Мы идем мимо гимназии, где училась Ахматова, где-то в паре сотен метров от нас — знаменитый лицей, где учился Пушкин, и Роман говорит: «В школе, в 10–11-х классах, у меня была учительница, которая умела разговаривать, как будто была своя. Не опасная, не страшная, умела услышать, с ней можно было спорить! И решать вопросы. Однажды, когда мы на пустом месте повздорили и я сказал что-то грубое, она скомандовала: “Так, Александров, мать в школу!” Я обалдел: я почти отличник! Не было такого никогда в моей “карьере”, чтобы вызывали родителей. Подумал: “Мне это не подходит!” Пошел на перемене после урока к ней и говорю: “Наталья Анатольевна, давайте решим этот вопрос сами!” И она сказала: “Все нормально, я погорячилась”. Когда рядом авторитарные взрослые, “вырастешь — поймешь”, “тебе слова не давали”, “еще не дорос”, “не твоего ума дело” — человек не то что не учится, а разучивается говорить. В раннем детстве я был уверен, что способность обо всем договориться — базовая настройка, но это плохо работало в мире взрослых, и я научился молчать. А учительница вернула право говорить».
Роман принял эстафету.
В педагоги он не собирался — вырос в поселке в Архангельской области, поступил в петербургский Университет технологии и дизайна и мог бы стать себе дизайнером.
Но что-то пошло не так. Вернее, очень даже так: переехав в большой город, Роман поразился количеству беспризорных детей и стал работать в благотворительном фонде, который им помогает. Учился рисовать сам и стал учить этому детей. А в процессе набирался педагогического опыта методом проб и ошибок.
Слон из папье-маше
В начале нулевых, когда Роману было двадцать с небольшим, он стажировался в Берлине по стипендии европейской волонтерской службы, и ему предложили поработать в Panke Schule — школе для детей с особыми потребностями. Индивидуальный архитектурный проект, вместо обычного рисовального класса — целая художественная мастерская. В России подобных школ тогда еще не было. Наставником Романа стал педагог и художник Бернд Пинглер.
«Я во всем помогал Бернду. Это была настоящая творческая лаборатория, где можно все. Он говорил: “Рома, пойдем в парк, нарежем ветки, будем скульптуры делать”. — “Скульптуры из веток?!” — “Ну да. В том году мы вообще слона из папье-маше делали…” Работа с Берндом научила меня быть смелее и помнить: мне по силам то, что мне интересно».
Мы сидим на берегу пруда, и к Роману, рассказывающему про слона, буквально примагничиваются утята, причем самые разные — и кряквы, и лысухи. Подплывают и внимательно разглядывают. Похоже, его сверхспособность заинтересовывать детей распространяется и на пернатых.
Зверь-река
В самом начале десятых режиссер Юлия Ефремова пригласила Романа поработать над спектаклем. Проект был временным, но участники не хотели расставаться и создали группу «Театр 3:16». Роман загорелся идеей добраться до отдаленных уголков Архангельской области, где нет никакого театра: «Я представлял, что мы отправимся по деревням, как бродячая труппа. У меня давно была мечта сплавиться по Северной Двине. Вот доедем до Великого Устюга, где она начинается, построим плот… Хорошо, что мы этого не сделали, — Северная Двина вообще-то огромная речища. А там, где Архангельск, в конце своего пути, она просто зверь-река. В итоге мы две недели добирались до Архангельска на автобусах, на попутках, навигационных катерах, которые следят за фарватером. Заехали в несколько детских домов, сыграли спектакль там, и это было чудесно. У нас были палатки, но ночевали мы в них, по-моему, всего две ночи — местные жители говорили: “Да вы чего, с ума сошли? Вас медведи порвут в лесу, идите к нам!”»
