Взаимное воссоздание
«Говорят, раньше стены родовых башен делали двойными, — объясняет Заурбек Мамукаев. — Внутренняя кладка была без раствора. И если выбить секретный опорный камень, стена заваливалась внутрь. Не знаю, насколько это правда, но сразу несколько фамилий упоминают события, когда, пережив длительную осаду и не желая сдаваться врагу, обороняющиеся выбивали такой камень — и башня тут же становилась склепом для всей семьи».
Заурбек рассказывает, что в случае явной угрозы семье приходилось перебираться в расположенную рядом компактную цитадель. Первый ярус, как правило, занимал домашний скот, остававшихся четырех или шести ярусов вполне хватало, чтобы разместить многочисленное семейство, необходимые припасы и арсенал оружия. Попасть в башню можно было только со второго яруса, приставив лестницу. И когда лестницу затягивали наверх, укрепление становилось неприступным.
Сейчас большинство осетинских башен разрушено — постарались время и войны. Но уже лет пятнадцать как их постепенно начали восстанавливать, для многих фамилий это стало делом чести. Так что, проезжая по ущельям, можно увидеть то тут, то там заново отстроенные каменные стражи.
Мы стоим у одной из таких башен. Снаружи она уже обрела свой первозданный облик, и только светлый цвет раствора между камнями выдает следы недавней реконструкции. Через пару лет раствор потемнеет, и кладку будет не отличить от оригинальной.
«У меня такое воодушевление было, когда я узнал, что у нас есть своя башня, — говорит Заурбек. — Для осетин это серьезный показатель, если фамилия смогла такую построить». Сам Заурбек вырос далеко от этих мест. Семья его переехала в Норильск, когда он еще был ребенком: отец получил там работу. В Норильске Заурбек и провел большую часть жизни, отлучаясь, лишь чтобы окончить университет МВД в Санкт-Петербурге. В родную Осетию Заурбек вернулся совсем недавно. И этот переезд многое изменил.
«В моей жизни появилось очень много родственников. Я и представить не мог, что нас такое количество. Теперь я понимаю, что самое ценное в жизни — это чувство общности, когда ты знаешь, что ни при каких обстоятельствах не останешься один, а значит, любая сложность — пустяк. Потому что у меня теперь есть большая семья».
Не последнюю роль в воссоздании этих прочных фамильных связей сыграла именно башня.
Притяжение места
«Где-то здесь была лестница», — Заурбек смотрит по сторонам, изучая складки местности пока еще не благоустроенной территории.
Наконец кто-то из братьев находит ее — грубо сколоченную, неказистую, но внушающую доверие. Без лестницы в башню никак не попасть: входной проем расположен на втором уровне, до него больше двух метров гладкой стены, которые не покорятся даже опытному скалолазу. Лестницу приходится прятать. «Иначе туристы туда начнут лазить, — объясняет Заурбек. — Как-то один забрался — чуть не убился».
Внутри еще предстоит много дел: нужно поставить опорный столб, сделать перекрытия. Пока там временные деревянные конструкции, но и по ним, приложив усилия, можно забраться наверх. Это того стоит.
С вершины башни открывается панорама на Куртатинское ущелье — одно из самых живописных в Северной Осетии. Средний план — это Фиагдон, популярный среди туристов поселок, растянувшийся вдоль долины реки. И наконец, на переднем плане во всех деталях предстает Цмити — древний полуразрушенный каменный городок, частью которого и является башня. Пару столетий здесь царило полнейшее запустение. А теперь сюда постепенно возвращается жизнь.
Центр возрождения Цмити — именно фамильная башня Мамуковых. Или Мамукаевых. Это как посмотреть. «[Мамыкъатæ] — так фамилия звучала по-осетински, — объясняет Алан Мамуков. — Но когда стали переводить ее на русский язык, кто-то записал себя как Мамукаев, кто-то — как Мамуков. С тех пор формально как бы две фамилии пошло. Но на самом деле мы одна фамилия — кровь у нас одна».
