Особый театр

Наталья Попова, режиссер и руководитель студии
«Круг»Фото: Ильмар Стуттерер

— Лена, найди какую-нибудь музыку для троек!

Лена нажимает на кнопку проигрывателя, и в комнате с видом на спальный район возвышенно и умиротворенно запевает Боно. Три девушки свиваются под музыку в клубок, превращаясь в единое тело. Девушки накатываются, наваливаются друг на друга, подталкивая друг друга к движению, подставляя свои тела, когда партнер теряет равновесие. Их троица состоит из опоры и уязвимого звена. Опора — это Лена и Вика, они ассистенты Натальи Поповой. Мириам занимается у Натальи Поповой в студии. У Мириам непроизносимый психиатрический диагноз. Импровизируя, она действует с ассистентами заодно, но именно ради нее все и происходит.

В углу комнаты на стуле сидит сама Наталья Попова, она создатель и руководитель «Круга». Рядом с ней на ковриках у стенки за импровизацией наблюдают Катя, Клава, Саша, Леша, Антон и другие студийцы и ассистенты.

— Ребята должны ощущать вес человека, предвосхищать его движения, контролировать его, — рассказывает мне вполголоса Попова. — Так у них включается телесное сознание. Это первый этап. А дальше начинает создаваться композиция. Чувство композиции — это социальное чувство. Через упражнения они учатся вписываться в общество, понимать человека через его физические реакции. Этот навык компенсирует им интеллектуальную недостаточность, они начинают социально адекватно реагировать. И часто уже они сами учат своих близких правильному общению. Они могут говорить: «Ты меня не понимаешь, здесь надо делать так». И это все рождается из опыта импровизации.

Сегодня собрались старшие студийцы. У каждого свой диагноз. Каждый из них прежде прошел реабилитационную программу. Всем за двадцать. Самый опытный среди них Саша, он занимается уже одиннадцать лет. Это приятный молодой человек с такой улыбкой, будто у него есть секрет. Почти всех я видела в спектакле «Слэш», когда его играли у нас в ЦИМе.

Помимо студийцев в комнате находятся ребята помоложе: у них есть психологические проблемы, но нет инвалидности: Сережа не способен сконцентрироваться, Лена настолько застенчива, что это мешает ей жить.

Ассистенты в «Круге» работают бесплатно, зарабатывая на жизнь в других местах, но отдавая до двадцати часов в неделю студии. Многие из них, как Лена, сами когда-то прошли через «Круг».

За одним упражнением идет другое. Все вместе похоже на вечер современного танца, вполне профессионального и довольно изощренного.

— Какая грация просыпается, понимаете? — у Натальи горят глаза. — Видите? Это думающие движения! В процессе движения они думают. Это нераздельно происходит — чувствование и мышление; они исследуют свое тело, отношения с партнером, образы какие-то рождаются.

— Красиво, — поддакиваю я.

— Конечно! Тело ведь — это первый символ, и они его должны освоить. А освоив, должны построить по отношению к нему дистанцию. Это тело — а это тот образ, который я творю телом. И все происходит через движение, через жест, причем в партнерстве, в социальных отношениях.

Дело происходит в Строгине, в Детском центре творчества, ярко-синем двухэтажном здании, по периметру обнесенном забором. Мамы слоняются по двору в ожидании детей. На входе будка с дежурным и вертушка. В вертушке запутался и смеется мальчик с ДЦП в красной куртке. Мать нежно прикрикивает на него: «Стой, Саш, завяжу тебе шнурки!»

***

Создательница и руководитель «Круга» Наталья Попова — великий человек, я считаю. Полное название ее дела — «Региональная общественная организация социально-творческой реабилитации детей и молодежи с отклонениями в развитии и их семей». На Поповой сходится движение интегральных или «особых театров» в стране. Они с коллегами организуют «Протеатр» — главный фестиваль «особых театров» в России. Приглашают в Москву лучшие инклюзивные театры Европы. Сводят между собой практиков и теоретиков, организуют научно-практические конференции, публикуют литературу, проводят мастер-классы, летние школы и многое другое. При этом Попова четверть века день за днем ведет тренинги с детьми и молодыми людьми с ОВЗ (особыми возможностями здоровья).

