«Верните мне мою жизнь»
Осенью 2022 года в Россию приехало множество беженцев из Харьковской области. Они оказались едва ли не самыми бесправными среди тех, кто бежал от бомб. В их бордовых паспортах нет российской регистрации, тогда как у переселенцев из Донецкой, Луганской, Херсонской и Запорожской областей регистрация, как правило, есть. По словам волонтеров, именно переселенцы из Харьковской области до сих пор нуждаются в помощи больше других. «Такие дела» побывали в городе Лиски и поговорили с этими людьми
Многие беженцы из Харьковской области до сих пор живут под Воронежем. Из-за отсутствия регистрации они оказались особенно уязвимы. За три года войны некоторые так и не смогли найти работу и справиться с потерей дома. Официальные ведомства отвечают на жалобы переселенцев отписками, и только волонтеры продолжают им помогать. Дополнительной травмой для беженцев стала агрессия, ксенофобия и недоверие со стороны местных.
У озера в осеннем тумане на раскладных стульях сидят рыбаки. Сквозь клочья тумана видны еще зеленые горы с белыми прожилками. Вокруг огненный, рыжий лес. «Ту сторону», где раскаленные осколки снарядов зажигают пожары, не видно. Но она близко.
Рыбаки охотно обсуждают переселенцев:
— Беженцы? Да, много понаехало. Сидят теперь где-то и дроны на нас наводят. Сирена каждый день херачит. Рыба пуганая.
Пожилой рыбак натягивает леску. Долго молчит, потом вдруг бросает:
— Хорошо им. Все им тут на халяву: жратва, жилье… Полный пакет, мля. А у меня внука туда забрали…
«Все разговаривают на том же языке. Но всё чужое»
«Дома своего у меня нет, прописки нет, региональный материнский капитал получить я не могу», — произносит Ирина, мать четверых детей. Сейчас она обнимает семилетнюю дочку. Девочка такая хрупкая — меньше и ниже, чем обычно дети ее возраста.
Ирина с детьми приехала в Россию из поселка Ковшаровка Купянского района Харьковской области. Ей 43. Черноволосая, собранная, энергичная. Сначала жила в Москве, у подруги. Но там не делали временную регистрацию. А без нее нельзя подать документы на гражданство, оформить детей в детский сад, школу, устроиться на работу.
В декабре 2022 года Ирина переехала с детьми в город Лиски Воронежской области. Знакомые рассказали, что здесь проще оформить документы и дешевле снимать жилье. В Лисках женщина сняла квартиру за 10 тысяч рублей в месяц.
«“Убитая”, конечно, — вздыхает Ирина. — Угловая, холодная, электрика не работала. Зато недорого».
К тому времени Ирина была на третьем месяце беременности и планировала сделать аборт. Но в Москве без регистрации ей отказались прерывать беременность. А хозяйка квартиры в Лисках поначалу не хотела регистрировать Ирину даже временно.
«Судьба, значит, была моему малышу родиться. Было очень, очень тяжело, — вспоминает женщина. — Я на работу выйти не могла, так как уже в положении. Пособий никаких: нет регистрации, нет гражданства».
Через несколько недель хозяйка все же сделала регистрацию. Но получить землю как многодетная мама Ирина все равно не может: нет постоянной регистрации.
В марте 2023 года Ирина оформила гражданство, но в пособии на детей ей тоже отказали, потому что нужно было предоставить справку о доходах.
«Какие доходы? Нас старший сын содержал. Ему 22 года. Работал в Москве. Мы жили на 10 тысяч рублей в месяц. Всю одежду, посуду, постельное белье нам дали волонтеры».
После рождения сына стало полегче. Ирина как малоимущая получает единое пособие — 45 тысяч рублей в месяц на трех несовершеннолетних детей и еще 6 тысяч рублей раз в год. Из них 20 тысяч уходит на аренду квартиры и коммуналку. Но еще ее детям нужно лечение.
У Сабины, семилетней дочери Ирины, бронхиальная аллергическая астма. Летом 2023 года она чуть не умерла — врачам пришлось вводить ее в искусственную кому. Девочку удалось спасти, но с тех пор ей нужно принимать много лекарств. Ирина покупает их сама. В месяц на это уходит около 5 тысяч рублей. Ингалятор должны выдавать бесплатно. Но для необходимой дозировки в поликлинике его нет, приходится покупать. А теперь нужны еще и ежедневные уколы — 350 рублей каждый.
