала что-то уже чисто математическим способом, но утром в электричке по дороге в Москву правильные слова наконец-то нашлись. Дети учили их прямо в тамбуре, за час до записи… А иногда сначала я вижу локацию — как это было с гротом в подмосковной усадьбе Горенки, где мы снимали рождественский клип, или с песчаным карьером под Александровом, который в другой песне у меня символизировал марсианскую пустыню. Или вот сейчас в планах поехать с детьми сделать клип на февральском озере Байкал… Но чаще в моей голове просто появляется какой-то невнятный образ, как у художников: пятно света, мазок, настроение… А потом уже приходит музыка».
Дорогое удовольствие — съемки клипов, которые даже берут православные телеканалы, — частью поддерживаются материально монастырем, но в основном вся забота — на плечах матушки. «Недавно вышло смешно: снимали в одной локации, не договорившись предварительно об оплате, и уже после съемок нас попросили расплатиться… стогами сена! Сено нужно было искать, но я знала, что Господь мне всегда все пошлет — либо работу, либо деньги, и так было и в этот раз: неожиданно пришел заказ на монтаж, и я смогла купить сено».
Я спрашиваю, что среди всей этой бурной деятельности самое для матушки главное, и не знаю сама, какого ответа жду. А она отвечает: «Главное — это монастырь. Все расписание моих дел отталкивается от расписания моих основных послушаний. Монастырь — моя жизнь, все остальное приходит и уходит. Я бы не хотела вдруг оказаться режиссером в миру…»
«Бог придет и просто нашлепает»
После Алисы к матушке попала Биша, белая лиса окраса smoky snow glow. Она долго привыкала к монахине — и кричала по ночам пронзительным меццо-сопрано. Ее отдала девушка, которая в 2022-м лишилась работы в иностранной компании и больше не могла Бишу содержать. Потом — чернобурый Рейднард. Еще Цирилла, которую выкупили за день до убоя и которая мирно умерла в монастыре от патологии печени… Лисы приходили к матушке каждая со своей историей — спасенные со зверофермы или «отказники». Ее мечта обретала плоть и кровь. А кто-то из сестер качал головой: «Не по-монашески это все…»
«Есть сестры в монастырях, которые считают, что нужно спасаться аскезой, страданиями, — рассуждает Залина Дзукаева. — Да, кому-то ее веселость, радость жизни и легкость могут показаться легкомысленностью, но мать Онуфрия — очень серьезный монах! И чем более силен и независим человек, тем сложнее ему смириться. Она раньше в титрах своих клипов подписывала автора: «сестры монастыря». Я ее так и зову — сестры монастыря. И еще — фея флоры и фауны. Она может быть ежиком, ужасным ребенком, но вообще она для меня — ассоциация с солнцем и ветром. В прошлом году мы ездили снимать клип в Северную Осетию и приехали, когда была опасность схода лавин, даже местные отказались идти с ней к занесенному метелью заброшенному храму. А она — пошла, наперекор всем предостережениям. Она знает, что Бог всегда поможет, а если что не так — просто придет и нашлепает».
«Мне матушка Онуфрия напоминает Фоксика — есть в ней что-то лисье, озорное, задорное, — рассказывает Юлия Гарипова, помреж матушки. — Она ломает стереотипы: мы, миряне, привыкли думать, что монах — это как в “Гардемаринах”: глаза долу и четки перебирать. До знакомства с ней мне казалось, что они скучные, никогда не шутят, читают молитвы 24/7, что с ними рядом нужно платочек пониже, юбочку подлиннее, чтобы не сказали: “Что это вы тут во грехе ходите”. А она оказалась совсем не такой — это человек-магнит! Она перевернула мое представление о монашестве. Я, чтобы вы понимали, с высшим железнодорожным образованием. И вот общение с матушкой сделало так, что мы с мужем стали чаще ходить в церковь. Она мягко приводит к религии, не осуждая. Она вся на самом деле про веру, все, что она делает, благословлено настоятельницей монастыря, просто вера ее незрима, не бросается в глаза».
«Многие привыкли к тому, что монашество до сих пор — это строгая жизнь по Святым Отцам,— говорит матушка Онуфрия. — Но это не обязательно так. Как-то я оказалась в черногорском монастыре (у меня астма, и весной я уезжала туда) и беседовала с настоятельницей. Речь зашла про мою болезнь, и она сказала, что, похоже, это какая-то психосоматика: я, мол, все пыталась загнать себя в какие-то рамки, быть той, кем не являлась, то есть прятала свою истинную натуру, старалась быть как все. Матушка сказала: “Не надо себя переламывать, будь той, кто ты есть”. И астма пошла на спад…»
Когда уходишь в монашество, твой мир должен сузиться до самосовершенствования в духовном плане. Но мне, конечно, до духовной жизни как до звезды небесной, кручинится Онуфрия, коря себя и за то, что иногда службы кажутся длинными, и псалтирь больше положенного лимита нет сил читать («Лучше пойду животных покормлю»), и в храм может по три дня не забегать, погруженная в свои хлопоты. Но мне почему-то кажется, что «неправильная монахиня» за суетой сует и правда приближается к чему-то большему, чем просто то, что многим колет глаза.
«Знаете, в этом монастыре очень светло, — говорят прихожане Махры. — Придя на службу, можно увидеть, как по двору без рук катается на велосипеде смеющаяся сестра». И я даже не переспрашиваю, о ком речь.
Бог везде говорит, что нужно радоваться! И вот матушка Онуфрия радуется — спасая животных и вертясь в колесе мирских забот, по-своему живя в вере.
— Матушка, вы выглядите счастливым человеком, — говорю я.
— Ну слава Богу! — откликается она.
…Под Новый год к сестре приедет новый питомец — оставшийся без семьи (хозяйка эмигрировала) лис Марвел. Будет слушать флейту и эрху, уворачиваться от гигантских кабачков и преданно ждать свои «руки» — вечно спешащую, улыбающуюся монахиню, которая пишет мне уже вдогонку: «Для начала мне нужно стать просто хорошим человеком. А я пока не стала».
На ее аватарке — рыжая лиса.