Здесь, в недрах ее «Круга», зародился «Круг-2», который хорошо знаком театралам: театр-студия Андрея Афонина — лауреат главной театральной премии страны «Золотая маска». Театр получил ее за спектакль «Отдаленная близость», которую вместе с Афониным поставил его коллега из берлинского театра Thikwa Герхартд Хартман.

Помню, как я увидела этот спектакль два года назад. До того я тринадцать лет оттрубила театральным обозревателем «Афиши» и видела почти все, что происходит на московской сцене. Но никогда не видела инклюзивный театр. Хотя он существовал в России долгие годы. Просто до последнего времени особый театр рассматривался как самодеятельность прекраснодушных любителей.
Каково же было мое удивление, когда я увидела «Отдаленную близость» в «Центре драматургии и режиссуры» на Беговой! Это был театр, современный по форме, к тому же наполненный человеческой подлинностью. В нем было то, чего днем с огнем не найдешь на сцене, о чем мечтали Станиславский, Арто и Гротовский — безусловный человек, человек, каков он есть.

Репетиция в студии «Круг»Фото: архив интегрированной театральной студии «Круг»

Затем обнаружилось, что «Отдаленная близость» — только верхушка айсберга. В стране оказались сотни инклюзивных театров. Одни работают с ментальными инвалидами, как «Круг». Другие – с беспризорными, как питерский «Упсала Цирк». Третьи – с инвалидами, ограниченными в движении, как «Жест» из Нижнего Новгорода. И тысячи инклюзивных театров работают в Европе.

Сотни инклюзивных театров: одни работают с ментальными инвалидами, другие – с беспризорными, третьи – с инвалидами, ограниченными в движенииТвитнуть эту цитату

Дело было в 2014-м. Театральное искусство переживало расцвет. За два десятка лет после перестройки границы театра раздвинулись очень далеко за пределы социалистического реализма. А на волне Болотной театр начинал осознавать себя не только искусством, но и общественным форумом, гражданским институтом, социальным инструментом. Новая драма и молодая режиссура уже с десяток лет напоминали благополучным о существовании тех, кому повезло меньше. Инклюзивный театр шел дальше: он не толковал о проблемах, а решал их.

Я в тот год руководила экспертным советом «Золотой маски» и оказалось, что при разных эстетических вкусах все эксперты едины в одном: увлеченности социальным театром. В итоге в тот год в номинации «Эксперимент» современный театр был представлен во всех формах театра социального. В «Отдаленной близости» «особые» артисты и обыкновенные любители танцевали в парах, произносили монологи и совместно варили суп, которым в финале кормили зрителей. Рядом в программе был просветительский проект ЦИМа «Алиса и государство». И пластический спектакль об алкозависимости группы Liquid Theatre. И «Акын опера» Театра.doc, где четверо таджиков рассказывали о своих приключениях в Москве, играли на традиционных музыкальных инструментах, — ничего особенного, но рождалось понимание, что люди в оранжевых жилетках, которых некоторые зрители, по правде, и за людей не держат, — наследники культуры великой и гораздо более древней, чем наша.
«Акын-оперу» и «Отдаленную близость» в ряду других социальных спектаклей выделяла одна вещь: безыскусные и подлинные люди на сцене. Они и выиграли в тот год: «Театр.doc» взял спецприз жюри за «Акын-оперу», Афонин взял «Маску» в номинации «Эксперимент»: театральное сообщество признало «особый театр» частью большой культуры.