Сыну Ирины 12 лет. У него деформация ног. В Украине была инвалидность, а в России ее не дали. В Лисках подходящего врача не нашли, теперь ездят в Москву к платному ортопеду и ревматологу.
«Все так дорого. Коммуналка растет, прием у аллерголога — 2,2 тысячи рублей, у ортопеда — 6,3 тысячи. В школу, на зиму детей только волонтеры одевают. Я не знаю, как мы будем без них! Хочется жить, а не существовать».
Ночами Ирина работает на складе маркетплейса. В шесть вечера уходит, в 10 утра возвращается.
«Работа на выживание. Привозят коробки с товаром, мы их сортируем и ставим на полки. За эти коробки драка. Чем больше ты коробок схватишь, тем больше заработаешь. За каждый отсканированный штрихкод и положенный на полку товар платят 3 рубля 41 копейку. Мне удается за 12 часов заработать 3 тысячи, иногда 5. Еще 13% вычитают».
Общается Ирина только с земляками, такими же беженцами.
«Как-то так получилось, — пожимает она плечами. — Вроде бы все разговаривают на том же языке. Но всё чужое. Здесь иногда мне высказывали: “Зачем вы сюда приехали? Зачем вы нам тут…” Так я очень хочу домой! Верните мне мою жизнь! Я очень хочу быть там, где я была. Мы к вам не рвались. Нам хорошо было и дома».
Сына Ирины травят в школе: разбрасывают тетради, толкают. Один раз назвали «хохлом».
«Сын мне сказал, что это я виновата, что он здесь без друзей. Мол, зачем мы сюда уехали. Там, дома, у него были друзья. Но ведь сейчас и дома нашего нет. И лес весь вокруг заминирован…»
Все беженцы из Харьковской области по-прежнему надеются на денежные сертификаты, на которые можно купить жилье. В 2023 году их действительно выдавала военно-гражданская администрация Харьковской области — правда, не всем. Сейчас сертификаты не выдают, но люди все равно ждут и продолжают писать обращения в военно-гражданскую администрацию. Сама Ирина уверена, что в ближайшее время никто ничего не получит.
При этом в обязанности администрации входит и юридическая поддержка переселенцев. Но, по словам местных волонтеров, ведомство не помогает ни с получением гражданства, ни с поиском работы, оформлением регистрации, льгот и пособий.
«Я очень благодарна России»
Маленький город Лиски Воронежской области — как будто отражение украинского Купянска, до которого отсюда около 200 непреодолимых километров. Такой же растянутый, прижатый к реке и меловым холмам одноэтажный город. Частных огородов и крошечных яблоневых садов здесь больше, чем многоэтажек. В Лисках особенно много беженцев из Купянского района.
«Похож на наш город, очень», — объясняет Даша.
Красивая и совсем юная девушка, в Купянске Даша работала воспитательницей в детском саду. А в Лисках устроилась на птицефабрику. Десять часов стоит у конвейера, снимает кожу и осколки костей с разрубленных куриных тушек. Правда, в Лисках на птицефабрике платят в три раза больше, чем в детском саду. А Даше нужно растить сына и вообще строить жизнь заново. Вместе с ней в Лиски приехала вся семья: муж, сын, мать Татьяна. Все работают, есть хотя бы на что снимать жилье.
«Всё ждем и ждем этот сертификат на жилье, должны же его в конце концов дать, — говорит мама Даши Татьяна. — Я два года судилась за пенсию. Мне отказывали, было семь судов, и в итоге назначили 12 тысяч рублей. Иногда думаешь: “Может, и хорошо, что нет своего жилья. Нечего больше терять”».
У Людмилы другая история.
«Как же так?! Ну как в 69 лет жить на пенсию 14,5 тысячи рублей и еще снимать квартиру?!»
Людмила возмущена. Она всю жизнь прожила в Купянске. Работала 40 лет — сначала медсестрой в детском саду, потом, когда садик закрыли, продавщицей.
«У меня в трудовой книжке нет одной печати, поэтому не весь стаж учли. Назначили пенсию 12 тысяч рублей. Плюс социальная доплата. В Украине у меня пенсия была примерно такая же. Но был налаженный быт, квартира».
