Кроме водки поговорить не с кем

Поздний вечер, конец ноября, спальный район Зюзино на юге Москвы. Темно и холодно, у метро глубокие лужи с опавшими листьями на дне. Ветер порывами гонит сырость по улицам и дворам, зябко. Люди бегут с работы домой, не оглядываясь. Сижу за высоким столом в рюмочной, у распахнутой двери. Осенняя грязь на пороге, громко играет музыка — российский рок вместе с российской эстрадой. Надрывно и яростно, словно юродивый, кричит Егор Летов:

Границы ключ переломлен пополам

А наш батюшка Ленин совсем усох…

В воздухе разлито уныние. Приглушили свет, в углах полутьма, едва видны фигуры выпивающих. На витрине мигает одноцветная новогодняя гирлянда. Истерику Егора Летова сменяет по-бандитски лиричный и респектабельный Григорий Лепс:

В старом парке пахнет хвойной тишиной,

И качаются на ветках облака.

Сколько времени не виделись с тобой,

Может, год, а может, целые века?

Юрий Гагарин с фотографии на серой стене улыбается и смотрит в космос, где кружат планеты, летят астероиды, Млечный Путь сияет мириадами огней, небесные тела проносятся одно за другим, и черные дыры поглощают созвездия.

Две женщины с белыми костромскими лицами разливают пиво в трехлитровые банки, греют пирожки в микроволновке, считают сдачу. Входят мужчины. Одни, без женщин. Нищие, брошенные, отчаявшиеся. С чувством вины, крупными буквами написанном на их давно немытых лицах. В спортивной одежде, мятой и поношенной, в грубой обуви, уже слегка пьяные. Компаниями по два-три человека. Но чаще в одиночку.

У кого нет денег, те ищут у кого попросить. У кого деньги есть, те, на ходу снимая шапки, торопятся к выпивке и еде.

Подойдя к прилавку, берут поднос, ставят на него тарелку с квашеной капустой, огурцами, черемшой, бутерброды с килькой, селедкой, салом. Реже покупают самсу, местную пиццу из томатной пасты и докторской колбасы, шашлык из маринованной свинины.

Еда дешевая, как на соседнем строительном рынке. В столовых, где едят рабочие из Молдавии и Средней Азии, примерно то же самое.

На запивку сок в пакетах — яблочный, мультифруктовый, персик. У кассы происходит самое главное: мужчины просят налить им водки. Самой дешевой, у которой даже названия нет. Ревниво поджав губы, смотрят, как она льется из бутылки в графин, как заполняет собой прозрачную стеклянную полость, как играет в ней свет от лампы. Затем рассчитываются, унизительно звеня мелочью, и идут к столу.

Сначала они пьют молча. Ждут, когда алкоголь успокоит. Не морщась, опрокидывают внутрь стопку за стопкой. Потом приходит опьянение, их отпускает, они начинают шутить, ругать начальников, вспоминать нынешних и бывших жен.

В унисон настроению из динамиков льется история преданной любви в исполнении певицы Максим:

Я так привыкла жить одним тобой, одним тобой,

Встречать рассветы, слышать,

Как проснешься не со мной.

За мой столик без разрешения подсаживается парень лет тридцати. Бритая под ноль голова, большая кожаная куртка, синие джинсы на два размера шире, чем надо. Крупные ладони с коротко остриженными ногтями. Сел, поставил на стол стакан с водкой, тарелку с двумя бутербродами, бросил шапку.

— Ты давно в разводе? — голос глухой, сорванный. Судя по голосу, сел без разрешения не от наглости, а от тоски и растерянности.

— Ты мне?

— Ага. Давно?

— Нет, я не в разводе. Просто так зашел.

— Не женат? Везет. А я сразу после армии женился. Думал, люблю. Теперь второй месяц в разводе. У меня дочка. Три года. Жена, сука, встречаться не дает…

Видно, что подсел, чтобы сказать о разводе и дочери. Ему нужен разговор, нужно высказаться. Сказал и сразу замолчал, уставившись на водку и бутерброды. В колонках заиграла Алсу. Тоном влюбленной в преподавателя русского языка и литературы старшеклассницы она трогательно поет о своей невозможной любви:

В тот день, когда ты мне приснился,

Я все придумала сама,

На землю тихо опустилась зима, зима.

Парень смотрел на водку до конца третьего куплета, потом нервно взял стакан и протянул его мне.

— На, будешь?

— Не, спасибо, не буду.

— Болеешь? Нет? Правильно, и я не буду. Попробую без нее. А то запью, и конец. С дочкой не дадут встречаться. Жена, сука, сразу в суд подаст, если узнает, что запил.

Оглядывается по сторонам, видит худого старика в заношенном рыжем плаще, купленном еще при Горбачеве. Старик явно желает выпить и ищет, кто бы ему налил.

