Смягчай, хвали, молчи

С 2022 года драматически исказились не только судьбы людей и облик городов. Сам язык стал другим — те слова, которыми мы осмысляем происходящее, по которым определяем, друг перед нами или враг, и к которым неожиданно для себя привыкаем. «Такие дела» поговорили с антропологами и лингвистами об умолчаниях, подменах, оскорблениях и других признаках современного «новояза»

История в фотографиях

*** *****

— Какие слова, на ваш взгляд, ярче всего отражают реальность последних трех лет?

— Нецензурные. Другими словами не выразить то, что внутри, — говорит 34-летний театральный режиссер, педагог и художник.

В 2022 году россияне стали чаще материться в соцсетях — аж на 17%. И это несмотря на законодательный запрет 2021 года: соцсети должны в течение суток удалять посты с нецензурными словами. В личных беседах мат никто не контролировал и не измерял. 

Слово «война» тоже стало как бы нецензурным. 24 февраля 2022 года президент Владимир Путин объявил о начале «специальной военной операции». В разговорной речи длинное выражение стали сокращать сначала до «спецоперации», а потом и до «СВО». В начале марта за «войну» сайты медиа стали блокировать, а людей — привлекать к административной ответственности за «дискредитацию российской армии».

Пацифистские высказывания превратились в «*** *****». Правда, звездочки не спасали от штрафов. В 2022 году «война» стала словом года в одноименном проекте: с 2007-го лингвисты, культурологи, журналисты, политологи и другие эксперты голосованием выбирают слова, которые наиболее значимы для минувшего года, характеризуют ведущие тенденции и веяния в обществе. 

— Это был уникальный случай, когда было избрано слово, запрещенное в стране, где его используют, — говорит руководитель экспертного совета «Слова года», филолог и культуролог Михаил Эпштейн.

Эксперты проекта выбирают не только слово, но и выражение года — в 2023-м им стало «нет вобле». На суде жительница Тюмени объяснила, что написала мелом на площади «Нет в***е», потому что «испытывает неприязнь» к этому виду рыбы из-за неприятного запаха. Появились также шутки и мемы, обыгрывающие цензурные ограничения. Например, обложка романа Льва Толстого с надписью «Спецоперация и мир». Не имея возможности высказываться неанонимно, люди стали прибегать к антивоенному стрит-арту: писать пацифистские фразы на стенах или клеить стикеры с перечеркнутой рыбой (отсылка к «нет вобле»). Несмотря на риски деанонимизации и преследования, такие действия поддерживали людей, а их позиция становилась видимой для единомышленников.

Многовалентная война

Антивоенно настроенные россияне встали перед выбором, как им называть происходящее. Одни продолжали говорить, что думают, несмотря на угрозу преследования. Некоторые, особенно в эмиграции, стали говорить «полномасштабное вторжение».

— Честно сказать, я с самого начала говорила «война». Знакомые мне намекнули, что лучше не использовать этот термин. Но «СВО» у меня даже и с языка не срывается. Война и есть война. Люди погибают, — говорит 54-летняя преподавательница из Белгорода.

Другие же пользуются эвфемизмами — терминами, которые смягчают значение слов. Например, «конфликт» или «ситуация». По словам лингвиста, автора словарей и канала «Узнал новое слово» Бориса Иомдина, это тоже не совсем нейтральные слова: 

— «Ситуация» по умолчанию значит, что ситуация не любая, а какая-то не очень хорошая. Примерно так же «у него температура» — значит температура не любая, а слишком высокая.

Более нейтральные эвфемизмы связаны с временным отрезком: «за последние два/три года» или «после 24 февраля». Все эти замены могут выполнять несколько функций: сохранить хорошие отношения в коллективе или обезопасить говорящего.

— Слова выдают позицию человека, в том числе политическую, — рассуждает социальный антрополог Александра Архипова. — Если он хочет быть своим в компании, то будет придерживать язык, потому что знает: если он скажет «война», то в лучшем случае его могут выгнать. А в худшем — донести.

По просьбе «Таких дел» исследователи проекта «Теплица социальных технологий» проанализировали более 800 тысяч постов, опубликованных с января 2022 года по декабрь 2024-го в телеграм-каналах разной направленности: антивоенных, провоенных и нейтральных (методология отбора каналов описана здесь). Оказалось, что в провоенных каналах слово «война» используется наравне с «СВО». Хотя антивоенные каналы все равно употребляют слово «война» в три — шесть раз чаще, чем провоенные. Кроме того, антивоенные каналы реже используют синонимы «войны», в том числе «полномасштабное вторжение». До 2023 года в этих источниках практически не встречалась и аббревиатура «СВО». Однако со временем она стала входить в употребление. 