***

Когда я говорю о подлинности «особых» артистов Наталье Поповой, она морщится: «Почему бы вам не отправиться в зоопарк?»
А Валерий Панюшкин нашел «особый театр» на старинной ярмарке. Когда, выступая на организованной Поповой конференции, Панюшкин сделал доклад о бородатой женщине Присцилле Лотер и сравнил «особый театр» со старинным фрик-шоу, в зале вздрогнули все.

Мысль Панюшкина была пусть шокирующей, но простой: люди испокон веков тяготели к знакомству с иными, чужими, и в этом ничего плохого. Наоборот: ярмарочные шоу уродов так же раздвигали представления обывателя о мире, человеке, о человеческой норме и норме в искусстве, как это делает сегодня инклюзивный театр.

«“Большая культура” пытается уменьшить дистанцию между жизнью и ситуациями в искусстве, чтобы увидеть сам акт, — написала мне Наталья. — А особый театр пытается ее выстроить исходя из особенностей сознания человека с инвалидностью. Вот здесь они и встречаются!.. Это и есть самое интересное в особом театре — ты как у истоков… К сожалению, этот процесс заменяется созданием “упаковки” для участия в придуманном режиссером действии человека с инвалидностью. Чем привычнее упаковка, тем лучше спектакль».

***

В профессиональном театре в России встречей с «другими» был вдохновлен Борис Юхананов. Эстет и мистик, аристократ поискового искусства, Юхананов в середине девяностых пустился в серию проектов под общим названием «Дауны комментируют мир».

«Рудольф Штайнер замечательно сказал, что в людях с даун-синдромом завершено построение морального тела. В этом смысле они – люди будущего… Язык этих детей, в каком-то смысле, оказывается праязыком, то есть, если внимательно вслушиваться в то, как они говорят, можно обнаружить такого типа лингвистические конструкции, которые свойственны скорее не человеку, а священной книге».

«Рудольф Штайнер замечательно сказал, что в людях с даун-синдромом завершено построение морального тела. В этом смысле они – люди будущего»Твитнуть эту цитату

Проект включал фильм, где «дети» (так он называл своих студийцев) пересказывали своими словами Евангелие, и другой фильм, где они делали телевидение. В 2004-м Юхананов впустил в свой театр провокацию подлинным. В спектакле «Повесть о прямостоящем человеке» живое противопоставлялось механическому: артисты, исполнявшие упражнения сакральной гимнастики графа фон Ботмера, соседствовали на сцене с радиоуправляемыми машинками и динозаврами, а девушка Ксюша в инвалидной коляске, — совершенно обездвиженная и способная только печатать на компьютере, — комментировала происходящее: «…В искусстве я совсем недавно, но иногда хватает одной доли секунды, чтобы влюбиться на всю жизнь. Так случилось и со мной. Я настолько влюбилась в театр, что теперь жить без него не могу!..»

***

В целом «особый театр» в России существовал еще в СССР, но к ведомству культуры никогда не относился. Как это устроено, допустим, в театре глухих. В шестидесятых, благодаря протекции композитора Соловьева-Седого, у которого росла глухая дочь, был создан Театр мимики и жеста. Актеры первого в стране и в мире профессионального театра глухих учились у Бориса Захавы в Щукинском театральном училище. Финансировался театр из бюджета Всероссийского общества глухих и первые десять лет гремел так, что билетов туда было не достать.

В девяностые, когда ВОГ получил целый список льгот и криминализировался, театр походил на притон. Ходила легенда о любви актрисы Светланы Вакуленко и бандита Левони Джикия, которая легла в основу фильма «Страна глухих». Он, мол, семь раз просил ее руки, она семь раз отказала. А когда она готова была сказать ему «да», ей сообщили, что он погиб в перестрелке.

Театр мимики и жеста еще существует, но бесповоротно захирел. Зато из той студии Захавы при Щукинском училище родился Специализированный институт искусств. А из института, в свою очередь, вышли два существенных театра — «Синематограф» и «Недослов». Оба театра находятся на балансе института. Еще один передовой театр глухих — «Пиано» Владимира Чикишева в Нижнем Новгороде — существует при школе-интернате для глухих детей.

