«Они реже говорят, что хотят быть счастливыми»

Елена БрилингФото: из личного архива

Елена Брилинг

психолог, руководитель социально-психологической службы лицея № 1561

«В итоге ты понимаешь: дети боятся будущего»

Лет десять-пятнадцать назад дети приходили ко мне с разными проблемами. Кто-то чувствовал себя в классе одиноко, кто-то приходил с проблемой выбора профессии. Были и те, кого не понимали дома: им просто хотелось поговорить. Многие говорили со мной об очень личных вещах, потому что не каждый родитель готов откровенно ответить на вопрос о том, как, например, привлечь внимание мальчика или девочки, тем более в старших классах. Сейчас ситуация развивается в другом ключе: стало очень много скрытых запросов. Ребенок приходит с одним вопросом, а на деле оказывается, что он хочет поговорить абсолютно о другом. И самый главный вопрос, к которому в итоге выходишь: дети боятся будущего. Они не понимают, куда себя приложить и кем стать. Лет 20 назад, когда мы выходили из школы, у нас была уверенность в завтрашнем дне. Сейчас 60-70% подростков не понимают, что их ждет в будущем.

«Многие не могут ответить на вопрос: чего я хочу в данный момент?»

Наверное, этот страх будущего связан с неопределенностью и постоянным запугиванием со стороны родителей и учителей: провалишь экзамен, жизнь кончена. Дети панически боятся ЕГЭ. Многие старшеклассники не могут оценить свои силы и знания адекватно. Учителя понимают это и предлагают ребенку выбирать именно тот предмет, который он сможет реально сдать и с набранными баллами поступить в институт. Но с другой стороны давят мамы и папы, и многие старшеклассники просто не могут сделать выбор. Большинство из них даже не может ответить на вопрос: «Чего я хочу в данный момент? Чем хочу заниматься?» Поэтому у детей сейчас больше инфантилизма. Детство еще дальше продвинулось вперед.

Это комплексная проблема, решение которой нельзя сбросить только на родителей, школьного психолога или классного руководителя. Главное, чем школа может тут помочь, — это воспитывать ответственный выбор. Но выбор не только профессиональный. С кем дружить, что и кому отвечать, идти на конфликт или нет — тоже вопрос выбора. И если ребенок это понимает и уважает выбор другого, часть проблем уходит.

«То ли слов не хватает, то ли опыта переживаний»

В последние годы дети стали менее эмпатичными. Например, описывая какое-то яркое, хорошее чувство, они сперва начинают говорить, а потом застывают на полуслове: то ли слов не хватает, то ли опыта переживаний. Мы с коллегами пришли к выводу, что у современных подростков некоторые чувства формируются не до конца.

Любое формирование чувств идет по схеме: чувство появляется, начинает созревать, потом идет по нарастающей, наступает кульминация, а в конце чувство должно разрешиться. И его надо проживать полностью, чтобы оно вошло в опыт ребенка. Чаще всего такие «проживания» подросток получает, когда смотрит фильм. Но давайте внимательно посмотрим современные телевизионные фильмы. Сцены насилия или агрессии чаще всего доводятся до конца, и ребенок проживает эти чувства полностью. А вот положительные сцены прерываются рекламной паузой. У тебя чувство еще не сформировалось до конца, а его уже прервали. В результате ребенок, даже перенося эти чувства в реальность, не может до конца их испытать и прочувствовать. Недавно один ребенок рассуждал о любви и вдруг в какой-то момент завис: «Дайте мне рекламную паузу». Мы посмеялись, а потом поняли: в момент накала чувств ему нужна реклама.

С каждым годом в школу приходит все больше детей с неврологическими проблемами: проблемы концентрации внимания, гиперактивность. Чтобы таким детям какие-то вещи объяснить, нужно намного больше сил. Часть детей вообще не может полноценно включиться в процесс обучения. И если лет десять назад дети могли что-то в себе поменять, то сейчас они настолько подвержены разным страхам, что не готовы кардинально меняться.

