Трагедия в Казани показала, что свободный доступ к оружию — не единственная причина массовой стрельбы по школьникам. Что можно сделать, чтобы предотвратить подобные преступления в будущем?
В апреле 1999 года произошла массовая стрельба в школе Колумбайн в штате Колорадо. Тогда два подростка, Эрик Харрис и Дилан Клеболд, планировали взорвать школу и убить сотни учеников и учителей в знак протеста перед системой. В процессе масс-шутинга погибли двенадцать школьников, один педагог и сами нападавшие.
Со времен Колумбайна только в США случилось еще одиннадцать таких трагедий. С тех пор были написаны десятки научных работ, в которых ученые задавались вопросом, как остановить подобные преступления. Преступники, убивающие детей, а затем и самих себя, — это психопаты, которых нельзя было спасти, или жертвы системы?
В связи со случившимся в Казани 11 мая мы как общество обязаны с этим разобраться — и принять меры, не ограничивающиеся политикой в отношении оружия.
Виноваты все
После трагедии в Колумбайне исследователи спросили американцев о том, кого, кроме самих убийц, они винят в произошедшем. Ведущих ответа было два — это родители и так называемая мафия в плащах, группа подростков, к которой принадлежали шутеры Харрис и Клеболд. Правда, ответственность на эти две категории люди возлагали разную: родители, по их мнению, должны были предотвратить преступление, а друзья — не поддерживать агрессивные идеи своих одноклассников. Учителя и школьные психологи, директор, другие члены семьи и друзья подростков — все они, по мнению опрошенных, могли повлиять на ситуацию больше, чем полиция и другие представители власти.
Значит ли это, что предотвращение стрельбы в школах — это вопрос не контроля за оборотом оружия, рамок на входе и охраны, а психологического климата?
Эрик Харрис и Дилан Клеболд, кадр с записи камеры видеонаблюдения, Колумбайн, 20 апреля 1999 годаФото: Jefferson County Sheriff's Department via Getty Images/GettyImages.ru
Этот вопрос решили изучить финские ученые. Финляндия — страна с одной из лучших в мире школьных систем, отличающейся своим эгалитарным подходом ко всем ученикам, независимо от их социального положения и происхождения. Тем не менее в 2007 и 2008 годах в Финляндии произошло два крупнейших на тот момент преступления в новейшей истории страны — и оба были связаны со стрельбой в образовательных учреждениях. 18-летний Пекка-Эрик Аувинен убил восемь человек в школе, 22-летний Матти Саари застрелил десять человек в колледже. Оба покончили с собой на месте преступления.
Как выяснилось, сами ученики не так уж довольны своим образованием. Только 11 процентов финских девочек и 9 процентов мальчиков в возрасте 15 лет любят школу — и такое отношение во многом связано с социально-психологическим климатом в ней. Ведь половина подростков, по их собственным словам, хотя бы иногда подвергаются травле — а четверть парней в течение года оказываются жертвами физического насилия.
Именно длительный буллинг чаще всего становится причиной стрельбы в школе. Пекка-Эрик Аувинен, который расстрелял восемь человек в 2007 году, был жертвой травли с четвертого класса. Его родители знали об этом и пытались разобраться в ситуации — но учителя в школе не считали буллинг проблемой, а другие взрослые и члены сообщества просто отвернулись от семьи.
Матти Саари тоже испытывал трудности в школе. Он сменил девять школ в семи разных городах, и везде сталкивался с проблемами — одноклассники травили его, били и плевали на него. В итоге Саари бросил учебу и поступил на службу в армию. И там вновь столкнулся с буллингом — например, другие солдаты мочились на его кровать. Саари рассказал армейскому врачу о травле: что она вызывает тревогу, депрессию и суицидальные мысли — тогда его освободили от службы, но должной помощи так и не оказали. По возвращении из армии Матти Саари стал интересоваться случаями массовой стрельбы в разных странах и в итоге сам совершил подобное преступление.
«Все друг друга знают»
Что общего обнаружили ученые в случаях масс-шутинга? Во-первых, его организаторы — это почти исключительно молодые мужчины старшего подросткового возраста или молодые взрослые, изгои без близких друзей. Во-вторых, стрельба часто происходит в небольших городах — возможно, потому, что там «все друг друга знают» и жертвам буллинга не так просто спрятаться от своих преследователей и забыть школьную травлю даже после окончания учебы.
В случае масс-шутингов в Финляндии оба молодых человека показывали признаки психических расстройств задолго до того, как совершили свои преступления. Но им либо не помогали вовсе, либо не оказывали должной поддержки.