— Эй, дед, пить будешь? Да? К нам тогда иди, у нас есть.

Дед подходит. Быстро, но с достоинством. Берет стакан. Медленно, задерживая каждый глоток, выпивает. Вытирает губы тыльной стороной ладони. Парень протягивает ему тарелку с бутербродами.

— Закуси. — Старик берет бутерброд, кивает в знак благодарности и уходит куда-то в тень.

— Ты где работаешь?

— В пиццерии, в Медведкове, «Папа Джонс» называется. Знаешь? Они по всему городу. Я кулинарный техникум закончил, в армии поваром был. А в «Джонсе» я там начинки заготавливаю, знаешь? Сыр там, ветчину, салями там… — прерывается и снова о своем. — Главное, на работу ходил, не пропускал, деньги ей отдавал. И зачем? Дочку, главное, не дает видеть. Наверно, чтоб забыла меня. Чтоб к другому привыкала. А я? Я же отец, у нее моя кровь, так нельзя…

Парень берет с тарелки бутерброд из черного хлеба и кильки, начинает его есть. За окном кромешная спальная ночь и ни души. Шелестят по лужам пустые автобусы с табличками «В парк» и никому не нужные желтые такси. Идет противный мелкий дождь. Во всей рюмочной осталось человек десять. Уже совсем пьяные. С прилавка убирают еду, скоро закрытие. Музыка на несколько секунд замерла, и в тишине запел Николай Расторгуев:

Выйду ночью в поле с конем,

Ночкой темной тихо пойдем,

Мы пойдем с конем по полю вдвоем,

Мы пойдем с конем по полю вдвоем.

Услышав знакомый голос, рюмочная оживилась, пришла в движение, зашевелилась. Пьяные очнулись от водочного забытья, подняли головы, выпрямились, начали подпевать. Не попадая ни в ритм, ни в ноту, с обреченностью, словно панихиду.

Ночью в поле звезд благодать,

В поле никого не видать,

Только мы с конем по полю идем,

Только мы с конем по полю идем.

Рюмочная поет и стонет, комкая мелодию, проглатывая слова и обороты. Пение постепенно сваливается в протяжный и тоскливый вой о коне, урожае, бескрайнем поле. О том, как ночью в небе звезд благодать. Среди тарелок с закуской, стаканов и банок с пивом гудит пьяный хор. Низкий звук стелется по полу рюмочной, не поднимаясь вверх.

Пьяные поют, облокотившись на стол, прикрыв глаза ладонью, с мукой искренности и страдания на лице. Им тягостно от своей кривой судьбы, от водки, пива, пота и жареных пирожков. Жизнь, как те сани, о которых им пел из магнитофона Высоцкий, упала в пропасть и разбилась. Последнее, что осталось — песня о России, о коне, о ночном поле. Сипя и прерываясь, они поют, как искренне, превозмогая личные поражения, камнем давящие на грудь, они влюблены в свою страну.

Мой коротко стриженный сосед, доев бутерброд, тоже подпевает. Он не пьяный и не в угаре. Его угнетает развод и перспектива быть забытым своей дочерью. Но пока он пел вместе с остальными, его спина была чуть прямее, а жесты чуть уверенней. На те три минуты, пока звучала песня, он пришел в себя и, как мне показалось, уверовал в возможность выбраться из эмоциональной ямы, в которую угодил, лишившись семьи.

Песня закончилась, ее эхо угасло. Расторгуев и громадный, луженый, тысячеглотный хор Красной Армии умолкли, посетители пьяно засобирались уходить. Парень повернулся ко мне, он заметно оживился, на губах появилось подобие улыбки.

— Тут всегда так?

— Не, не всегда. Когда как. Раз на раз не приходится. Иногда веселее, иногда тихо.

— А ты тут постоянно?

— Часто. Живу в Бутове, мне тут рядом совсем.

— Короче, вот телефон — он пишет на салфетке номер — звони, если такое будет. Я тут прям успокоился. Договорились? — И, не ожидая ответа, развернулся и вышел, нервно радуясь случайной передышке.

В течение недели я честно позвонил один раз в рабочее время. Трубку никто не взял, и я удалил номер, чтобы не путался среди других.

В России алкоголизм — это часто следствие душевного состояния, когда в прямом смысле слова человеку не с кем поговорить, и он остается один на один со своей зависимостью. Для них существует фонд «Старый свет». Это организация, которая бесплатно помогает людям побороть зависимость от алкоголя. Программы реабилитации христианского благотворительного фонда «Старый свет» прошли более 350 человек, более 70% которых осознанно сохраняют трезвость.

Для работы фонду требуется 600 тысяч рублей в год. Перечислив им 300, 500, 1000 рублей — стоимость бутылки водки или вина — вы поможете этим людям начать новую жизнь, без физической и душевной боли.

Сделать пожертвование