Софья Розенблюм

Софья Розенблюм

Руководитель психологической службы гимназии № 1540, координатор инклюзивного образования

«У нас никто никого не обижает»

После объединения нашей гимназии с общеобразовательной школой мы столкнулись с проблемой: дети, которые до этого учились в неинклюзивной школе, сложно реагируют на детей с особенностями развития. Это как встреча двух разных культур. Мы проводим общие встречи и классные часы и объясняем, что в нашей школе есть традиция, которая существует с момента основания школы: у нас никто никого не обижает.

Изначально наш инклюзивный подход вырос снизу, а не сверху. Раньше мы брали детей, которые без помощи не могли учиться в школе, но при определенной профессиональной поддержке были способны освоить программу. Это не были дети со сниженными способностями, но система все равно их отторгала, а мы принимали. Так и появилась наша «школа с человеческим лицом», и сейчас у нас выстроена система профессиональной помощи.

Понятно, что все дети разные и приходят со своим опытом, не всегда хорошим. Главное — постоянно отслеживать проблемные места. Да, многие дети настроены достаточно жестоко, но необходимо всем своим видом показывать — не только на словах, но и на деле — что в нашей школе так себя вести не принято. И, в конце концов, дети это считывают. Они вообще очень многое считывают, глядя на взрослых. Поэтому инклюзия возможна только там, где сотрудники школы понимают, что и зачем они делают. Если ребенок с особенностями развития ведет себя как-то странно, взрослый должен показать, что на самом деле это нормально, и ситуация под контролем, — тогда и дети это примут. А если взрослый показывает, что это ужасно и вообще: «заберите этого странного ребенка», то дети начинают травить его.

«Дети с особенностями развития более подвержены травле»

Проблема травли существует и в нашей школе. Мы не доводим до ситуаций, когда ребенка действительно травят, и ему некуда деться с этой проблемой: как только мы замечаем это, включается наша психологическая служба. Понятно, что дети с особенностями развития более подвержены травле. Но это происходит, когда взрослые считают, что дети сами должны разбираться. Если же родители и учителя в это включаются, конфликты удается гасить. Именно поэтому мы работаем не только с учениками, но и с родителями. Мы объясняем, что у нас учатся в том числе и дети с особенностями развития, и что мы считаем это правильным с воспитательной точки зрения.

Именно благодаря детям с особенностями развития в школе появляется дополнительный ресурс. У нас есть логопед, дефектолог, больше психологов, вообще больше взрослых. И от этого меняется вся атмосфера. Если, например, аутичный ребенок не выносит, когда на уроке кричат, пусть даже не на него, значит, на уроке не будут кричать ни на кого. На аутичного ребенка нельзя кричать, а на обычного разве можно? В каком-то смысле особые дети — это лакмусовая бумажка, которая выявляет, что в школе что-то не так. При правильно организованной инклюзии происходит общая гуманизация пространства. И это распространяется не только на детей с особенностями развития, но и на всех учащихся.

«Школа с инклюзивным подходом дает своим выпускникам важный опыт»

Я не могу сказать, что за последние 15-20 лет дети стали более жестокими. Скорее, во взрослом обществе нарастают нервозность, тревожность и агрессия. Это, естественно, переносится в школу учителями и родителями. Мы часто пытаемся оградить наших детей, и иногда кажется, что это удалось сделать, но внешний мир так или иначе вторгается в школьный. Аквариум создать не получается. Но с другой стороны, это правильно: детям придется выходить и жить во внешнем мире. И за школьное время они должны нарастить кожу, чтобы можно было выйти в этот далеко не всегда справедливый мир и как-то переносить его несправедливость. Получается, школа — это некий важный тренажер социальных связей, а не только место, где человек получает академическое образование.

Школа с инклюзивным подходом дает своим выпускникам важный опыт: в мире есть другие люди, и, если человек по каким-то причинам другой, это не значит, что его нужно выгнать в гетто. Надо просто задуматься: если ребенок должен уйти из нашей школы, то куда? И тут выяснится, что он должен пойти в гетто для таких же детей. Это, безусловно, тема для беседы. И когда дети приходят и задают эти вопросы, мы стараемся говорить с ними и объяснять свой подход.