Беспамятство и вишни
Спектакль, который играл Роман вместе с коллегами по «Театру 3:16», был, на первый взгляд, прост — «Снежная королева» Андерсена. Но худрук предложила актерам выучить все роли, чтобы зрители сами выбирали, кому кого играть. «Ты мог стать Снежной Королевой, или Гердой, или Каем, или вороном Карлом, — поясняет Роман. — В какой-то момент мы обнаглели и решили, что будем предлагать зрителям заменять нас».
Поведение зрителей-актеров бывало непредсказуемым — некоторые решались отклониться от сценария. «Вдруг человек, который проходит путь Герды, выбирал остаться в саду вечного лета. Мы спрашивали: “А как же Кай?” — “Да нормально все! Здесь супервишни, я все забыла, меня расчесали золотым гребнем. Это то, что мне нужно, — беспамятство и вишни”. И мы говорили: “Окей, эта Герда нашла то, что ей нужно, теперь любой из вас может начать из этой точки. Кто хотел бы уйти из сада и продолжить путь?” Иногда за спектакль было несколько участников, которые перевоплощались в Герду и шли дальше, дальше и дальше». Труппа тоже продолжала передвигаться, выступая в детдомах, школах, а иногда и просто на улицах. Все шло хорошо, пока театр не добрался до Холмогор.
Выступление в местной школе превратилось в кошмар. «Мы ожидали, что в сцене с разбойниками зрители поддержат героиню, включатся. А они вдруг стали разбойниками и просто делали так: пыдыщ, пыдыщ!
Помню, как стоял и думал: “Что с этими людьми не так? Почему они сейчас расстреляли человека?” Герда погибла, и мы сказали: “Всё. Это финал”. — “А как же Кай?” — “Герды больше нет, значит, некому идти за Каем”. — “В смысле?” — “Вы же видели: ее застрелили”. Они ошалели, притихли, вышли. Их было человек пятьдесят, если не больше. Мы тоже все собрали и ушли.
Той ночью мы спали не в доме, а в лесу неподалеку, сидели вчетвером у костра. Вдруг из-за сосен выходят эти подростки — не деточки, а крупные северные ребята, человек двенадцать. Я подумал: “Кажется, нас ждут неприятности. У них к нам вопросики”. Они были недовольны исходом спектакля, такого с ними еще не случалось. “Мы пошалили!” — попытались объяснить они. “Да, но в этот момент все останавливается. Это был ваш выбор, нам он не по душе, но приводит вот к такому результату”.
В итоге мы отлично поговорили с ними и потихонечку в этом путешествии стали понимать, что театр может быть не только искусством — он помогает людям встретиться друг с другом».
Танцевать или плакать
Той же осенью, вернувшись в Петербург, Роман с коллегами стал искать единомышленников, чтобы сделать проект для детских домов в Петербурге — устроить там театральные студии с режиссером, художником-оформителем и психологом. Все это — без бюджета, силами волонтеров. Сам Роман стал работать режиссером в детском доме. А еще — художником в приюте «Транзит».
«Транзит» — это приют для детей — иностранных граждан, которые по самым разным причинам оказались в Северо-Западном федеральном округе. Роман вспоминает, что там были дети и подростки буквально отовсюду: из Средней Азии, Беларуси, Украины, Конго, Сьерра-Леоне, Египта, Вьетнама. Пока искали их родных, делали документы и покупали билеты, дети оставались в приюте — в закрытом учреждении, где им надо было чем-то заниматься. Находиться там они могли месяцы, а то и годы.
Общеобразовательной школы в «Транзите» не было, только домашняя: уроки по расписанию, но вместо школьных предметов — театр, занятия искусством, спорт и немного русского языка. Роману предложили вести творческую мастерскую. Зарплата была символической, но в «Транзите» он проработал два с половиной года. Почему? «Это было важное место, люди с особыми историями — люди, которых продавали в рабство, люди, которые бежали от войн, люди, которых украли, люди, которых бросили родители. Очевидно, люди с судьбами гораздо сложнее моей, гораздо сложнее судеб моих близких. Дети были серьезные, глубокие, мне хотелось дать их историям раскрыться, но так, чтобы им было безопасно».
