«Либо с бомжами посидишь, либо в психушке»

Два года назад оперативники центра «Э» пришли с обыском к стрит-арт-художнику из Санкт-Петербурга. Его обвинили в том, что он готовит «акцию ко Дню Победы». После повторного задержания художника отправили на лечение в психбольницу им. Кащенко и оставили там почти на месяц. А потом внезапно заявили, что к нему «претензий нет», и выпустили. Сломав человеку жизнь

История в фотографиях

Художник Сергей Ставров живет в Санкт-Петербурге. Когда-то он писал музыку, теперь бросил: боится. Еще он занимался стрит-артом — рисует и теперь, но все реже и реже.

На жизнь Сергей зарабатывает парикмахером в барбершопе. Еще стрижет бездомных в «Ночлежке» и даже обучает их парикмахерскому искусству, один из его учеников уже окончил курс барбера и съехал из «Ночлежки». Скоро, возможно, появится и второй выпускник.

Ровно два года назад Сергей — тогда процветающий стрит-арт-художник и музыкант — оказался в центре запутанного дела, в ходе которого его отправили в психиатрическую лечебницу. Потом последовало долгое возвращение к обычной жизни, к которой он до сих пор не может привыкнуть.

«Мы пришли к тебе — тебе хана!»

5 мая 2023 года. На часах пять или шесть утра. Кто-то с силой бьет в дверь. В квартире Сергея и его жены Анны зажигается свет. Посмотрев в глазок, Сергей видит в коридоре двух человек в сине-серых костюмах. «Сотрудники управляющей компании», — узнает Сергей и открывает. 

Вместо работников УК внутрь врываются люди в черной форме, бронежилетах, балаклавах и шлемах. Начинается обыск. Из шкафа на пол силовики выбрасывают одежду, с полок — книги. Некоторые фотографируют. Из-под кровати достают распечатанные работы Канарейки. Один из сотрудников на взводе, называет Ставрова «укронацистом». «Всё, мы пришли к тебе — тебе хана!» — говорит он. Остальные молча делают свою работу.

Художник пытается держаться спокойно, отшучивается. Даже делает сотрудникам центра «Э» чай. Супруги стараются находиться в разных комнатах, чтобы следить за обыском. Спустя два года Анна скажет, что «даже мысленно не хочет возвращаться к этим событиям».

Оперативники забирают маску, в которой Сергей выступал на концертах, плакаты Канарейки, трафареты, по которым он рисовал граффити или которые готовил для следующих работ, а также технику. Художника сажают в полицейскую машину и увозят. Жена отправляется вслед за ним.

«За это плюс-минус столько-то лет сидеть»

В отделении Сергей несколько часов ждал, пока приедет следователь и их вызовут на допрос. Все это время его жена писала сообщения волонтерским организациям, оказывающим правовую помощь, чтобы найти адвоката, но никто не откликнулся. «Видимо, не тем людям писали», — комментирует Ставров.

По словам художника, он открыто разговаривал о своей политической позиции с оперативником, который «гнал» на него при задержании. Супруга вступалась за Сергея, «говорила, какой я хороший человек», рассказывает он. Спустя некоторое время, в перекур, сотрудник полиции сказал ему: «Ты не плохой человек, но ты сделал “так себе” вещь».

В кабинете, куда Ставрова повели на допрос, на стол перед ним положили «огромную папку» с распечатками его телеграм-переписок и почты.

«Ставров Сергей Викторович…» — произнес следователь, сидевший напротив, после чего зачитал несколько сообщений из личных чатов художника. «Я понял, что у них есть все и читается абсолютно все», — говорит Сергей.

Задержание для Ставрова стало полной неожиданностью. «Мне казалось, что мой образ и то, как я себя вел, анонимны». В телеграме у него стояла двухфакторная защита для входа, но в списке авторизованных устройств он все равно однажды заметил незнакомые адреса. Также, по словам художника, у него удалили аккаунт в Instagram, где он выкладывал фото своих граффити и другие работы. 

В отделении Сергея много спрашивали и о музыке, которую он выпускал. Художник рассказывает, что сотрудники даже «разбирали строчки песни и говорили: “Это плюс-минус столько-то лет сидеть”». В сумме, как он сам подсчитал, выходило около 20 лет. А как иначе, если «здесь — “реабилитация нацизма”, здесь — “экстремизм”, здесь — “призывы к чему-то еще”», вспоминает Ставров слова следователя.