Пекка-Эрик Аувинен (слева) и Матти СаариФото: AFP/East News
В-третьих, исследователи заметили, что стрелки редко совершают преступление «из ниоткуда». Обычно перед шутингом подростки обсуждают свои планы с другими молодыми людьми — и это первый момент, когда кто-то может вмешаться, оказать поддержку или предупредить близких юноши о его преступных мыслях. Непосредственно перед преступлениями многие пишут манифесты, выкладывают видео и пишут прощальные посты — это тоже своеобразные крики о помощи.
Феномен «убийства — самоубийства» и токсичная маскулинность
Стрельба в Казани отличается от большинства мировых школьных масс-шутингов: Ильназ Галявиев, в отличие от своих предшественников, не совершил самоубийства (хотя, судя по его каналу в Telegram, планировал). Обычно расстрел школьников, учителей и директоров идет в комплекте с суицидом — этот феномен даже получил отдельное название — «убийства — самоубийства». В основном такие преступления совершаются мужчинами и связаны с разнообразными аспектами маскулинности. Это не всегда именно школьная стрельба — мужчины также учиняют расправу над коллегами и начальниками на работе, убивают целиком свои семьи, прежде чем покончить с собой.
Ученые проанализировали около трех сотен статей в СМИ, написанных о сорока пяти случаях «убийств — самоубийств». Они обнаружили, что такие преступления чаще всего связаны с ощущением уязвленной маскулинности: мужчина, который считает, что должен все контролировать, быть на вершине иерархии, вдруг теряет контроль над ситуацией и решает «взять все в свои руки», применив насилие. В случае со стрельбой на работе, например, мужчина может ощущать несправедливость от увольнения или повышения коллеги — ведь рабочий статус в культуре является фундаментом мужского самоощущения. Его потеря может привести к тому, что психически нестабильный молодой человек возьмется «восстанавливать справедливость» — когда терять ему, по ощущениям, уже нечего. Продолжением проблем на работе может быть и суицид с предварительным убийством всех членов семьи: мужчина, неспособный содержать жену и детей, может считать своим долгом избавить их от экономических лишений после своей смерти — или воспринимать членов семьи как свою собственность, как проваленный проект, который следует уничтожить.
Ильназ Галявиев в зале суда, 12 мая 2021 годаФото: Alexey Nasyrov/Reuters/PixStream
Школьная стрельба несколько отличается от предыдущих двух типов «убийств — самоубийств». Она тоже связана с ощущением попранной маскулинности, но не из-за недостаточных достижений, а из-за провала в социальной жизни. Парень, не сумевший встроиться в школьную иерархию, становившийся жертвой травли, чувствует себя униженным и «опущенным» — и возвращается, иногда уже после окончания школы, чтобы отомстить.
В корне всех мотивов для типичных «убийств — самоубийств» — токсичная маскулинность, которая выражается в праве сильного, в превосходстве одних людей над другими, в необходимости всегда быть самым сильным, богатым и популярным. Харрис и Клеболд, совершившие масс-шутинг в Колумбайне, считали, что одноклассники унижают их и ущемляют их достоинство. Чо Сен Ху, расстрелявший насмерть 32 человека в Техническом институте Вирджинии, сделал это из зависти к более богатым однокурсникам. Такое поведение одобряется в культуре, где обиженный герой-мужчина может стать «мстителем» — и должен постоять за себя, в том числе с применением силы, иначе окажется слабым и потеряет свою маскулинность. Стрелки не испытывают вины: Чо Сен Ху утверждал, что он выступает как «Иисус-спаситель» и хочет «вдохновить поколения слабых и беззащитных людей».
Не скрывают своих намерений
Люди, становящиеся школьными стрелками, — это часто демонстративные личности, возможно испытывающие приступ мании. Демонстративные личности любят привлекать к себе внимание — и, если общество их не замечает, могут пойти в этом своем стремлении на крайние меры. Они могут объявить себя вершителями революции, как Аувинен: он, по его прощальным словам в манифесте, хотел «вдохновить всех умных людей начать переворот в текущей системе». Это, кстати, похоже на поведение 19-летнего Ильназа Галявиева из Казани: он «осознал себя Богом» и написал о планирующейся атаке в своем телеграм-канале.
Матти Саари тоже совсем не скрывал своих намерений. Видео с масс-шутингов в американских школах он показывал другу еще за два года до преступления — и уже тогда говорил, что хочет совершить нечто подобное. Сестра Саари слышала от брата о планах открыть стрельбу по учащимся в его колледже. Накануне трагедии полиция допрашивала Саари, но не нашла причин арестовать его или конфисковать пистолет — и за эту преступную халатность никто в дальнейшем не понес ответственности.