В прошлом году башню буквально подняли из руин. Но работы здесь еще много. Нужно облагородить территорию, восстановить старый фамильный дом. Так что, если есть дело, требующее совместных усилий, в теплый сезон на выходных у башни собираются все представители фамилии, кто может приехать. Но чаще встречаются тут не договариваясь. «Есть время — собираешься, приезжаешь, чтобы просто глянуть, все ли в порядке, где-то прибрать, что-то накрыть, — говорит Заурбек. — И обязательно встретишь кого-то из братьев. Это место, куда всегда тянет».
Сегодня здесь Заурбек, Алан, Сармат, Аслан и Таймураз. Люди разных судеб, профессий, возраста — связывает их только кровное родство. Причем степень этого родства для большинства из них — загадка. «Я, например, знаю, что Алан — мой пятиюродный брат, знаю еще девятиюродного. А дальше не знаю, — улыбается Заурбек. — Но это совсем не важно. Мы просто братья. В Осетии все мужчины одной фамилии — братья друг другу».
Боги, предки и башня
«Получается, мы вроде как смотрители этого места, — говорит Алан, пока мы идем с ним вверх по склону посреди развалин древнего селения. — Есть еще Теймураз — он из местных, помогает нам, присматривает тут. А из фамилий, что когда-то жили здесь, пока только мы что-то восстанавливаем».
Массивные камни с ржавчиной мха своими скоплениями обозначают места, где раньше было жилье. Угадываются очертания стен, кое-где чудом сохранились даже дверные проемы. Заросшие высокой травой тропинки петляют между полуразрушенными башнями. Камень для этих мест значит многое. Эти обломки застывшей лавы веками оберегали хрупкую жизнь, осмелившуюся выбрать суровые горы своим домом. Или местом погребения.
Выше по склону — склеповый комплекс: семь характерных, заметных издалека построек. В отличие от домов с их деревянными перекрытиями и крышами, склепы полностью выполнены из камня, из-за чего хорошо сохранились. Каждый плодородный участок земли в горах очень ценен, поэтому практиковались здесь именно такие захоронения, когда тела усопших затаскивали в фамильный склеп через небольшой лаз и оставляли там мумифицироваться.
На территории комплекса есть один полуподземный и несколько (точно никто не скажет) подземных склепов. То есть мы идем буквально по могилам. Вокруг невысокая трава и хаотично разбросанные камни, местами образующие небольшие скопления. Алан подходит к одному из них и отодвигает массивный валун — за ним чернеет пустота. Слабый луч фонарика выхватывает каменную кладку внутри. «Когда мы обнаружили этот проем открытым, там уже стали пропадать черепа. — Алан адресует несколько идущих от самого сердца ругательств недалеким людям из числа туристов, повадившимся залезать в склепы и вытаскивать останки. — Я не понимаю, это сатанисты, что ли?» Камень становится в нишу, надежно скрывая место упокоения.
Каким фамилиям принадлежат склепы, неизвестно. Для этого нужно делать ДНК-анализ останков. Но для братьев это не принципиальный момент. «В любом случае это захоронения наших предков и их соседей, мы следим за ними всеми».
Сразу за склепами — женский дзуар (святилище), обрамленное цветными лентами пространство, куда приходила просить поддержки у высших сил одна половина селения. Другой половине приходилось преодолевать куда большее расстояние в гору. Мужской дзуар, святилище семи богов, расположен на живописном холме над селением. Это огороженная камнями площадка и сложенный из камней монумент, формой напоминающий башню в миниатюре. С его восстановления и началась новая история Цмити.