***

Иное дело — «особый театр» в Европе. Там он встроен в культуру. Допустим, севильский театр Danza Mobile, не раз гастролировавший в Москве, это танцевальный центр со школой для «особых» детей, профессиональной труппой, танцующей фламенко, другой труппой, танцующей contemporary, и третьей труппой, где здоровые артисты танцуют вместе с танцовщиками с синдромом Дауна. Профессиональные танцовщики с синдромом Дауна! Вопрос — как такое могло случиться?

А случилось оно вот как. После Второй мировой власти европейских стран стали вкладываться в культуру, видя в ней противоядие новым угрозам фашизма. Количество театров стремительно росло, но количество художников росло еще быстрее. Художники требовали у властей все больших свобод и все большего финансирования. Буря разразилась в 1968-м во Франции, и весной парижский креативный класс, который по традиции называют «студентами», оккупировал один из оплотов традиции — театр «Одеон». Тем же летом был разгромлен Авиньонский фестиваль. Во Франции началась затяжная позиционная война между властью и художниками, которая к концу восьмидесятых закончилась оформлением общественного договора на предмет искусства. В соответствии с которым художник получает возможность заниматься искусством, но при условии социальной работы в обществе.

Среди социальных групп, работать с которыми привлекли художников, оказались и «особые люди». После войны психиатрия переживала реформу: клиники, в которых прежде изолировали больных, закрывались, больных переводили на амбулаторное лечение, общество привыкало к мысли, что люди с особенностями интеллекта — это часть повседневности, нужно учиться жить вместе. Нагрузкой по реабилитации и социализации инвалидов — как физических, так и ментальных — наделили культуру. Художники сперва принуждены были заниматься с этой группой людей, но наступил момент, когда они нашли в такой работе вдохновение.

***

В России взлет социального театра произошел на волне Болотной и подъема гражданского самосознания, когда отдельные художники осознали себя должниками общества. Что правда, то правда: четыре процента населения России бывают в театре, а участвуют в финансировании театра, платя налоги, сто процентов налогоплательщиков. Что же получают взамен те, кто не имеют возможности ходить в театр или попросту не любят его? Что может сделать театр для этих людей? Молодой театр находил ответы в социальных проектах разного рода. Первыми шли независимые театры, тут масла подлила Елена Гремина, создатель и руководитель Театра.doc. Она придумала проект «Театр плюс общество» и рассказала о нем в 2011 году на встрече президента Медведева с деятелями современного искусства. Суть его была в поддержке государством негосударственных театров на условиях той или иной работы в обществе. Медведев спустил проект в Минкульт, и дело пошло. Девять театров по всей стране три года работали с людьми, так или иначе исключенными из культуры. В Комсомольске-на-Амуре Татьяна Фролова занималась со стариками с болезнью Альцгеймера, в Костромском центре современной хореографии «Диалог данс» профессиональные танцовщики занимались современным танцем с глухими детьми и их родителями; Liquid Theatre вел терапевтический курс в диспансере нарко- и алкозависимых, ростовский театр «18+» учил писать пьесы рецидивистов, сам Театр.doc отправился в колонию для несовершеннолетних и так далее. Вслед за негосударственными театрами социальные проекты стали делать и в театрах государственных. Я видела эталонный проект в Красноярском ТЮЗе, которым руководит прогрессивный молодой главреж Роман Феодори. В его основе лежала шотландская технология Class Act. Группу детей — гуманитариев из хороших гимназий, детей с ДЦП и воспитанников детских домов — учили писать пьесы драматурги Вячеслав Дурненков и Мария Зелинская. После чего их маленькие пьесы сыграли на сцене при полном зале. Абсолютно всерьез, будто это Шекспир, а не Иван Щукин — колясочник, увлеченный керлингом. Для ребят этот спектакль был поводом поверить, что судьбу можно переписать, как пьесу. Для взрослых это была встреча с миром подростков, жутковатым и незнакомым. Товарищи из органов власти краснели от стыда за отсутствие в театре пандусов.