Ксения ЩербининаФото: пресс-служба сервиса YouTalk
«Если одноклассники слышат, как их друг говорит о планах совершить насилие, стоит донести это до адекватного взрослого. Того взрослого, который сможет принять грамотные меры: обратиться к родителям молодого человека, довести до сведения школьного психолога, учителя, директора. Тут нужен скорее план безопасности, чем психологическая поддержка, — уверена Ксения Щербинина, психолог и юнгианский аналитик онлайн-сервиса психологической помощи YouTalk. — Задача школьного психолога в таких случаях — провести развернутую диагностику эмоциональной сферы такого ученика и его личностных особенностей. Обычно это смешанная диагностика, где есть и тесты, и невербальные методики, и наблюдение. На основании такой диагностики психолог может направить ребенка к психиатру».
Анастасия Маскаева, психологиня сервиса YouTalk, кризисная консультантка, добавляет, что иногда единственный способ для одноклассников справиться с кризисом у знакомого — это бригадная работа, где выработана общая стратегия, и каждый ее придерживается. С одной стороны, такая организация звучит сложно — пример подобной помощи другу, чуть не начавшему масс-шутинг после совершенного над ним насилия, мы можем увидеть в третьем сезоне сериала Netflix «13 причин почему». Там подростки практически круглосуточно дежурили рядом с одноклассником Тайлером, оказывали ему психологическую поддержку, пока его агрессивные и суицидальные мысли не прошли — и он оказался готов принять профессиональную помощь. С другой стороны, если такое получается, это огромная поддержка для специалистов, которая и помогает предотвратить выгорание — ведь психолог в школе одна на сотни детей, и уследить за всеми в одиночку ей просто физически невозможно.
Более того, по российским законам психолог не может работать с ребенком без письменного согласия от родителей — а его может не быть, если подросток скрывает свои проблемы от семьи, либо если именно проблемы в семье и способствовали появлению у него мыслей о насилии.
Когда можно и нужно вызывать помощь — например, звонить в 112 и привлекать полицию и/или психиатрическую скорую помощь?
Про психиатрическую скорую в России есть закон «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» — он как раз регулирует, когда возможна недобровольная госпитализация человека. Один из возможных случаев — если человек, в том числе несовершеннолетний, представляет непосредственную опасность для себя или окружающих. Так что в случае с Ильназом Галявиевым, который с утра перед атакой написал в своем телеграм-канале о готовящихся убийствах и самоубийстве. Вызвать психиатрическую скорую, заметив угрожающие посты в соцсетях, было бы правильным решением.
Анастасия МаскаеваФото: пресс-служба сервиса YouTalk
«Есть риск, что в момент, когда услышаны слова “я хочу совершить насилие”, на человека может быть повешен ярлык: с ним что-то не в порядке. И тут названия могут варьироваться — от психиатрических диагнозов и полицейских терминов и вплоть до бытовых оскорблений, — отмечает Анастасия Маскаева. — Мы уже видим много такого в соцсетях в отношении Ильназа Галявиева. Ни в коем случае не оправдывая совершенное им преступление, нужно отметить, что само по себе появление таких высказываний — это сигнал к тому, чтобы посмотреть не только на говорящего, но и на то, что вокруг происходит».
Насилие — это системная проблема. Насилие в школе часто является следствием травли, напряжения в коллективе и так далее. Поэтому, чтобы справиться с проблемой, необходимо работать не только с одним человеком. Основным направлением работы должно быть то, чтобы не запрещать злость, а помочь справляться с этой злостью, научить безопасно проявлять злость — без вреда для себя и для окружающих. И конечно, интересоваться, отчего возникло желание навредить людям.
Изменить поведение подростков крайне сложно, потому тут важна слаженная работа. Если как можно больше взрослых людей будут говорить «злиться можно, но бить нельзя. А вот сказать о том, что злит, можно, или можно покричать сейчас вместе со мной», то можно будет снизить риски подобных трагедий.
«Тем не менее кажется, что сейчас любые инструкции и рекомендации будут невероятно нечестным упрощением. Ведь случилась трагедия. И это тот момент, когда, с одной стороны, хочется найти ответы и советы, а с другой стороны, они совсем не помогают — потому что от случившегося невероятно больно», — говорит Анастасия.
Что же делать?