В конце концов Ставрову объявили, что обыск и задержание связаны с тем, что в ходе уголовного расследования, касающегося другого человека (его имени герой не запомнил), они получили информацию о том, что Сергей якобы готовит к 9 Мая какую-то “акцию”. С подробностями “акции” Ставрова не ознакомили. Сам художник был уверен, что никаких акций ко Дню Победы он не планировал, и слышал об этом впервые. Его также расспрашивали о людях, чьи имена ему были незнакомы.

— Почему у тебя вещи с надписью Pussy Riot? Призывы пишешь? — расспрашивал следователь.

— Я люблю акционизм и вообще искусство, — отвечал Сергей.

Спустя некоторое время в кабинет, где проходил допрос, пришли новые люди, в том числе и некий пожилой человек, который «задавал вопросы про чувства». «После них мне становилось все грустнее, грустнее, грустнее… — вспоминает Ставров. — Потом он спросил, типа: “Ты чувствуешь себя очень одиноким?” — и я не смог контролировать эмоции и заплакал. Возможно, из-за стресса, возможно, из-за того, что он умеет работать с эмоциями. Видимо, это был психолог».

Наконец допрос завершился, и, когда супруга Сергея отказалась свидетельствовать против близких, их отпустили. Было примерно шесть вечера. «Мы приехали домой уставшие. Приехала мама в слезах, не понимала, что происходит. Я не понимал, что будет дальше», — говорит Ставров.

«Дорога одна — в тюрьму, далеко и надолго»

На следующий день Сергей, как обычно, пошел на работу в барбершоп, который находится на первом этаже дома. Жена Анна наводила порядок после обыска в квартире. Когда Сергей зашел домой на перерыв, ему позвонили коллеги с работы: «Сереж, за тобой пришли». И супруги увидели, как во двор заезжают полицейские машины. 

— Поехали, покажешь нам свои граффити, — сказал один из сотрудников, который приходил и вчера. 

— Мне надо с собой что-то взять? — спросил Ставров, имея в виду, что может вернуться не скоро.

— Нет.

— Скоро приедем, — сказал Сергей жене.

Его вывели из дома в домашних штанах и куртке и посадили в полицейскую машину. Когда проехали поворот к Кировскому заводу, где на стенах были его работы, Сергей понял, что его везут вовсе не рассматривать граффити, а в полицейский участок.

«Мне казалось, что моя дорога одна — в тюрьму, далеко и надолго. Было обидно только за то, что я сделал недостаточно. Казалось, что можно еще ярче, больше музыки, еще помочь людям», — рассказывает Ставров.

В участке Сергею сказали, что только «снимут пальцы». Один из оперативников даже предложил ему поесть и купил еды. А когда они вышли покурить, сотрудник сказал: «Чтобы ты не [c]делал акцию на 9 Мая, есть два варианта: либо ты с бомжами посидишь, либо в психушке. Я решил за тебя: поедешь в психушку». 

«Я до сих пор не могу понять: это (“решение” сотрудника полиции было. — Прим. ТД) что-то хорошее или что-то плохое? — размышляет Сергей. — Я не понимаю выбор этого человека. И выбор ли это вообще этого человека? Но как будто это такой “человечный поступок”».

По словам Ставрова, на момент задержания он уже был в депрессии. Постоянная работа и активистская деятельность его изматывали: «Очень мало спал, уже тряслись руки. Мне нужна была какая-то передышка. Мне казалось, еще немного — и я сломаюсь. И потом меня задержали. Я думаю, что психолог (сотрудник на допросе. — Прим. ТД) почувствовал, что мне было очень плохо».

Сергею пришлось позвонить жене и сообщить, что ему предложили лечь в больницу. По воспоминаниям Анны, художник объяснил, что «так будет лучше для меня и для нашей семьи».

За Ставровым в участок приехала скорая, и его повезли в Санкт-Петербургскую психиатрическую больницу имени Кащенко. А на другое утро перевезли в главное отделение лечебницы в Ленобласти.

«Я сижу в лечебнице, и мы смотрим фильм “Остров проклятых”»

Временами Сергей ловил себя на мысли, что «все это похоже на клип». Из-за усталости ему уже было все равно, что с ним будет. «Тогда я не думал ни о семье, ни о чем. Думал: “Все, моя история заканчивается”».