«Мы понимали, что найти это место будет непросто, — рассказывает Алан, когда мы наконец поднялись к дзуару. — У нас были его старые фотографии. Но по ним понятно было, что он расположен где-то над селением. Помню, с нами тогда приехал Слава Джанаев, лучше него мало кто знает о нашей культуре, традициях, башнях, святилищах. Вышли из машины, огляделись. Где искать, непонятно. И вдруг Слава показывает: “Вон там!” Смотрим: сокол на одном месте парит. И как только мы его увидели, он сорвался и улетел. Пришли сюда и действительно нашли здесь развалины старого святилища».
На его восстановление ушло несколько месяцев — весь летний сезон. Потом принялись за башню. «Но дело как-то сразу не заладилось, — вспоминает Алан. — Все двигалось медленно, постоянно какие-то затыки были. И тогда я вдруг понял: мы отдали дань творцу и богам и сразу к башне спустились, обойдя склепы. А надо было по порядку: боги, предки, а потом уже башня. Вернулись, закрыли дверцами все склепы — отдали дань предкам. А уже потом снова взялись за башню. И все гораздо быстрее у нас пошло».
«Как будто родовая сила нам помогала»
«Отец давно планировал заняться восстановлением башни, но постоянно все упиралось в деньги, — рассказывает Сармат Мамуков. — А три года назад решили: сколько можно тянуть? Давайте уже потихоньку собирать — с каждого по возможностям. А возможности у всех разные: кто-то 30 тысяч может дать, кто-то — 100, а у кого-то и тысячи не бывает, к сожалению. Но все равно собрали».
«Многие фамилии отстраивают свои башни за счет грантов, а мы решили сами, — добавляет Заурбек. — Если подавать заявку на грант, нужно, чтобы фамильной общественной организации было не меньше трех лет. Нашей только сейчас три года исполнилось. А башня уже стоит».
Алан рассказывает о старинном обычае, согласно которому если фамилия бралась строить башню, она должна была закончить строительство за один сезон. Так оценивалась сплоченность и сила фамилии. Не справились — значит, недостойны башни, достаточно вам двухэтажного домика. И недостроенное сооружение разбирали до двух уровней. «Конечно, этот обычай касался именно строительства башен, а не их восстановления, — уточняет он. — Но мы все равно хотели уложиться в эти сроки. И уложились».
Значительно упростило работу то, что начинать пришлось не с нуля. От башни сохранилась одна стена и гора камней, которая подпирала ее. «Среди этих камней не было посторонних, — объясняет Заурбек. — Мы все их аккуратно разложили, определили угловые камни (их очень легко узнать по четким граням) и, грубо говоря, начали как конструктор собирать башню заново».
Поставили леса, высокие и основательные. Сверху установили тельфер (электрическая лебедка) для подъема самых тяжелых камней. Провели электричество. Укладкой камней занимались мастера из лицензированной организации. А братья взяли на себя весь физический труд. «Мы таскали камни, они их клали, — вспоминает Алан. — Физически, конечно, было тяжело, но как будто родовая сила нам помогала. Ты прям чувствуешь ее: уверенность в себе появляется, откуда-то энергия берется. И она не исчезла бесследно. Многие братья заметили, что, как только закончили башню, у всех и в работе, и в делах стало ладиться».
Общее дело сплотило людей, многие из которых даже не были знакомы друг с другом. Человек десять-пятнадцать приезжали сюда по несколько раз в месяц. Остальные — реже. Кто не мог приехать, помогал материально. Таким образом, главное, что смогло сделать это небольшое в рамках земного шара сооружение, — восстановить давно разорванные родственные связи Мамуковых — Мамукаевых, и не только живущих в Осетии, но и разбросанных по всей России и даже уехавших за океан. Для Заурбека, который всю жизнь прожил в Норильске и лишь недавно вернулся в родные края, это особенно удивительно.
«В моей жизни появилось очень много родственников. Я и представить не мог, что нас так много».