Решить проблему с массовыми школьными — и не только — убийствами одним лишь ограничением доступа к оружию, увы, не получится. Ведь феномен «убийства — самоубийства» связан с целым комплексом социальных и психологических проблем, с которыми молодые люди впервые встречаются именно в школе — значит, там и нужно предпринимать шаги по их решению, говорится в исследованиях.
В первую очередь учителям, воспитателям и психологам стоит расширять понятие маскулинности. Мальчикам нужно разрешить плакать, грустить, говорить о своих чувствах. Не стоит делить поведение на «мужское» и «женское» в принципе и уж тем более маркировать все недостаточно «мужественное» как слабое и вторичное — это прямая дорога к нарастанию агрессии. Наоборот, хорошая идея — воспитывать мальчиков с идеей о том, что «настоящие мужчины» добры, уравновешены и всегда стараются урегулировать свои вопросы мирно.
Казань. 11 мая 2021 года. Местные жители у гимназии № 175Фото: Dmitri Lovetsky/AP/ТАСС
Исследователи масс-шутингов также предлагают создавать специальные школьные советы, где старшие школьники будут медиаторами в решении конфликтов — не с помощью насилия, а путем переговоров. Эксперименты в государственных школах в Нью-Йорке показывают: подростки, которые успешно разрешили свои разногласия с помощью групп по медиации, в будущем сами часто хотят стать медиаторами. Еще один способ решения проблемы буллинга — анонимные линии поддержки, куда может обратиться любой школьник.
Важны для создания адекватного психологического климата в школах уроки по сексуальному просвещению — которые в России, к сожалению, фактически под запретом с 2012 года, — и занятия, связанные с психологией, гендерными особенностями. Школьный психолог должен не только проводить тесты по профориентации, но и пытаться действительно помочь ученикам с их трудностями — и направлять к психиатру при подозрении на ментальные расстройства. Для этого психолог должен иметь право в кризисной ситуации работать с подростком и без согласия родителей — а это требует изменения российского законодательства. И конечно, никогда нельзя игнорировать разговоры молодого человека о насилии, массовой стрельбе или кровавой революции: лучше принять меры, вплоть до принудительной госпитализации, чем упустить возможность предотвратить трагедию.
Безопасно там, где не страшно ошибиться
Елена АльшанскаяФото: Илья Питалев/РИА Новости
«Страшное массовое убийство в казанской школе, конечно, подняло с самых глубин нашей психики много тревог и страхов, — рассуждает Елена Альшанская, глава фонда “Волонтеры в помощь детям-сиротам”. — Это понятно, такие трагедии пугают, и нам хочется найти простой и рациональный ответ — как сделать так, чтобы больше никогда это не могло повториться. К сожалению, простых ответов на сложные вопросы не бывает. И наша рационализация, коренящаяся в тревоге и нашем испуге, может сыграть с нами плохую шутку. Мы примем быстрые и бессмысленные решения, которые не помогут ничего предотвратить, но могут и навредить в процессе. Прежде всего это желание срочно все запретить: игры, телефоны, доступ в школу; оборудовать входы металлодетекторами и обыскивать каждого ученика при входе. Это вряд ли поможет: человек, который годами вынашивает план преступления, обойдет все это, восприняв как задачку, поднимающую мотивацию, а дети, которые ничего не планируют, будут чувствовать себя подозреваемыми на входе в тюрьму. Нельзя запретить зло указом. Но можно существенно изменить среду, которая позволяет ему расцветать буйным цветом.
Это значит, что в школе должно стать безопасно. А безопасно не там, где охранник с автоматом наперевес на входе. Ровно наоборот: раз там охранник с автоматом — значит, есть опасность, иначе бы он там не стоял. Безопасно там, где не страшно ошибаться, не страшно быть разным, не страшно говорить о своих проблемах — потому что тебя услышат, не будут высмеивать и унижать. А если это случится в детском коллективе (что тоже вполне естественно, в случайных и разношерстных коллективах не бывает дисциплинированных сообществ без конфликтов), то взрослые не проигнорируют это, а включатся и научат детей решать конфликты без насилия и унижения. И главное, сами не будут источником унижения и насилия — в такой среде безопасно. И такая должна быть школа.
Это потребует серьезных перемен: и целеполагания, и штата, и подготовки учителей. Начиная от уменьшения количества детей на класс, введения настоящей — а не на бумаге! — инклюзии, с возможностью помогать тем, кому сложнее дается учеба или социальные коммуникации. Заканчивая обязательными службами примирения и работающими, а не формальными советами учеников».
Еще больше важных новостей и хороших текстов от нас и наших коллег — в телеграм-канале «Таких дел». Подписывайтесь!