«Я снял свою одежду, так скажем, гражданскую. Переодели в халат, — вспоминает он. — Открылись двери [лечебницы], я подумал: “Если я восприму все, что будет происходить дальше (а я не знал, что будет происходить дальше), с негативом, то все закончится и меня, возможно, даже и не станет”. Решил воспринять с позитивом и шуткой». Когда художника ввели в общее пространство, где отдыхали другие пациенты, он пробежался мимо них и даже дал каждому «пятюню», громко протянув: «Всем здорóво!» 

В лечебнице Сергею давали седативные препараты. Описывая их действие, он говорит, что от них «состояние было измененное», речь и реакции становились заторможенными, он мог внезапно и подолгу «залипать».

По словам Ставрова, на его этаже и санитары, и врачи относились к пациентам скорее гуманно, хотя сам он готовился к худшему: «Далеко не везде есть что-то человечное… Я жил так же, как и остальные: книжки читал, часто выходил на улицу курить, а по вечерам смотрел кино». В один вечер пациенты смотрели фильм «Остров проклятых», где главный герой сходит с ума и в конце оказывается в психбольнице. «И я ловлю себя на мысли: я сижу в лечебнице и мы смотрим фильм “Остров проклятых”», — смеется Сергей.

Особенное впечатление на Сергея произвел пациент Саша — «огромный молодой человек, лысый, один глаз повернут в сторону, другой — на тебя. На нем еле-еле сходилась больничная одежда. И он совсем как ребенок». 

У Саши был плеер, который передала ему мама. И в нем были песни только одной норвежской поп-рок-группы — A-ha. «И вот этот огромный парень один в один повторял их песню Summer moved on, пел без музыки, — восхищенно рассказывает Ставров. — Когда мы выходили курить на улицу, я смотрел на солнце и слушал песни A-ha с голосом один в один как у солиста. А как это возможно? У него такой красивый голос, который вообще не вяжется с внешним видом».

У Саши бывали приступы агрессии. Как-то он чуть не размозжил голову пациенту за какую-то шутку в свой адрес. Во второй раз, как рассказывает Ставров, вспышка гнева началась, когда они слушали музыку в больничном дворе. Саша стал рвать на себе одежду, изо всех сил стискивать в руках плеер. Сергей испугался: сейчас сломает. «Медбрат не стал к нему подходить, а поскольку у нас с Сашей контакт, я начал его успокаивать: “Все хорошо. Попóй мне еще”». Обошлось.

«Поддержки было ноль»

Несколько раз в неделю врачи обходили пациентов, спрашивали о самочувствии. По словам Ставрова, его вопросы о своей судьбе врачи игнорировали: просто кивали и проходили дальше. 

«Я пытался не думать о том, когда это все закончится и закончится ли», — говорит художник. Временами он и сам начинал чувствовать приступы агрессии, но старался справляться с этим физическими нагрузками. Качался «пятишками» воды или занимался на турнике, когда выводили на улицу.

По словам следователя, Сергея отправили в лечебницу “только на праздники — чтобы не устроил акцию на 9 Мая”. «Не то чтобы я поверил, но думал: “Я немного здесь посижу, а потом меня отправят дальше”», — объясняет Ставров. Когда прошла неделя, а художника так и не отпустили, он начал представлять, что его оставят в лечебнице на 20 лет. «Потому что столько ведь насчитали за песни».

Бывшая жена Ставрова, в свою очередь, считает, что его направление в психбольницу — не принудительная мера, а «именно рекомендация» со стороны оперативников и он мог выйти оттуда в любой момент. «Его там силой никто не держал, — говорит Анна. — Лечащий врач сказал мне, что он может выписаться хоть сейчас, но ему здесь нравится, он помогает санитарам».

«С начала “специальной военной операции” у Сергея была депрессия, он сам себя в это состояние глубже и глубже впахивал, — считает Анна. — На момент обыска он принимал антидепрессанты, поэтому рекомендации подлечиться были вполне обоснованны».

Ставрова привезли в Кащенко 5 мая, накануне праздников, поэтому лечебница на ближайшие четыре дня была закрыта для посещения. «Пока я не могла его навещать, рисовала в голове страшные картины: как его туда засунули силой, приковали к кровати и что я приеду — а он там овощем лежит», — вспоминает Анна.