Людмила приехала в Лиски с дочерью в сентябре 2022 года. Они обе вдовы. Дочь работает медсестрой в районной больнице, получает 30 тысяч рублей. Вдвоем на квартиру им хватает. Одеждой и лекарствами женщин до сих пор обеспечивают волонтеры. Продукты Людмила покупает только со скидкой.
«В “Магните” такие корзины есть — со скидками, — поясняет она. — Хлеб там, например, по 10 рублей. Еще косточки беру. Когда они по 70 рублей килограмм, когда по 60. С ними и первое, и второе можно сделать. Сварил косточки — суп получился. Мясо с них снял — вот и второе. Еще в Воронеже, в Красном Кресте, иногда бесплатно выдают продукты. Но это два часа на электричке ехать. С моей пенсией дорого получается.
Я очень благодарна России, — произносит вдруг Людмила. — Нас приняли здесь. Мы же бежали всего с одной сумкой. Мы в Лиски приехали, потому что здесь очень много наших, купянских… Я купянская, всю жизнь прожила там. Домой уже не попаду никогда, это ясно. Мне 69 лет, немного жить осталось».
«Как я брошу этих людей?»
Беженцам не от кого ждать помощи, кроме как от волонтеров. Но у них самих сейчас большие трудности. Марина — одна из многих жителей Москвы, которые помогают переселенцам. Они собирают просьбы нуждающихся и отправляют им в разные города России одежду, обувь, продукты и предметы первой необходимости.
«Людмила Викторовна к нам обратилась впервые только в 2025 году, — рассказывает Марина. — Они с дочкой просто не знали, где искать помощи. И попросили то, что просят беженцы в самом начале: одеяла, подушки, одежду».
Сейчас Марине и ее помощникам нечем платить за склад, где они хранят вещи для переселенцев.
«У нас большое помещение — 100 метров, но за аренду мы платим сравнительно мало, нам сделали скидку. И все равно денег не хватает. Люди очень устали от боевых действий, устали помогать тем, чье положение радикально не меняется. Но у меня постоянно очередь из нуждающихся — и как их бросить? Я не знаю, сколько мы еще протянем».
У белгородских волонтеров, которые помогают сейчас в основном беженцам из Харьковской области и из российского приграничья, ситуация еще хуже. Центр помощи Юлии Немчиновой с 2022 года накормил и одел больше 100 тысяч человек. Несколько раз в неделю на складе организации выдают продуктовые наборы и одежду. И всегда за ними очередь. Отдельно центр помогает самым «сложным» беженцам: пожилым, людям с инвалидностью, лежачим, многодетным семьям. Все это за счет пожертвований и грантов. Но сейчас центру нечем платить за аренду помещений, где хранится гуманитарная помощь.
«У нас два помещения, — рассказывает Юлия Немчинова. — Аренда почти 90 тысяч рублей. Мы платили за счет региональной субсидии. Но в этом году ее урезали на 30%, и платить стало нечем».
Регион предложил центру бесплатное подвальное помещение, однако оно оказалось затоплено водой.
«Я подавала на все гранты, которые только существуют, — продолжает Юлия. — Но ничего не получила. Обращалась к местным министрам, писала в коммерческие организации… Они дают деньги на патриотические концерты, а нам нет. Хожу и клянчу, ищу деньги как могу. Везде отказ. Я в отчаянии. Люди идут и идут — старики так постоянно. Как я брошу этих людей? У меня подопечная беженка из Харьковской области — у нее онкология, четверо детей, муж умер, жилья нет… Я должна ей отказать теперь в помощи? Мы еще месяц продержимся, потом все, конец».
Вы можете помочь волонтерам, чтобы они продолжали свою работу.
«На нас как будто клеймо»
Светлана — мать троих детей. Она приехала с мужем и детьми из поселка Двуречное Купянского района. Три года семья Светланы жила в воронежском пункте временного размещения (ПВР). Он расположен в промзоне. В ПВР суровые правила: после 10 вечера нельзя выходить на улицу, нельзя на несколько дней выехать с территории, нельзя самим готовить, нельзя купить стиральную машину. По словам Светланы, в столовой периодически давали испорченную еду (она несколько раз отравилась). А ее 10-летнего сына не пускали после 10 вечера в туалет и попить воды.