Роман навсегда запомнил, как «с этими юными художниками происходила какая-то магия», как они радовались, когда им удалось сделать домики — декорации для спектакля: «Только что ничего не было, и вот в пространстве появилось нечто, что свидетельствует об их действии, фантазии и способности занять место в физическом мире».
Он вспоминает, как в один день после рейда силовиков в приют поступило много почти совсем взрослых парней — еще несовершеннолетних, но у некоторых уже были собственные дети. Пришлось просить их помогать младшим в группе — вырезать домики по эскизам. «Было здорово дать им задачу — посильную и интересную. Заодно они почувствовали себя покровителями этих маленьких детей. А потом один из парней говорит: “Я тоже хочу сделать домик!” — и рисует эскиз: листочек, в центре гриб большой, а по бокам два грибка поменьше. Говорю: “Вау, Ахмеджон! Классные грибы! Супер! Давай еще белку и лес!” А он смотрит на меня и говорит: “Это мечеть!” Мне было ужасно неловко, а он и правда сделал мечеть — огромную, многоэтажную, очень красивую».
Опасные ситуации тоже бывали: например, когда мальчик, который сбежал от пьющих родителей и год прожил один в землянке в лесу, не выдержал насмешек и пошел на обидчика с канцелярским ножом…
Роман признается, что иногда, оставшись один, закрывал дверь мастерской и танцевал от радости, если получилось провести хорошее занятие, или просто ложился на пол и лежал пластом, если все пошло наперекосяк.
«Что с вами случилось, ежи?»
До появления Романа ребята из «Транзита» практически никуда не выезжали, а ему удалось организовать дюжину поездок. Самые запоминающиеся — в деревню сопровождаемого проживания Светлану. Ребята жили в палатках, сами готовили еду, помогали на огороде, и так две недели. Но главное — постоянно находились рядом с людьми, у которых есть физические или ментальные особенности, что для подростков оказалось непривычно. «Надо было видеть их, когда мы туда приехали: “Бе-бе-бе, куда вы нас привезли?” Но потом они выдыхали, переставали напрягаться и чуть не плакали, прощаясь с жителями деревни. Я думал: “Вау! Что с вами случилось, ежи?” Они получили какую-то особую прививку в жизни. И теперь понимают: люди разные, и это не страшно. Это самое дорогое».
«Транзит» был очень важен для Романа, но ему все еще не хватало знаний и опыта. Он пошел учиться к известному педагогу Диме ЗицеруФизическое лицо включено в реестр иностранных СМИ, выполняющих функции иностранного агента на семинары по неформальной педагогике и гуманистическому подходу, а потом стал работать в знаменитой школе «Апельсин». Там Романа ждала команда мечты, и он столь многому в ней научился, что «дальше оставалось дело за малым — находить себе задачи посложнее».
«Прогулы»
Осенью 2020-го Роман внезапно оказался без работы, зато вместе с друзьями-единомышленниками Марией Сидоренко и Ольгой Пашко на одной кухне. «Мы жили в одном коливинге, очень-очень много разговаривали. И в какой-то момент решили вспомнить свой опыт. Что для нас в детстве было по-настоящему значимо, что заряжало? Конечно, тусоваться с друзьями на улице. Когда все сделано, все от тебя отстали, ты выходишь и живешь во дворе. Понятно, что у всех дворы разные: у Оли Пашко — московский двор, у меня — поселок, а у Маши Сидоренко — Омск. Но было очевидно, что мы все как-то находили себя в этих пространствах. И мы решили: будем устраивать дрейфы по городу, просто гулять. И придумали “Прогулы”».
Роман подчеркивает: это не экскурсии и не образовательная программа, а «возможность прогулять всё, что детям запланировали родители, а для родителей — возможность прогулять свои родительские обязанности и несколько часов побыть свободными людьми».