Ксения УстиноваФото: из личного архива

Ксения Устинова

Ведущая психотерапевтических групп для родителей и подростков в школе № 1321 «Ковчег»

«Детей интересует, как договариваться с обществом, не противостоять ему»

Я вспоминаю одну группу, которую начала вести, когда дети были в девятом классе. Это было лет 12 назад, и тогда они чаще поднимали свои личные проблемы: кто они, какова их ценность, какой у них путь. Их почти не волновали отношения с окружающими. Сейчас все наоборот: меньше вопросов к себе и своей личности, большая направленность на общество. Как мне с этим обществом договориться? Как мне не противостоять ему? С одной стороны, это удивительно, а с другой — нынешние подростки выросли в той среде, где уже не было дворовой культуры и почти не было спонтанного общения. Поэтому у них нет опыта взаимодействия с социальной средой. Без поддержки взрослого они не знают, что делать. И отсюда появляются тревога и страх, которые всегда порождают излишнюю агрессию как способ защиты.

Идея инклюзии в нашей школе — это именно идея социализации: и детей с особенностями развития, и обычных детей, которые тоже страдают от ее недостатка. А вот для той моей группы двенадцатилетней давности такой проблемы не было.

«Выбор, присоединиться ли к стае агрессоров, зависит от чувства собственного достоинства»

Сегодня каждый раз поднимается одна и та же тема: как сохранить себя, когда тебя унижают; как противостоять агрессии, не поддаться на провокацию или, наоборот, поддаться и ответить своим обидчикам так, чтобы они уже никогда не трогали. На самом деле все подростки когда-то были в роли изгоя, и мы с учениками каждый раз разбираем, за счет какой внутренней силы подросток смог сохранить себя, какое защитное поведение выработал. Часть тех, кто был изгоем, присоединяется к стае агрессоров; другая часть говорит, что никогда в жизни не примкнет к ним. Этот выбор зависит и от характера, и от поддержки родителей, но еще он зависит и от чувства собственного достоинства, от целостности человека: остаюсь ли я самим собой, или мне придется отказаться от себя ради интересов группы; ведь я не вынесу, если группа опять будет меня отвергать? Эта целостность или зрелость зависит от детско-родительских отношений, от того, что родители транслировали ребенку в раннем детстве.

«За последние годы родители стали более продвинутыми»

Я веду и родительские группы, поэтому вижу: за последние годы родители стали более продвинутыми. Они читают тематическую литературу, ходят на занятия, пытаются разобраться. У них есть знания, но нет навыков спокойного и доброжелательного отношения с ребенком. Они либо ужасаются («ужас, что он творит»), либо уходят в другую крайность и обвиняют себя («это я во всем виноват»). Им тяжело понять, что человек, развиваясь, проходит определенные этапы и должен набить шишки. Но если ты либо ужасаешься, либо обвиняешь себя, подросток не придет к тебе со своими шишками. Поэтому мы тренируем спокойное отношение к ситуации: «Так бывает — давай разберемся, в чем дело». Ведь родители, которые находятся в состоянии тревоги, зачастую нарушают границы ребенка. А когда они нарушают эти границы, ребенку остается только агрессивно их защищать.

Андрей ПентинФото: Константин Дрыкин

Андрей Пентин

Психолог школы № 57

«90% школьников считают, что уважение надо заслужить»

Дети часто говорят: «хочу быть успешным», «хочу много зарабатывать», «хочу иметь хорошую работу». Реже они говорят, что, например, хотят быть счастливыми или радоваться тому, что происходит вокруг. Понятие успеха оказывается тесно связано с понятием уважения. Например, я спрашивал у подростков, какая точка зрения кажется им более распространенной в современном обществе: «уважение нужно заслужить» или «каждый человек достоин уважения». 90% школьников выбирают первый вариант. При этом 40% из них считают, что, на самом деле, каждый человек достоин уважения. Получается, что успех — необходимое условие для уважения в нашем обществе.

В качестве иллюстраций использованы фотографии из проекта «Школы» Ксении Плотниковой.