«Очень страшно за детей: у них нет своего дома, мы не можем дать им опору, — вздыхает Светлана. — Раньше была какая-то перспектива: крыша над головой, фундамент под ногами. Теперь день прошел — и ладно. Как дальше? Я уже и плакать устала, и думать за это устала».
Сотрудники ПВР нередко оскорбляли беженцев, вспоминает Светлана.
«Девочкам нашим, которые на складе “Озона” по ночам работают, говорили, что они ходят дроны запускать. Говорили: “Понаехали! Наши пацаны гибнут там, а вы тут сидите на всем готовом”. Но мы не по своей воле здесь очутились, люди пешком шли по заминированным полям. Идет война, а я и мои дети получаемся как бы противник. Но я всегда была за Россию, хотела быть с Россией, мы верили России! С другой стороны, я коллаборант получаюсь. В Украине меня посадят в лучшем случае».
Пятнадцатилетнюю дочь Светланы жестоко травили в школе: «Гнобили, прессовали страшно ее. За то, что она с Украины, что она “хохлушка”. Одноклассники угрожали, что “на круг” ее пустят, ногами в лицо тыкали».
Родители последовательно обращались к завучу, директору, в комиссию по делам несовершеннолетних. Подростка, который организовал травлю, поставили на учет в ПДН, но издевательства не прекращались. Одноклассник девочки звонил мужу Светланы и угрожал ему. Тогда родители написали заявление в прокуратуру: подростка поставили на учет и там. Дожидаться, когда его образумят, Светлана не стала. Дочку перевели сначала на дистанционное обучение, а потом всех детей — в другую школу. Там они просто не говорят, что приехали из Украины.
Светлана эмоционально рассказывает все новые и новые истории. Волнуется, встает и обнимает себя руками.
«Оскорбления эти постоянно — в транспорте, на рынке. Я недавно ехала в автобусе. Вошла женщина молодая с девочкой лет четырех. И что-то она сказала на суржике. Боже мой! Бабулечки в автобусе как завелись: “Понаезжали, твари, нацики, бандеры” — это сейчас тут очень модное слово. Ребенок испугался, плачет. Женщина в слезах стоит: “Да что мы вам сделали? В чем мы виноваты?” Она на остановке выскочила. А я сижу реву. Всю дорогу ревела. И так это дико. Война эта началась вроде бы, чтобы нас, русскоязычных, не притесняли по национальному признаку. Чтобы не было нацизма. А что тогда, я вас спрашиваю, здесь происходит?»
Светлана зарабатывает тем, что делает маникюр, ее муж разнорабочий. Как рассказывает женщина, многим беженцам из Харьковской области сложно трудоустроиться из-за места рождения, которое указано в паспорте. Работодатели отказывают в том числе и потому, что заранее предполагают: переселенцы на рабочем месте не найдут общего языка с местными.
«На нас как будто клеймо — “хохлы”, — разводит руками Светлана. — И так больно, что это на наших детях отражается. У нас у всех российское гражданство. Но мы всё равно с клеймом. И клеймо это — место рождения. В паспорте прописки нет, но стоит место рождения. Работодатель смотрит эту запись и не берет на работу. Меня подруга спрашивает: “Да сколько же это будет длиться?” — “Всю жизнь”, — отвечаю».
Светлана говорит, что никогда не сможет чувствовать себя «своей» в России.
«Мой 10-летний сын ко мне раз в месяц приходит, плачет: “Мам, я домой хочу, мама, мы тут чужие”. Я мать, я должна его поддержать и успокоить, а у меня самой внутри все разрывается. Ведь он прав».
В Воронежской области действует программа по переселению беженцев из ПВР в арендные квартиры. Региональному бюджету дешевле оплачивать съем квартиры, чем содержать людей в пунктах временного размещения. Светлана подала заявление — и через четыре месяца ее семью переселили в квартиру. Невзирая на все сложности, она очень благодарна. Считает, что ее семье повезло: выезда из ПВР можно ждать больше года.
Несмотря на то что семья смогла переехать в квартиру, тревога о будущем не исчезла. О жилищных сертификатах Светлане тоже ничего не сообщили.
«Тут у нас договор аренды на год. А что дальше? Неизвестно. Рано или поздно нас попросят отсюда. Но ипотеку мы не потянем, снимать жилье не сможем. Куда идти?»