Четких маршрутов у «Прогулов» нет — только темы, которые помогают на чем-то сфокусироваться, например на тенях и свете, на французах в истории Петербурга, на прохожих, на страшных историях, на праздниках — календарных и выдуманных. Иногда пространство как будто специально показывает то, что ищут прогульщики, а иногда — нет. Но уже пять лет с осени по конец весны почти каждое воскресенье они отправляются в путь.
«Сколько тебя влезет в коробку?»
«Есть в памяти и в сердце те “Прогулы”, которые были чудом — как на машине времени возвращали в детство, — признается Роман. — Например, однажды мы проходили мимо мусорки в центре, а там стояло много коробок — чистеньких, только что вынесенных. И выпал снег. Я говорю: “Вау! Какая большая коробка, интересно сколько вас туда влезет!” — “Роман, интересно, а сколько тебя туда влезет? Ты влезешь целиком или что-то будет торчать?” Короче, мы провели в том дворе рядом с помойкой почти час — катали друг друга в коробке. Вряд ли я бы такое придумал специально: дорогие друзья, пойдемте на помойку, найдем коробку, будем туда залезать, вылезать, катать друг друга, смеяться про это.
Или был “Прогул”, когда мы решили: “Давайте сделаем так, чтобы каждый двор нам запомнился!” Прошли несколько дворов у метро “Василеостровская” и в каждом что-то нашли: в одном — полуподвальную мастерскую художника, где он выставку собирал (и мы зашли к нему, он кучу всего рассказал), в другом — какие-то невероятные трубы, в которые можно было кричать и дудеть. А в третьем мы встретили дворника, он колол лед на тротуаре. Мы попросили его дать нам попробовать и чистили тротуар вместо него!
“Прогулы” — важная история про то, чтобы участники могли сами себя занять. Не просто “Ну, чем вы нас развлечете? Что вы для нас устроили?” — “Ничего, мы просто идем по городу. Но ты можешь прямо сейчас что-то придумать. Или нет. Хочешь немножко пострадать — пострадай. Хочешь, вместе пострадаем. Ты как страдаешь обычно? Ноешь? Давай вместе поноем. Я тебе, ты мне”. И в какой-то момент это становится смешно».
Прятать секретики в мире
Теперь «Прогулы» есть и в Испании, и в Израиле, но первые, аутентичные «Прогулы», которыми вдохновились последователи из других стран, родились на обычной питерской кухне.
«Я недавно встретился с девчонкой, которая одна из первых пришла на “Прогулы” и не пропустила ни одного, пока не уехала с семьей в Израиль, — говорит Роман. — Тогда ей было девять, теперь — четырнадцать. Она сама написала, захотела встретиться, рассказала про свою жизнь и много говорила про “Прогулы” — насколько для нее это было важно. Мне трудно принять такую благодарность — все еще кажется, что я делаю это для себя. Но кто-то это помнит, несет с собой по жизни и благодарит меня за такой опыт».
Ромин смартфон буквально разрывается от оповещений, но он не спешит на них реагировать: «Я не тот человек, который все время на связи. То есть по работе — да, но звонить и подолгу разговаривать я не умею». При этом признается, что очень рад, когда вдруг спустя годы ему пишет кто-то из ребят, с которыми он пересекался, и рассказывает о себе.
Однажды написала девушка — поблагодарила за то, что рассказал ей про театр, дал попробовать силы. Теперь она учится в Ярославском театральном училище. Свое послание закончила словами, что абсолютно счастлива от того, что делает. Роман говорит: «Прочитав это, я тоже был очень, очень, очень счастлив. Я будто прячу в мире секретики, как белка — желуди, забываю про них, а потом вдруг нахожу».