Исследователи «Теплицы» предполагают, что в большинстве случаев это не связано с угрозой преследования или изменением позиции. Это может быть косвенной речью, цитированием (пусть и без кавычек). Например, пересказывая историю человека, про него говорят: «Он отправился на СВО». 

Нейтральные телеграм-каналы употребляют синонимы «войны» намного реже остальных. Слово «спецоперация» часто встречалось в 2022 году, но со временем его вытеснил более короткий аналог — аббревиатура. Провоенные каналы используют выражение «СВО» чаще, чем «специальная военная операция».

Несмотря на запрет, слово «война» употребляется не только в провоенных телеграм-каналах, но и в «государственной речи». Его использовали и сам Владимир Путин, и чиновники.

Борис Иомдин объясняет, что в лингвистике существует понятие «валентности». Оно означает количество участников ситуации, которая выражается глаголом или другими частями речи. Например, у глагола «дать» три валентности: кто дает, что и кому. У слова «продать» — четыре: появляется еще и «за сколько». 

У слова «война» тоже три валентности: кто воюет, с кем и за что. Но с точки зрения лингвистики участники этой ситуации равноправны: кто начал войну, кто агрессор, а кто жертва, из самого слова никак не следует. Поэтому, произнося слово «война», люди могут иметь в виду, что ее начала не Россия, а Украина или Запад, что это они агрессоры, а Россия — жертва. Само употребление слова «война» не показывает позиции говорящего, а некоторые носители языка даже придают «запретному» слову свой собственный, сокровенный смысл.

— Естественно, это война, — считает 42-летний директор компании, выпускающей молочную продукцию. — Но не в том смысле, как тогда, 80 лет назад, — это война санкциями, тайными операциями по подрыву «Северных потоков» и так далее. 

«Режим информационного благоприятствования» 

«Нынешней» или «текущей ситуацией» войну и экономический кризис называют не только в личных разговорах, но и в государственных СМИ. Правда, в этом случае у нейтрализующей лексики другие цели.

По словам антрополога Александры Архиповой, начиная по крайней мере с 2004 года чиновники по разным поводам рекомендуют СМИ соблюдать «режим информационного благоприятствования». В 2010-х годах в редакции либо спускались предписания, где говорилось, в каких терминах освещать разные инфоповоды, либо редакторы сами «догадывались», что и как нужно писать. Например, взрывы газа все чаще стали называться «хлопками», а налоговая реформа — «донастройкой налоговой системы», чтобы у аудитории не появлялись неприятные ассоциации. В результате использования этих «нейтронимов» смысл настолько затемнялся, что становилось непонятно, о чем речь. Но в этом и суть: человек путается, зато меньше расстраивается.

Исследовательница считает, что довоенный пик «режима информационного благоприятствования» пришелся на 2019 год — период московских протестов. Новые «нейтронимы» появились и во время коронавируса, например «самоизоляция», «нерабочие дни» или «антирекорд» («суточный антирекорд по числу летальных исходов от COVID-19»). Тогда же чиновники приняли закон о фейках, связанных с ковидом. 

Осенью 2021 года журналисты Александр Амзин и Наталья Вахонина стали выписывать эвфемизмы, употребляемые в государственных СМИ. Эти термины составили около половины словаря «Антирекорд Z» («Словарь новояза российских СМИ и пропагандистов»). Вторую половину словаря занимают новые слова, появившиеся после начала войны.

— Сначала цель была сугубо практическая, — вспоминает Амзин. — Мы видели термин и пытались понять, что он означает. Постепенно слов становилось все больше, и мне было важно зафиксировать это многообразие. Новояз, или «некрояз», как его называет Александра Архипова, бурно развивается. 

По словам Амзина, работа над словарем иногда замирает, но не останавливается, поскольку и язык не стоит на месте. Журналист отмечает, что некоторые эвфемизмы поменяли смысл в новом контексте. Слово «хлопок» теперь все чаще означает не взрыв газа, а удар беспилотника или взрыв ракеты. Появилась целая группа разных «хлопков»: например, «хлопок в небе», «хлопок над бухтой» и даже «прогремевшие хлопки».

В ближайшее время Амзин планирует добавить к каждой словарной статье примеры употребления того или иного слова. Также он выложил словарь на GitHub, чтобы читатели могли предлагать свои изменения.