Истоки фамилии
Высоко на склоне видны две сигнальные башни. В отличие от родовых башен в селениях, которые не щадило ни время, ни люди, они сохранились куда лучше. Алан объясняет, что это лишь видимая часть огромного комплекса, несколько уровней которого скрыто в глубине скальной породы.
Несложно представить цепь таких башен, начинающуюся в предгорьях и уходящую за перевал, которая, вспыхнув с одного конца, как гигантский бикфордов шнур, стремительно несла в другой конец огненный сигнал об опасности. «Как только враг заходил в ущелье, здесь все уже знали об этом. И часов десять было на то, чтобы подготовиться к нападению», — уточняет Алан.
А врагов и противостояний с ними эта земля знала немало.
Первые упоминания об аланах, потомками которых по праву считают себя современные осетины, встречаются еще в трудах античных авторов, но своего расцвета Аланское государство достигло в X–XII веках, занимая значительную часть Кавказа и его предгорий. Начало его упадку положил Малый ледниковый период (резкое изменение климата в начале XIV века), принесший с собой голод и болезни. А нашествие монголов чуть было не поставило точку в истории небольшого народа.
Отсюда, из Цмити, прекрасно видна Хариуы Хох — гора, у вершины которой расположена легендарная Урсдонская крепость. Именно она стала последним оплотом обороняющихся, когда ордынские волны, накатывая одна за одной, заняли практически всю территорию Алании. Рядом с крепостью в конце XIV века состоялось решающее сражение с войсками Тамерлана, а когда оставшиеся в живых защитники отступили в цитадель, монголы так и не решились ее штурмовать, то ли растратив слишком много сил в битве, то ли понимая бесперспективность затеи.
Предания гласят, что выжившие выбрали из своего числа нового правителя, Ос-Багатара, а тот, в свою очередь, изгнал из крепости всех мужчин без ранений (то есть, по его мнению, недостаточно проявивших себя в бою). С этой небольшой группы алан (по разным данным, от нескольких сотен до нескольких тысяч) и началось возрождение нации, когда они стали спускаться в долины по обе стороны от горного хребта.
Заурбек рассказывает, что Цмити получил свое название по имени одного из военачальников, которому дали эти земли за то, что он особо проявил себя в той битве. У него был внук по имени Мамык, от которого и пошла их фамилия.
Если это действительно так, то выходит, что фамильная башня Мамуковых — Мамукаевых была построена где-то в XV веке. Другие данные сильно этому не противоречат. Углеродный анализ показал, что селение относится скорее к XIII–XIV векам. «Правда, у такого метода, как нам объяснили, погрешность лет триста, — качает головой Заурбек и приводит еще одну историческую деталь, которая помогает ориентироваться в возрасте. — На известковом растворе башни строили до XVI века. А потом климат стал более суровым, и эта технология потеряла актуальность. Башни стали возводить методом сухой кладки, просто подгоняя камень к камню, не используя раствор».
Сухая кладка всегда представлялась мне приметой каких-то совсем древних времен, когда люди уже осознали преимущества каменных фортификаций, но еще не пришли к идее как-то связывать камни между собой. «Я тоже так раньше думал», — смеется Заурбек.
Их башня строилась с применением раствора.
Курс истории за несколько минут
Братья рассказывают мне историю здешних мест. А я стараюсь представить, что ее рассказывают мне сами башни.
В свое время Цмити было богатым и процветающим местом. Совсем рядом расположен перевал, через который проходил удобный и довольно оживленный торговый путь. И первым селением, которое встречало караваны на этой, северной стороне Кавказского хребта, было как раз Цмити. Здесь отдыхали, меняли лошадей, здесь был довольно большой для горной местности рынок.
И у каждой уважающей себя фамилии здесь была своя башня. Потому что времена, как ни крути, были неспокойные, и спокойствие наступило не скоро. Периодически на эти земли претендовали грузинские феодалы, боевые столкновения не были редкостью, и родовые башни исправно выполняли свое предназначение.