Колесики доверия
Летом у Романа сплошняком театральные лаборатории и детские лагеря — сначала в петербургском «Нормальном месте», потом во Владивостоке (часть проекта «Контур культуры» благотворительного фонда «Новый учитель»), потом в Ленобласти от педагогического объединения «Все дела». У каждого лагеря свое «лицо»: тот, что в «Нормальном месте», получился самым инклюзивным, в Ленобласти — семейным, с ребятами, которые участвуют в таких поездках из года в год. А во Владивостоке все началось с того, что дети могли выбирать из множества творческих лабораторий, и, когда они заходили к Роману, он говорил: «Будет трудно, потому что хочется поставить спектакль в финале. Мне ужасно интересно, если вам тоже — класс. Если вы готовы напрячься, я буду рад. Но если вы не выберете мою мастерскую, я буду рад, пожалуй, еще сильнее — значит, вы нашли что-то, что вам подходит больше». Это занимало минуту, потом он предлагал: «А теперь спросите все, что вам важно знать про меня, про процесс, про то, что, как и зачем мы будем делать». Один юноша серьезно спросил: «Почему вы лысый?»
В итоге Роман и 14 примкнувших к нему детей сделали форум-спектакль — это одна из форм социального театра, основанная на реальной истории и активном взаимодействии всех со всеми, включая зрителей. Придумавший такую форму Аугусту Боал был даже номинирован на Нобелевскую премию мира — считается, что форум-театр помогает в решении конфликтов.
Но, как говорит, Роман, поставить спектакль не самое сложное:
«Если у этой “машины” появляются колесики доверия, то она очень быстро едет. А если нырнуть сразу — “Ребята, спектакль, давайте, соберитесь!” — все время что-то дребезжит, отваливается, ломается. Как будто секрет успешной работы, которая приведет к общему результату, в том, чтобы у людей было время друг друга рассмотреть и понять, что мы разные, но каждому есть место».
В петербургском «Нормальном месте» разными были буквально все: «Есть фотография — селфи, ребята сами себя снимали, — и на ней мальчишка из приемной семьи, этнический цыган, девочка из Узбекистана, мальчишка из Китая, родители которого переехали сюда, когда он был еще маленьким, девчонка из интеллигентной петербургской семьи, девчонка из Донецка. Где еще они пересекутся? Возможность больше узнать про людей, с которыми мы раньше не встречались и о которых судили только по чужим словам, делает нас сильнее».
«Моя территория»
Одно дело — устраивать летний лагерь для детей на свободе, совсем другое — в местах ее лишения.
Пять лет назад Роман впервые побывал в Себежском СУВУ — специальном учебно-воспитательном учреждении, а теперь ездит в воспитательную колонию в Архангельской области. Недавняя, августовская поездка оказалась самой сложной.
В окошке зума — изможденный Роман, неделю работавший с раннего утра до двух-трех часов ночи. Он приехал в колонию с коллегой Анной Фоминой и небольшой командой педагогов, которые прошли предварительную подготовку, но сработаться еще не успели и многих трудностей не ожидали. Расходы на работу покрыли небольшой грант, выделенный Благотворительным фондом Потанина, и пожертвования друзей.
В воспитательной колонии отбывают срок подростки от 14 до 18 лет. Некоторых, когда они достигнут совершеннолетия, на оставшийся срок наказания отправят в исправительную колонию. Статьи самые разные, а одежда у всех одинаковая, и дни тоже: построения, досмотры, форма установленного образца, большую часть времени вокруг одни и те же люди.
Роман там уже в пятый раз, но ему впервые разрешили проводить занятия на улице, чтобы не тесниться в жару в душном помещении.
Поморская филармония и Архангельский театр драмы согласились выделить его команде удобную мебель — столы и стулья. «Пацаны помогли все это разгрузить, были рады нас видеть, — рассказывает Роман. — Никак не могли поверить, что это для них». А потом два стула… исчезли.
Стулья спрятали за шкафом в столовой. Зачем? Наверно, чтобы во время дежурства было удобнее. Почему? Возможно, чтобы самоутвердиться.