Все дни в ожидании встречи она провела в поиске адвоката или другой правовой помощи: «Я звонила кому только можно, писала кому только можно. На почты, на номера, в группы в телеграме. Ответа ни от кого не последовало. Поддержки было ноль. Мои сообщения либо даже не открывали, либо читали и игнорировали».

Наконец к Ставрову приехали жена и его друг, привезли сигареты и другие необходимые вещи. «На них лица не было, очень сильно переживали. Я в тот момент был уверен, что если я отсюда и выйду, то точно за решетку…  — вспоминает он. — Пытался шутить, поддерживать близких, говорил, что все в порядке будет».

В изложении Анны это выглядит так, что Ставров встретил их улыбчивым и жизнерадостным. «Счастливый… как ни в чем не бывало стал рассказывать, как там классно лежать. Говорил, что он там отдыхает, что там замечательные люди его окружают, что это его такой мини-отпуск». 

В то же время, по ее словам, на мужа временами находила волна паники: «Мол, разводись со мной. Для твоего же блага. Он боялся, что если выпишется сразу, то следователи могут повторно вызвать его в отдел». 

Потом Сергей просил Анну снова и снова звонить адвокатам и искать помощи. «Когда я ему сказала, что ни от кого ответа нету, никто помогать не собирается, он был в шоке». Анна признается, что пыталась найти частного адвоката по рекомендациям друзей, но тот отказался брать дело, сказав, что «не работает с политическими статьями». «Хотя Сереже в тот момент не было предъявлено совершенно никаких обвинений», — отмечает Анна. 

В тот же день она зашла к лечащему врачу Ставрова и заплакала: 

— Скажите мне, что с ним? Почему он лезет на рожон? Почему вот это все происходит?

— Знаете, есть такие люди: они не больны, у них нет никакого диагноза, но жить по-другому они не могут.

«К вам претензий нет»

Спустя четыре недели на утреннем обходе к Сергею подошел главврач: «Звони жене, тебя выписывают». По словам обоих супругов, им не дали на руки никаких документов и не поставили диагноз.

«Когда мы вышли из лечебницы, я думал, что вот сейчас меня возьмут», — вспоминает Ставров. Первым делом он купил кофе в автомате ближайшего супермаркета. «Мы стояли на остановке. И я думал: “Как красив мир в конце мая! И я не в робе, а в домашней одежде. Как приятно быть в домашней одежде!”» 

После этого Ставров позвонил следователю.

— Я вышел из психушки, — честно сообщил он. — Что дальше? Куда ехать?

— Мы с вами свяжемся.

На следующий день Сергей вышел на работу в свой барбершоп и «начал бесконечно работать». Еще две недели он отходил от препаратов: «Понял, что мое состояние не в норме после таблеток. Сохранялись побочные эффекты».

Ставров признается, что к нему перестали ходить некоторые клиенты: боялись с ним связываться. Опасались общаться и соседи, после того как стали свидетелями обыска в квартире. Впрочем, один сосед, «немножко пьянчужка», по словам Ставрова, в шутку пообещал Анне: «Если что, я Серегу спрячу у себя! Я ему помогу!»

После выписки Сергей остался один. Друзья не приезжали и не писали. Поддержки не было ни от кого, некоторые даже не отвечали. Ставров считает, что его могли принять за «подментованного» — раз остался на свободе.

Спустя две недели они с женой разъехались. А спустя еще месяц развелись.

По словам художника, его задержание «было травмирующим для жены». Анна пережила сильный стресс, хотя и поддерживала его до конца, пока он не вышел из лечебницы. «Мы разные люди и по-разному смотрели на мир», — сдержанно заключает он.

Несколько недель Сергей почти не спал по ночам. Просыпался от любого шороха, если удавалось уснуть. Каждый день ему казалось, что вот-вот за ним придут снова.

В конце июля 2023 года Ставров нашел в почтовом ящике уведомление об административной ответственности. В документе было сказано, что в отношении художника возбуждено дело за публичные действия, направленные на дискредитацию ВС РФ. По мнению Сергея, имелась в виду «подготовка к акции на 9 Мая», в которой его подозревали.

Осенью того же года Сергей поехал в полицейский участок за вещами, изъятыми при обыске. Это была уже третья попытка их забрать, и в этот раз, к удивлению Ставрова, отдали всё.

— Ну а дальше что? — поинтересовался художник у полицейского, который выдавал вещи.

— По моим сведениям, к вам претензий никаких нет.