«Я смирилась со всем на свете»
Катя выглядит очень усталой. Ей 48 лет. Она уже три с половиной года живет в пунктах временного размещения вместе с сыном и рыжим котом. Никак не может найти постоянную работу. Взгляд у нее детский, добрый и совсем потерянный. Она похожа на ребенка, у которого отняли веру в то, что в жизни существует радость.
Катя курит, очень мало спит, принимает успокоительные и почти все время плачет. Она всю жизнь прожила в поселке Купянск-Узловой. Работала приемщицей составов. Проверяла целостность пломб, готовность поезда к отправлению.
«Я не выезжала никогда из дома, — тихо рассказывает Катя. — Меня укачивает. Но в Россию пришлось ехать через Украину и Европу. Я очень хотела быть здесь, со своими. Когда российская армия от нас уходила, у нас не было эвакуации. Кто без транспорта, денег — все остались там. Когда мы сидели в подвале, мы были всей душой с Россией. Я давно смотрю российские каналы, на все российские официальные телеграм-каналы подписана. И мы мечтали, что вот с Россией у нас все-все будет хорошо…»
Вместе с мамой Катя смогла выехать в сторону Польши, где работал ее сын. Там на полгода устроилась на завод по производству микросхем для бытовой техники. Вместе с сыном они копили деньги, чтобы уехать в Россию.
«Я была так счастлива, когда пересекла границу. Я еду к своим!» — вспоминает Катя и снова плачет.
Катя с сыном долго не могли найти работу. Нужно было российское гражданство, а для него требовалось перевести с украинского языка документы и нотариально их заверить. Это стоит в общей сложности около 20 тысяч рублей. А денег нет. Замкнутый круг. Наконец Катя нашла организацию, которая брала на работу без документов.
«Нас возили в дома к богатым людям. Там газон, нужно было сорняки срезать ножом и руками вырывать. Сын выдержал четыре дня, я — три. Но нам заплатили деньги».
С сыном, мамой и котом Катя сменила четыре временных пункта размещения в разных городах. Женщина работала неофициально поваром, швеей. Они постоянно переезжали, потому что многие ПВР расположены в маленьких селах, где очень плохо с работой.
Катю тянет к железной дороге. И она пыталась там работать — сначала билетным кассиром, потом, как когда-то, приемщицей поездов. Но оба раза ее обманули с зарплатой.
«Мне начальство обещало 45 тысяч рублей, а заплатили 28 тысяч. Еще в парках поездов, где мы работали, очень много собак. В голове поезда одна стая, а в хвосте — другая. И они враждуют. И если ты даже с одной подружишься, другая тебя покусает».
В конце концов Катя смогла получить гражданство, ее сын работает бригадиром на крупном складе. Но женщина больше никому не верит. Ей пора возвращаться в ПВР, и она нервничает: «Каждый раз проверяют сумочку на входе. Раньше для меня это было унизительно. А сейчас я смирилась со всем на свете. Мы вместе с домом себя потеряли, а здесь одна несправедливость… У нас в ПВР 200 человек. Нам говорят: “Радуйтесь, что вы остались живы”. Но мы же не живем! Мы как зомби. У нас в ПВР все женщины моего возраста на успокоительных. Есть мужчины, которые пьют беспробудно. Мы уже не надеемся, но я очень молю бога, чтобы нам дали сертификат [на жилье].
Вообще, я люблю свою родину — место, где я жила, — продолжает Катя. — Я мечтала поехать в Лиски, а потом, когда узнала, что мой дом в Купянске разбит, увидела фото и видео… Зачем мне ехать ближе к дому, если мы уже никогда в него не вернемся?»
Туман
Андрей Яковлевич— высокий, худой, крепкий для своих 76 лет. В Лисках он с женой и внуком живет в собственном доме, который они купили, когда его дочь получила сертификат на 3,4 миллиона рублей. Пятьдесят лет Андрей Яковлевич прожил в Купянске, полжизни проработал в милиции. На пенсию вышел старшим участковым, заслуженный работник юстиции.
«Я не знаю, почему дочери дали сертификат, а мне нет, — тяжело произносит Андрей Яковлевич. — Приехали мы сюда не по своей, как говорится, воле… У меня звание, выслуга и должностной оклад. А тут мне пенсию назначили 12 тысяч рублей (в Украине он получал 30 тысяч в переводе на российские рубли)».