«Тюремная атрибутика и лексика в этой колонии запрещены, — говорит Роман, — они приводят к иерархичности и кастовости. Здесь, в отличие от многих других учреждений, ни того ни другого нет. Но сюда попадают очень разные подростки, из разных социальных контекстов. Кто-то вырос в семье, где брат и отец в тюрьме и это не считается зазорным. Такие подростки ищут лазейки. Если в скором времени их ждет перевод во взрослую колонию, они пытаются выслужиться, заработать себе репутацию неуправляемых бунтарей. Один из них сказал мне: “Ты не понял, где вы сейчас. Это моя зона, это моя территория, я здесь главный, а вы вообще-то в гостях”. Такое поведение, конечно, ранит, и воспитатели с ним борются.
К счастью, среди подростков в колонии есть и совсем другие люди, и их больше. В конце дня они подходили и говорили: “Спасибо огромное, что поговорили со мной”. Или: “Спасибо огромное, что такую штуку сделали с нами. Это было круто”, “Спасибо, что на Толика внимание обратили”. Поэтому всю неделю я летал — то вверх, то вниз. Я, правда, иногда ловил себя на мысли о том, что не понимаю, зачем я здесь, почему я здесь, так ли трачу свою жизнь, как хочу. Но потом кто-то подходил и говорил искреннее спасибо, и я снова понимал зачем».
Настоящий детектив
Роман перечисляет, что они с командой успели: кинофестиваль, игры с поливанием водой, квест, квиз, мастер-классы, плетение фенечек. Но больше всего удалась, похоже, ролевая игра, участники которой должны были раскрыть преступление — кражу манускриптов из музея.
«Было четыре подозреваемых: директор музея (это я), историк, аспирантка, которая изучает манускрипты, охранник. И пять команд — детективных агентств, — рассказывает Роман. — “Детективы” обсуждали, кого и как будут допрашивать, что им нужно, улики, алиби и так далее. Чтобы ребята почувствовали себя настоящими детективами, мы задекорировали спортивную площадку. Затянули столы крафтом, нарисовали на них схематические портреты подозреваемых, обозначили стрелками связи между ними, натянули кругом сигнальную ленту, как будто преступление произошло здесь и сейчас. И они включились! Но в какой-то момент их позвали на построение — это регулярная обязательная проверка-пересчет.
Мы, “детективы” и “подозреваемые”, остались на поле, а все остальные — рядом, за сеткой. Было понятно, что построение займет время, что ребята отвлекутся и могут потерять интерес, поэтому мы начали перекрикиваться через площадку от имени персонажей. Кто-то обвиняет в “краже” меня, то есть директора музея, я возмущаюсь: “Как вы смеете? Я не мог такого сделать!” Ребята из-за сетки кричат: “Ничего не говорите! 51-я статья, вы имеете право молчать!” А потом я слышу, как один пацан другому говорит: “Это по-настоящему или они для нас?” Магическое мышление включилось! И когда их отпустили, они ломанулись обратно и чуть не сбили ведущих с ног».
Застрявшие в детстве
Когда в конце смены Роман раздал участникам лагеря анкету, многие из них написали: «Спасибо, что вы с нами поговорили», «Мне нравится с вами говорить», «Здорово, что вы со мной разговариваете». В анкете был вопрос: поможет ли вам такая программа избежать рецидива и повторного попадания в тюрьму? И те, кто ответили «да», пояснили: «Да, потому что я знакомлюсь с людьми, про которых даже не подозревал, что такие бывают». Или: «Мне казалось, что все взрослые не очень, а вы взрослые, но вы другие, значит, в мире можно встретить других людей», «Вы учите меня разговаривать», «С вами я могу быть открытым». Один парень даже сказал, что, когда вырастет, сам хочет быть в такой роли, как Роман, — поддерживать осужденных.