Разговор по умолчанию

Другой прием российских госСМИ — так называемые суперэвфемизмы, то есть слова и выражения, которые заменяют нейтральные понятия на «сверхположительные». Например, «освобожденные территории». Или «Нижегородское ополчение» в рекламе службы по контракту: словосочетание отсылает к исторической деятельности Минина и Пожарского.

Иногда сверхположительные понятия заимствуются из другой области, а затем как бы присваиваются новым дискурсом. В провоенной среде это случилось со словами «гуманитарная помощь», или сокращенно «гуманитарка», «помощь» и «благотворительность». Теперь они связаны с поддержкой российской армии. Люди плетут маскировочные сети и делают окопные свечи, оплачивают бронежилеты, прицелы и дроны. Понятие «благотворительность» в значении «поддержка российских военных» сильно потеснило в сознании людей представления о традиционной благотворительности (помощи детям, животным и так далее) — об этом говорит статистика вовлеченности россиян в разные виды помощи.

Еще один прием — умолчание. Александра Архипова пересказывает содержание методички, которую прислали в одно из государственных СМИ в преддверии 100 дней с начала войны. Там предлагается вообще никак не касаться этой темы в публикациях.

— После 2022 года появилось больше языковых замен и инструкций, которые надо применять в государственных медиа, — рассуждает Архипова. — А еще появилось наказание за неисполнение. Я видела методичку, в которой куратор предупреждал журналистов: «За нарушение вам грозит штраф в размере одной годовой зарплаты». Согласитесь, это очень большая сумма.

СВОи и чужие

За три года войны и медиа, и люди поляризовались: именно слова делят общество на друзей и врагов. Филолог и культуролог Михаил Эпштейн считает, что тенденция встраивать оценочную установку в значение слов обозначилась еще в СССР. Например, в «Толковом словаре Ожегова» многим терминам дается оценка: «материализм» или «коллективизм» — это хорошо, а «либерализм» и «индивидуализм» — плохо.

— Язык все меньше описывает, анализирует, размышляет и все больше кричит, требует, восхваляет, осуждает, проклинает, глумится, — считает Эпштейн. — Русский [язык] состоит из выражений ужаса или восторга в гораздо большей степени, чем многие другие языки. Языковые единицы постепенно сводятся, как по Оруэллу, к эмоционально-экспрессивному «да» или «нет», «ура!» или «долой!».

— Я не раз слышала выражение «смерть хохлам». И еще «хохлы упоротые». Дескать, упрямо продолжают. Даже не знаю, как на это реагировать… — говорит преподавательница из Белгорода.

Грубые слова для обозначения враждующих сторон (вроде «орки» и «укропы», «ватники» и «либерастня») существовали и раньше. Но после 2022 года появились новые термины. Сторонники войны (или те, кто на них похож) становятся «зетниками», либералы — «соевыми» (то есть слишком ранимыми, недостаточно мужественными и как бы не вполне настоящими), эмигранты — «уезжантами», «бегунками», «уйтишниками» и «релокантропами».

Насмешливые или издевательские термины могут возникать и внутри одного идеологического лагеря. «Февралята» — те, кто уехал из России в феврале 2022 года, — презрительно отзывались о «сентябрятах», уехавших после объявления мобилизации. А за эмигрантами, которые жалуются на отсутствие привычных сервисов в новой стране, давно и прочно закрепился термин «любители тыквенного латте» (в октябре 2022 года женщина пожаловалась в группе репатриантов, что не может найти в Израиле хороший кофе и «немного страдает без тыквенного латте»).

Лингвист Борис Иомдин объясняет, что такие слова называются дисфемизмами. Если эвфемизмы как бы смягчают исходный термин, то дисфемизмы, наоборот, усиливают его. Этот эффект достигается разными способами. Можно придать слову насмешливо-издевательскую интонацию — например, с помощью уменьшительно-ласкательного суффикса: мобилизованный — «мобик». Лингвист замечает, что за последние годы люди также стали гораздо чаще использовать слово «клоун» и его аналог в виде эмодзи, а также «цирк» для обозначения нелепых ситуаций.

— Если кто-то человеку не нравится, он сразу клоун, — поясняет Иомдин. — Вообще-то в клоуне нет ничего плохого. Но в языке есть давняя идея: все, что смешно, — плохо. Смех без причины — признак дурачины. Слово «дурак» когда-то означало придворного шута.