С приходом Российской империи не сказать чтобы стало лучше. Собственно, большинство башен в ущелье было разрушено, расстреляно из пушек именно царскими войсками. Случилось это в период карательной экспедиции 1830 года во главе с генералом Абхазовым. К тому времени Осетия давно перешла в российское подданство, заключив в 1774 году добровольное соглашение о присоединении к империи. Тысячи осетин уже служили в императорской армии. Однако вольные горные селения были явной помехой установлению жесткой административной власти. Их решено было разрушить, а людей — переселить на равнины.
В советское время сюда стали возвращаться люди. Но им уже не было особого дела до старорежимных развалин. Строились колхозы с коровниками, развивались рудники, обогатительные фабрики, росли нелепые многоэтажки. Правда, информация, где чье место, где чья башня, бережно сохранялась. Никто не претендовал на чужое.
Массовый интерес к фамильному наследию начал проявляться не так давно. Наверное, лет десять-пятнадцать назад, когда люди стали возвращаться в родовые села.
«Алибек, вот ты и весь курс истории за несколько минут получил», — обращается Заурбек к мальчишке лет десяти, который все это время внимательно слушал нашу беседу. Тот не так давно потерял отца, и, чтобы, кроме мамы и бабушки, он знал и мужское общество, братья часто берут его с собой. Алибек с Аисаной и Ирбеком, двумя детьми Алана, сегодня представляют здесь юное поколение фамилии.
«Главная задача, чтобы наши младшие были знакомы между собой. Это важно. Даже важнее, чем сама башня, — говорит Заурбек, и, повернувшись к фамильной цитадели, добавляет: — Прости, башня».
«Здесь не важен твой статус»
Если проехать дальше по Куртатинскому ущелью, а потом подняться по пыльному серпантину где-то до двух тысяч метров над уровнем моря, можно обнаружить заросшие развалины еще одного старого селения — Нижнего Кора. Но, как и в случае с Цмити, здесь уже есть точка возрождения. Родовая башня и место силы еще одной осетинской фамилии — Лазаровых.
Изначально построенная без использования раствора (в конце XVIII века, как гласит табличка на ней), по крайней мере внешне, она сохранила оригинальные черты и после реконструкции. В том же стиле заново отстроен фамильный дом рядом с башней — с зубчатыми толстыми стенами из массивных камней, настоящая крепость. Рядом — большой навес, где проходят многолюдные фамильные застолья. Он тоже постепенно обрастает каменными стенами. Ветер полощет осетинский флаг над башней, шелестит листвой небольшой сад на краю участка, утопает в зелени травы оставшаяся его часть. Семеро братьев Лазаровых сегодня здесь, чтобы превратить разросшуюся лужайку в аккуратный газон.
«Здесь совсем не важен твой статус, — говорит Борис, прерывая работу, чтобы подточить свою косу бруском. Он доцент кафедры международных экономических отношений в университете, но сейчас ничто не выдает в нем человека интеллектуального труда. — Важно, что все мы братья. И ничто так не сближает нас, как совместная работа, кладем мы камни или косим траву».
Борис рассказывает, что разрушенная, как и большинство древних сооружений в ущелье, во время карательной экспедиции 1830 года, их башня была восстановлена одной из первых в республике. Работы здесь начались в 2011 году. Стройка продолжалась около шести лет, из них два-три года ушло на восстановление башни. Все делали самостоятельно, не претендуя на гранты, не привлекая специалистов. Вовлечено в процесс было около 60 человек, остальные помогали деньгами. «Государство нам ничего не давало, а мы и не просили. Так даже лучше. Потому что мы так друг друга узнаем».
Борис возвращается к работе, а Амурхан ведет меня в дом. Ему 85 лет. Он председатель совета старейшин фамильной организации, или попросту Старший, чей авторитет здесь безусловен, а слово неоспоримо.