«Ребята часто говорят, что их дни похожи на День сурка — одно и то же по кругу. И основной запрос там просто на разговор, — рассказывает Роман. — Люди, которые работают в этой колонии, стараются делать по максимуму, организовывать как можно больше мероприятий. Но к каждому подростку воспитателя не приставишь. Мне часто напоминают: “Роман, не забывайте, что это колония”. С одной стороны, надо сделать так, чтобы жизнь там не была мучительной. С другой — важно, чтобы подростки понимали, что это ФСИН — система исполнения наказаний, а не предоставления возможностей, чтобы они не хотели туда вернуться».
Роман цитирует девушку-ведущую из своей команды: «Мальчики спросили, сколько мне лет. Я сказала: “Двадцать”. И они удивились, что я живу одна, далеко от дома, учусь в университете, участвую в проектах, как этот, и в других. А они как будто “зависли” в том возрасте, когда оказались в колонии, — в возрасте подростков, а то и вовсе застряли в детстве. Хотя в реальности мне двадцать, а некоторым из них девятнадцать».
Про надежду
Не все, кто вызывается поехать в колонию, к этому готовы: в прошлый раз Роман вместе с коллегами объявил опен-кол и отобрал 12 человек, но весь путь от созвонов до окончания смены прошли только семеро. Зато некоторые начинают собирать собственные команды. «Сегодня говорил с Машей из Архангельска, которая была с нами в августе, — рассказывает Роман. — Она и еще несколько человек снова собираются в колонию — в третий раз за месяц. Мы говорили почти два часа — у нее много вопросов. Людей, которых она собрала, надо поддерживать, подсказывать, как и что они могут организовывать и проводить».
В Роминой жизни много работы — в театре KUKFO («Кукольный формат»), студии «Да!», Центре святителя Василия Великого — с подростками, которые в конфликте с законом. Кроме всего прочего, Роман еще и больничный клоун. Но колонии — самое сложное, то, с чем хочется что-то сделать, причем немедленно.
«После подростков в колониях — что? К подросткам, живущим на Марсе? — размышляет он. — Невозможно везде успеть, и как будто следующий шаг — передавать знания и навыки, масштабировать эту историю».
В июне Роман закончил обучение в Московской школе профессиональной филантропии. «Я сейчас готовлюсь к регистрации НКО, которая позволит мне работать с подростками в воспитательных колониях не эпизодически, а регулярно. Самое главное в работе с любыми сообществами, а уж с детьми тем более — это регулярность. Только благодаря ей возникает качественная связь и шанс на то, что у подростков появятся значимые взрослые. Кто-то, кто, как Наталья Анатольевна для меня, станет ориентиром», — говорит Роман, снова вспоминая свою учительницу, с которой можно было спорить, которая «вернула право говорить».
НКО нужна Роману, чтобы привлекать средства, обучать локальных специалистов и привозить в колонии опытных педагогов из других городов. И ездить не только в Архангельскую, но и в другие колонии. Он перечисляет: материалы для мастер-классов и творческих лабораторий, оформление пространства, чтобы хотя бы ненадолго превращать привычные места во что-то небывалое, билеты, проживание, оплата работы участников команды — все это требует немалых средств. Подготовка одной смены в колонии — месяц работы. До сих пор Роман с коллегами делал упор на грант, но собирается привлекать и частные пожертвования.
Сейчас Роман собирает документы для новой НКО и размышляет, насколько реально изменить с ее помощью систему: «Это непросто, сейчас представляю себе, что дом построить легче. С домом понятно: проект, строители, материалы. Нужно сколько-то лет, и он будет готов, поехали! А здесь для меня еще очень много неизвестных, но это ужасно интересно. Это про надежду. Если не требовать от себя чуда, помнить, что наколдовать я ничего не могу, то надо устроить так, чтобы ребенок, если уж он оказался в колонии, нашел в себе опору и смог дальше жить».