Словом, в России вне всякого влияния государства стала складываться модель театра, в котором художественное и социальное не противоречат, а дополняют друг друга.

***

На днях я получила письмо от Бориса Павловича из Питера. Павлович руководит в Большом драматическом театре социально-просветительским отделом: худрук БДТ Андрей Могучий поддерживает Борину одержимость: через искусство сделать жизнь лучше. Работая в БДТ, Павлович спродюсировал несколько спектаклей, которые поднимают школьные проблемы и идут прямо в школе — в рекреациях, классах, гардеробах. Он скооперировал БДТ с центром Любови Аркус «Антон тут рядом», и вместе они сделали спектакль «Язык птиц», где играют люди с аутизмом. Он втравил Педагогический университет отправлять будущих педагогов в театр и изучать театральную педагогику, чтобы они потом привели в театр своих учеников.

Павлович одержимый, но не любит отапливать космос. Он за системную работу. Вот и сейчас он пытается ввести социальный театр в сферу интересов государства. То есть готовит бумагу в Минкульт от участников Международного театрального форума. Форум пройдет в Питере в декабре, но бумага уже пишется.

Перформанс «Клоун в каждом» в рамках совместной программы «Музей, открытый для всех» студии «Круг» и ГТГ на Крымском валу.Фото: Валерия Глаголева

Цель Павловича очень простая: «создать механизм, с помощью которого можно будет адресно получить поддержку социально ориентированных проектов на государственном уровне».

Павлович просит подумать над тезисами. И Яна Тумина, питерский режиссер, отвечает ему словами тревоги всех артистов, которым не чужда идея социальной справедливости, но которые не хотят принуждения.

Спектакль, где расскажут о том, о чем я представления не имею, — как видит мир ребенок аутист, как пишет стихи подросток с синдромом ДаунаТвитнуть эту цитату

«Я с трудом представляю, что мне захочется пойти смотреть «социальный» спектакль. А вот на удивительный спектакль, в котором играют особые люди, или на спектакль, где мне расскажут о том, о чем я даже представления не имею, — как видит мир ребенок-аутист, как пишет стихи подросток с синдромом Дауна, как танцует недвижимый, как поет глухонемой… Вот это без всяких спекуляций точно поможет взглянуть на мир иначе…».

***

— Что мы даем тут? — рассказывает Наталья вполголоса, пока идет очередное упражнение. — Основы актерского мастерства — так не скажешь. Скорее, то, что Гротовский называл преэкспрессивностью. Происходит формирование эстетического, небытового поведения, контроля за своим поведением. А значит, человек становится более культурным. Он входит в культуру через язык символов, освоив первый символ — тело. Обычно человек осваивает его в детском возрасте, а дальше уже пишет, рисует и так далее. Нашим ребятам в детстве не предложили методики, которая помогла бы понять жизнь. Тебе объясняют что-то, хотя ты не видишь, не слышишь, не понимаешь. А тут у тебя появляется этот механизм, навык понимать мир помимо разума.

— Пусть ребята меня покружат! — в который раз просит Клава.
— Хорошо, только давай ты не будешь кричать.
— Я постараюсь!
— Клава осваивает поддержки, — объясняет Наталья мне, в сторону.
Алексей аккуратно кладет Клаву себе на плечо и медленно кружит ее.
— На-на-на-на! — кричит Клава.
— Она кричит! — кричат остальные.
— Из этого и рождается номер, — смеется Наталья, — из ошибок, проблем, случая. Каждый раз смотришь и думаешь, — какие они все красивые. Органичные. Эту органику нужно сохранять, развивать и из нее выращивать особый театр. Особые символы. Тогда это будет интересно и большой культуре. Это же как заповедник, в котором все только рождается. Заповедник культуры.