Андрей Яковлевич обращался во все инстанции. Ходил в полицию в Лисках. Писал в Социальный фонд — ему ответили, что такими пенсионерами занимается МВД.
«Им нужны подтверждения какие-то. Мой начальник (он тоже здесь) обратился в Конституционный суд, что наши права серьезно нарушены. Четыре раза уже писал — нет ответа! Я звонил на горячую линию президенту в прошлом декабре. Ответ пришел: “Ваш вопрос сформирован. Дополнительно будет сообщено”. Я жду этого дополнительного сообщения по сегодняшний день. Скоро он будет опять выступать, еще придется обращаться. Я хочу сказать: “Извините, не в обиду никому, я считаю, что я полноправный гражданин России. Но почему меня в 76 лет оставили за бортом? Как это? Я не могу внукам ничего купить! Есть же лозунг “Своих не бросаем”. И я надеюсь, я жду, что в конце концов я буду “свой”».
Сейчас Андрей Яковлевич подрабатывает охранником в детском саду. Его содержит дочь, которая работает няней в Москве: в Лисках найти ничего не смогла. Еще у Андрея Яковлевича и его жены есть сын. Когда о нем заходит речь, жена Андрея Яковлевича быстро закрывает лицо руками и уходит из комнаты.
«Сын наш, Рома, уже очень давно живет в России, — говорит Андрей Яковлевич. — Ему 45 лет. В Курской области жил его сын, мой старший внук — Ваня. Он уже тоже взрослый. И там его дом разбомбили. Ваня тоже стал беженцем, как и мы, к отцу приехал. И сын наш так озлобился, говорит: “Папа, ты служил в полиции, защищал родину, я решил тоже пойти Россию на СВО защищать”. У него нога травмирована, аппарат Илизарова стоит. Мы его отговаривали. Но в военкомате его взяли…»
Андрей Яковлевич замолкает. Показывает крупные яблоки из своего сада. Собирается с силами, потом продолжает: «Сын неделю был на подготовке. А потом возникла необходимость в бой его отправить. 29 октября прошлого года он пропал без вести. Не погиб и не в плену, а пропал без вести. Жена его ищет везде — нигде нет. Но такое бывает: про человека и полгода, и девять месяцев ничего не известно, а потом он возвращается. Говорят, что снаряд в машину их попал, и ее разнесло. Мы не верим. Мы ждем. Может, командир какое-то особое задание ему дал. Он такой спортивный, здоровый такой…»
У Андрея Яковлевича дрожит подбородок. Он переходит на другие темы. Рассказывает, что старается жить активно. Рано встает, много работает по дому и в саду. Вечером обязательно смотрит передачу Соловьева и новости. Украсил участок перед воротами ровным рядом елочек. Правда, с соседями отношения у Андрея Яковлевича и его жены не сложились.
«Не знаю, почему они нас не любят, — говорит Андрей Яковлевич. — Мы по-соседски знакомились, в гости приглашали. Они как-то и “бандерами” нас называли, и “зачем мы приехали”… Я этого не понимаю».
О ноги Андрея Яковлевича трутся кошки. Одну из них зовут Туман.
«Она родилась через месяц после того, как сын пропал, — поясняет он, — а у сына позывной Туман, вот мы котика так и назвали».
В Лисках теплая осень. Город накрыт туманом. Когда сирена оповещает о воздушной опасности, никто не спешит в укрытия. Все привыкли. Только Ирина на ночной смене переживает за детей, оставшихся дома.
Редактор — Владимир Шведов
Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране и предлагаем способы их решения. За девять лет мы собрали 300 миллионов рублей в пользу проверенных благотворительных организаций.
«Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям: с их помощью мы оплачиваем работу авторов, фотографов и редакторов, ездим в командировки и проводим исследования. Мы просим вас оформить пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать.
Оформив регулярное пожертвование на сумму от 500 рублей, вы сможете присоединиться к «Таким друзьям» — сообществу близких по духу людей. Здесь вас ждут мастер-классы и воркшопы, общение с редакцией, обсуждение текстов и встречи с их героями.
Станьте частью перемен — оформите ежемесячное пожертвование. Спасибо, что вы с нами!
Помочь нам