«Это просто бумажка»

Сегодня, спустя два года после случившегося, Сергей Ставров продолжает иногда рисовать граффити, но больше не затрагивает политические темы. Говорит, что не видит в этом смысла. «Нужно искать язык поддержки для бóльшего количества людей с разными позициями. Трагедия, которая происходит сейчас, — она для бóльшего количества людей. Нужно научиться разговаривать каким-то другим языком, который может объединить людей с разными взглядами», — смутно поясняет он.

Однако Ставров и сам не знает, каким языком и на какую тему теперь ему разговаривать. Да и с кем? «Первый опыт задержания был очень травмирующим. Мне казалось, что вот, были крылья творчества — и их обломали, и они не восстанавливаются».

Как считает Ставров, «любой стрит-арт — это разговор на какую-то тему». При этом не каждое место будет для него подходящим. Есть легальные граффити-споты — например, под мостом Бетанкура в Петербурге. Там можно рисовать хоть днем. Есть полулегальные точки, где можно оставлять граффити без последствий: заброшенные здания, цементные плиты на пустырях. Главное — не трогать культурное наследие, замечает Ставров, тогда, даже если поймают, полиция чаще всего просто отпускает. «Но [изображения] на любую политическую тему, где бы ты их ни оставил, посчитают как вандализм».

12 марта 2024 года по всей стране проходили обыски у художников. Приходили и к Ставрову — по уголовному делу акциониста Петра Верзилова, хотя Сергей говорит, что никогда с ним не общался: «Никаких даже контактов, пересечений не было». У него снова конфисковали технику. 

В тот момент, впервые за долгое время, Ставров взял выходной. «Только я решил отдохнуть, на денечек в Карелию, — и ко мне приходят. Чуваки, а вы не могли на день позже?» — смеется Сергей.

На этот раз его отвезли в главное здание санкт-петербургского ФСБ на Литейном проспекте. Сотрудник ФСБ распечатал бумагу, в которой, как говорит Сергей, было сказано: «Я поменял свои взгляды, я поддерживаю Путина и СВО». Ставров подписал ее, и его отпустили: «Это просто бумажка».

«Кому-то еще хуже»

Художник больше не верит, что его творчество может что-то изменить, и не понимает, «а какой шаг вообще рабочий». «Все, что мы можем сделать, — это помогать тем, кто вышел за нас, и уже находится там [в заключении], — считает он. — Я постоянно обвиняю себя в том, что я здесь, а не там… Никто из нас за наши действия не заслуживает никаких наказаний», — говорит Ставров.

Для того чтобы хоть как-то выйти из круга черных мыслей и ощущений, Сергей начал материально поддерживать одну семью политзаключенных. «Сидеть очень дорого, — объясняет он. — Любой некупленный кофе может помочь человеку в заключении». 

Но этого ему показалось мало. Примерно полгода назад он увидел, что в приюте «Ночлежка» ищут парикмахера, и отозвался на объявление. С тех пор он стрижет бездомных. А спустя некоторое время и сам начал обучать их стрижке, чтобы те зарабатывали себе на жизнь.

«Я понял, что как барбер могу дать ребятам возможность получить простой инструмент снова интегрироваться в общество, обучить их тому, что знаю сам, — стрижкам», — рассказывает Ставров.

И все же восстановиться после пережитого художнику очень трудно. Любые новости про политзаключенных вызывают у него панику: «Меня начинает триггерить, меня сильно колошматит, я перестаю читать новости вообще». Иной раз чувство постоянной тревоги выматывает: «Тогда становится все равно, что со мной вообще будет».

Ставров до сих пор размышляет о решении следователя отправить его в лечебницу. Не понимает, «это было спасение или это было наказание». В своих рассуждениях он допускает мысль, что сотрудник действительно мог ему помочь. С другой стороны, считает Сергей, «если они хотели наказать таким образом, они супернаказали. Я без всех, без сил, с поломанной жизнью, поломанной психикой… И это всё. Человек больше ничего не будет делать».

Впрочем, художник тут же поправляется: «Это не был травмирующий опыт. Меня не избивали, насилия не применяли… Того, что я ожидал и опасался, не было. Ведь кому-то еще хуже».

В материале используются ссылки на публикации соцсетей Instagram и Facebook, а также упоминаются их названия. Эти веб-ресурсы принадлежат компании Meta Platforms Inc. — она признана в России экстремистской организацией и запрещена.

• Теги:
• полиция
• правозащита
• протесты