Другой механизм образования дисфемизма — языковая игра, которая превращает изначальный термин в оскорбление (например, «освободятел», «подебитель», «дерьмократ», «либераст» и так далее). Иногда этот процесс многоуровневый. Иомдин приводит в пример слово «скакуас» — так пророссийски настроенные авторы называют «идеологически заряженных украинцев». Оно образовано от слова «скакать», отсылающего к выражению «кто не скачет, тот москаль», и «папуас» — презрительного названия для нецивилизованных народов.

Людям важно не только клеймить «врагов», но и причислять себя к лагерю «друзей». Так, желая заявить о своей провоенной позиции или лояльности власти в целом, люди стали использовать языковую игру, связанную с буквами Z и V и аббревиатурой «СВО». Например, глава Кемеровской области переименовал регион в «КуZбасс».

— Все вокруг связано с этими буквами. На баннерах — «Поддерживаем СВОих», «Za победу», «Za борьбу», — делится 20-летняя студентка третьего курса «международных отношений». 

Чтобы обозначить свою позицию, некоторые понятия обрастают дополнительными приставками или пояснениями. Например, в оппозиционной среде слово «патриот» часто используется с оговорками: любовь к стране не равна любви к действующей власти. А радикально настроенных национал-патриотов в той же среде оппозиции называют «ура-патриотами» или «турбопатриотами».

Убить словом

В 1994 году ведущий «Свободного радио и телевидения тысячи холмов» в Руанде называл в эфире народ тутси «тараканами». Именно тогда правительство, состоящее из народа хуту, осуществляло геноцид: за несколько месяцев было убито до 800 тысяч человек. Позже удалось установить, что количество жертв в тех поселениях, где хорошо ловило радио, было на 7% больше, чем там, где сигнала не было. 

Пожалуй, это один из самых ярких примеров того, как язык влияет на мышление и поведение людей. Но это имеет отношение не только к вражде и ненависти. Эмоциональная окраска слов влияет и на то, как мы оцениваем вещи, людей и события. Например, слова «проблема» и «катастрофа» вызовут у людей совершенно разный отклик, говорит клинический психолог Галина Петракова, автор книги «Травма свидетеля. Почему мне плохо от того, что я вижу, и как с этим справиться». Эвфемизмы способны успокаивать, а суперэвфемизмы — лучше относиться к тому или иному понятию, считает она.

В эксперименте 1974 года американцев просили оценить скорость машин в момент столкновения. Но ситуацию им описывали разными словами: «столкнулись», «врезались», «разбились». В случае с более «сильными» глаголами участники эксперимента оценили скорость машин выше. А те, кого опрашивали, используя слово «разбились», даже вспомнили о разбитом стекле, хотя на самом деле этого не было.

Спустя полвека в России провели похожий эксперимент. Россиянам задавали вопросы о войне, финансовой ситуации, поддержке действий Владимира Путина, будущем России, готовности участвовать в благотворительности, политических и социальных акциях. Вопросы в двух группах отличались только следующим. В одной группе происходящее называлось «специальной военной операцией», а в другой — «военным конфликтом».

По результатам эксперимента выяснилось, что в первой группе желание участвовать в социальных и политических акциях (в том числе жертвовать деньги) оказалось значительно ниже, чем во второй. Исследователи пришли к выводу, что «некрояз» может способствовать развитию политической апатии и отстраненности от гражданской активности.

— Мы абсолютно точно знаем, что мышление связано с эмоциями, — объясняет Петракова. — Сейчас исследователи склоняются к тому, что в этой связке первичны именно эмоции. Они возникают практически мгновенно благодаря работе лимбической системы. В рамках эмоциональной реакции рождаются определенные оценки или суждения, они, в свою очередь, поддерживают (либо, наоборот, корректируют) уже запустившуюся реакцию психики.

Галина Петракова отмечает, что язык непосредственно связан с процессом мышления большинства людей. Слова определяют, поддерживают либо корректируют наши эмоциональные реакции на триггеры. Здесь многое зависит от жизненного опыта человека. Если он разделяет позицию и ценности, которые транслируются в языке, то отдельные формулировки будут лишь подтверждать его точку зрения. Если же понятия противоречат его мировоззрению, то он либо начнет сомневаться в своей точке зрения («Ого, то, чем я занимаюсь, называют вот таким нехорошим словом. Возможно, мои действия не очень правильные»), либо будет испытывать внутреннее сопротивление к определенным словам. 