«Вот мой отец, который без вести пропал в 1943 году. А вот этот погиб в Украине, двое детей у него осталось. А это наш герой труда», — Амурхан показывает мне фотографии, которые занимают большую часть свободного пространства на стенах главной комнаты. Тут поколения Лазаровых за три века. Все снимки, которые удалось найти по домашним архивам.
Фамилия Лазаровых, как утверждает Амурхан, пошла от потомков последнего Ос-Багатара. Он рассказывает, что в соседнем Алагирском ущелье, в селении Луар, жили два брата — Албор и Лазар. Их судьбу предопределил несчастный случай. Как-то Албор вез из леса бревна. И когда он на волах в село заворачивал, ему навстречу радостно выбежал мальчишка Цогоев. Арба на повороте перевернулась, и рассыпавшимися бревнами придавило мальчишку насмерть. Так Албор стал «кровником» у Цогоевых. Оставаться в селении братьям было нельзя. И они покинули Луар, перешли через хребет сюда, в Куртатинское ущелье. Албор отправился дальше — за Большой Кавказ, туда, где сейчас Южная Осетия. Лазар потихоньку обосновался здесь, создал семью. А потом уже и башню построил. «И вот смотри, сколько веков уже прошло, башня стоит. И мы здесь, чтобы не потерять свои корни».
Дорога к башне
В доме идет подготовка к предстоящему застолью, которое по традиции венчает рабочие часы. Разогревают пирог и мясо. Амурхан сам нарезает салат — это дело он не доверяет никому. Рассказывает про масштабный фамильный праздник, собирающий до 200 человек, который проходит тут каждое лето. С культурной программой и спортивными состязаниями.
Впрочем, даже в будни здесь непременно кто-то живет. На стене висит график дежурства, согласно которому эта обязанность по очереди переходит Лазаровым из Алагира, Беслана, Владикавказа и Кангарона. А на выходные сюда съезжаются все, кто может.
По профессии Амурхан строитель. Он вспоминает, как все начиналось, когда в девяностых он руководил строительством туристической базы в Фиагдоне.
«Нам тогда был нужен сторож на стройплощадке. Тут пришел кто-то из местных и говорит: “Возьми моего отца”. — “А сколько ему лет?” — “Он уже старый, но очень уважаемый, у него никто ничего здесь не тронет”». Взяли. И действительно, со стройки ничего не пропадало, хотя старик никуда не ходил, только в бинокль за всем наблюдал. Ему было 94 года.
Однажды на праздник после работы кто-то принес на стройку три пирога. Расположились за столом, старик сел за старшего и начал рассказывать об этих местах. И вдруг обращается ко мне с упреком: мол, ты тут что-то строишь, а там, наверху, башня твоих предков стоит разрушенная, почему никто о ней до сих пор не побеспокоился?»
Об этом фамильном наследии Амурхан тогда услышал впервые. Увидел его через несколько лет, когда уже стал руководителем межрайонной нефтебазы. «Должность была такая, что я был независимый, но всем нужный. Копейка какая-то стала появляться. Дай, думаю, посмотрю на башню». Нашел того старика — ему уже было 99 лет. Тот дал своего сына, который и показал дорогу. Зрелище было печальное.
«Когда мы сюда приехали, участок был сеткой огорожен, все вокруг загажено, чья-то скотина паслась. Нашел ее хозяина. Говорю: “Даю 24 часа, чтобы тут ничего не было”. Позвал сыновей и самых близких. Скольких нервов нам стоило все тут вычистить…»
Начинал Амурхан за свой счет. Постепенно стали присоединяться и другие родственники, но неохотно. «Даже пригрозить пришлось: “Кто не хочет сюда со мной, пусть свою фамилию меняет, без вас обойдусь”». Это было еще до принятия закона о передаче земель фамильным советам. Лазаровы взяли ее в аренду. До 2038 года.