Эвфемизмы, которые приходится использовать в целях безопасности, могут раз за разом провоцировать у человека негативные эмоции, говорит психолог. Они могут быть разными: гнев, грусть, вина и стыд. В любом случае это создает фоновый стресс и делает психику менее стабильной. Поэтому важно иметь безопасное пространство, хотя бы узкий круг друзей, где можно без опаски говорить о том, что человек на самом деле думает, используя лексику, которая отражает его ценности и взгляд на происходящее. 

— Я использую слово «СВО» с определенными людьми. Например, в университете, когда много людей. С преподавателями лучше говорить «СВО». А с близкими друзьями я спокойно говорю «война», — признается студентка, которая обучается по программе «международные отношения».

Обычный конец света

В марте 2023 года политик и лингвистка Юлия Галямина написала пост с такой цитатой: «Вокруг меня все чаще свистят пули. Но я стою такая с гордо поднятой головой». В комментариях ей стали отвечать, что вокруг нее пули не свистят и она не имеет права пользоваться этим выражением. 

В контексте войны некоторые нейтральные слова стали триггерными, то есть начали вызывать сильные неконтролируемые эмоции. Фразы вроде «Он забомбардировал меня сообщениями» или «Чтобы снять кошку с дерева, пришлось провести целую спецоперацию» для многих перестали быть нейтральными.

Галина Петракова отмечает, что в стабильном состоянии человек может управлять автоматическими реакциями, корректируя их с помощью рационального мышления. Например, в ответ на сильную тревогу напомнить себе, что прямой угрозы его жизни сейчас нет, подумать о том, какие ресурсы помогут ему справиться с происходящим, поддержать себя. Однако в состоянии эмоционального истощения или при наличии психических расстройств это часто не происходит. Триггерным может стать любое слово или выражение, отсылающее человека к его тяжелым эмоциям, которые сложно отрегулировать.

Справляется с этим каждый по-разному. Одной из эффективных стратегий Петракова называет юмор. Многие попросту избегают ситуаций, способных вызвать неприятные эмоции: например, вообще ни с кем не обсуждают политику. Психолог отмечает, что такой подход работает, только если человек осознанно снижает количество негативных стимулов, а не автоматически избегает любого опыта, который может оказаться неприятным. Во втором случае высока вероятность, что рано или поздно он все равно столкнется с триггером и не сможет совладать со слишком сильными эмоциями.

Постоянный стресс заставляет людей не только молчать и подменять одни слова другими, но и «упрощать» смыслы, низводить их до обыденной интонации. Например, часто приходится слышать слово «ядерка» (ядерная война или оружие), занявшее первое место в номинации «Антиязык» в конкурсе «Слово года — 2024». С 2020 по 2024 год частота его использования выросла в 400 раз в телеграме и в 20 раз — в СМИ.

— У этого слова уменьшительно-ласкательный суффикс, — поясняет Эпштейн. — Это как «вкусняшка», «кондитерка». Такая тривиализация конца света. Люди привыкают к мысли о том, что ядерная война — это повседневное явление, то, с чем надо сжиться, что надо принять. Это очень опасно и страшно.

Впрочем, по словам психолога Галины Петраковой, психика и должна адаптироваться к меняющейся реальности. Поэтому то, что у людей снижается чувствительность к плохим новостям и к пугающим словам, — это нормально. А если психика не справляется с адаптацией к окружающей среде, это значит, что человек будет сталкиваться с теми или иными симптомами психических расстройств, его качество жизни будет падать. В этом случае необходимо обратиться за профессиональной помощью.

Лингвист Борис Иомдин, в свою очередь, напоминает, что язык постоянно меняется и со временем слова могут терять и негативный, и позитивный оттенок. Иомдин приводит в пример слово «вышка». В период сталинских репрессий так называли высшую меру наказания, то есть расстрел. Но времена изменились, и «вышкой» стали высшая математика, высшее образование и Высшая школа экономики. Для многих людей, особенно молодых, страшные ассоциации с этим словом исчезли полностью.

* * *

— Мне кажется, объединяющий язык — это когда вы честно друг другу говорите то, что думаете, и называете вещи своими именами, — считает журналист Александр Амзин. — Но для этого нужно, во-первых, чтобы государство выполняло волю народа, а не спускало свою волю сверху. Во-вторых, люди должны больше доверять друг другу. Необязательно во всем соглашаться, но можно слушать собеседника, принимать его позицию и аргументировать свою. В этих условиях люди обязательно выработают общий язык. 

• Теги:
• война
• психология
• спец