О чем болит душа
Амурхан признает, что иногда бывает жестким в словах, но, по его мнению, такой подход вполне оправдан, если речь идет об управлении большим коллективом. В этом он считает себя специалистом. А коллектив на самом деле внушительный — сейчас это 147 семей, 400–500 человек, хотя по осетинским меркам это небольшая фамилия. «Мы все братья Лазаровы. Не близкие родственники, но близкие люди. Уже все хорошо знают, кто младший, кто старший, кому сколько лет, кто где учится, кому в чем-то помочь».
«Когда тебе тяжело, скажи своему Старшему [по городу], он со мной решит, а я уже со всеми остальными», — описывает он фамильную систему принятия решений. И касается она не только взаимопомощи. Амурхан вспоминает момент, когда в Осетии проходил какой-то массовый митинг. «Кто-то позвонил мне и сказал, что все туда собираются. Я говорю: “Пусть только кто-нибудь посмеет, я приеду и уничтожу вас. Зачем так позориться?”»
Количество всегда вызывает уважение, уверен он. «Если умирает любой родственник, мы собираемся и все едем туда. И все уже видят — это Лазаровы. Мы все делаем сообща. На свадьбу так на свадьбу, на войну так на войну».
Он рассказывает, что на СВО много Лазаровых. И сейчас не время для пышных торжеств. «Война закончится — совсем другие дела пойдут. Будем праздновать, героев своих чествовать и еще ближе становиться».
Каждой своей репликой Амурхан старается подчеркнуть, что нет ничего ценнее объединения фамилии, как важно знать друг друга и свои корни, чтить предков и вести себя в соответствии с национальными традициями.
Спектр переживаний братьев Мамуковых гораздо шире. По крайней мере если судить по проблемам, которыми они посчитали важным поделиться.
«Каждый раз, когда мы сюда приезжаем, вы не представляете, как я злюсь на вот это все, — говорит Сармат Мамуков, глядя на раскинувшийся внизу Фиагдон. Тот, кто видел поселок лет пять назад, сегодня рискует его не узнать: строительство идет практически на каждом свободном участке земли, а те, кому их не досталось, срезают склоны, что грозит оползнями. То тут, то там возникают маленькие коттеджи и огромные дома самых разнообразных форм и цветов. — Раньше тут ни одной дачи не было. А когда с пандемией закрыли границы и сюда рванули туристы, местные начали все хаотично застраивать. Без общего плана, без контроля, кто как хочет».
«Фиагдон — это первое место, куда люди стремятся вложиться, чтобы построить домик и начать его сдавать, — поддерживает разговор Заурбек Мамукаев. — Все хотят быстрее заработать денег. А то, что при этом происходит разрушение исторической среды, мало кого волнует».
Что действительно удручает, уродливые бетонные конструкции вырастают рядом с памятниками культуры — никто не беспокоится о единстве архитектурного стиля. Да и сам процесс восстановления фамильных башен нередко вызывает вопросы: далеко не все стараются сохранять аутентичность древних сооружений. Кто-то смотрит на башни скорее как на актив, способный приносить деньги, привлекая туристов. Кто-то — как на объекты недвижимости, требующие практического подхода и современных материалов. Так что в осетинских ущельях можно встретить не только бережно воссозданное наследие минувших эпох, но и карикатуру на него: башни с вычурными пристройками, металлическими дверьми, ведущими на первый этаж, и даже с пластиковыми окнами.
Еще одна боль души — депопуляция осетинского народа.
«Можно сказать, что мы уже на грани исчезновения, — говорит Сармат, если и сгущая краски, то не сильно. — Многие уехали в Америку в поисках лучшей жизни. Смертность в республике сейчас превышает рождаемость почти на 30%. У нас больше тысячи пацанов там погибло», — кивает он куда-то в западном направлении.
Разговор быстро скатывается на совсем непечатные по нынешним временам темы, и Сармат довольно политкорректно, хотя и немного пространно резюмирует: «Но всем плевать».