Брат из массовки

Брат родился почти на десять лет позже меня. Это само по себе значит, что ничью другую жизнь я не знаю так же подробно. От момента, когда мать с улыбкой прикладывала мою детскую ладонь к своему выпуклому животу: «Чувствуешь, пинается?» — до момента, который сейчас

Мы родились в семье военного. Было время, когда для меня это что-то значило. Я даже стыдился, что не продолжил военную династию. После университета, когда замаячила срочная служба, подумывал даже скрыть честный диагноз. Но отец тогда сказал: «Я 25 лет отслужил. Считай, за вас обоих». И еще он сказал, что это «не мое» — «не из того теста сделан». Сказанное меня обидело. Но внутри я соглашался: я был книжным ребенком, робким подростком, «мягкотелым» юношей.

Брат во многом был моей противоположностью. В пять лет, шебутной и подвижный, он приводил в восторг отцовских сослуживцев. Фамильярно называл капитанов и майоров «Серегами» и «Андрейками». Во дворе наловчился залезать верхом на высокую перекладину турника и оттуда, хохоча, плевался, дразнил остальную детвору. Помню, на моих глазах старшак вытолкал брата с качелей. Пока я, задыхаясь от возмущения, пытался словом добиться справедливости, у меня из-за спины прилетел камень и в кровь рассек обидчику лоб. Уже тогда мой брат сам мог за себя постоять. Он предпочитал действовать не раздумывая. Это меня и восхищало, и пугало. Я так никогда не мог.

Нас наказывали отцовской портупеей. Обычно мне хватало пары ударов, чтобы расплакаться и просить прощения. А брат выпячивал челюсть, до последнего сдерживал слезы и твердил:

В конце концов его упрямство обезоруживало и отца, и мать. Было бесполезно бить его, чтобы заставить что-то сделать. В итоге брат получал свое, отряхивался и бежал дальше как ни в чем не бывало. А родители бессильно разводили руками: «Что, блин, за ребенок!»

Из-за разницы в возрасте и особенностей нашего семейного уклада я никогда не был ему другом. Был нянькой, воспитателем, ментором. Меня все время ставили ему в пример. Это взращенное превосходство делало меня требовательным и деспотичным. Я настаивал на беспрекословном подчинении. И тоже бил брата. А потом мы рыдали, обнявшись. Он — от горькой обиды, я — от раздирающего чувства вины.

Брат не был глупым. В ту пору понятия «гиперактивность» и «СДВГ» еще не вошли в обиход. Сейчас я думаю: это его случай. Что-то он схватывал на лету. Иногда залпом проглатывал книги. Но успехи в школе сходили на нет по мере уменьшения родительского контроля. В какой-то момент отец и мама махнули на него рукой. Пока я учился в вузе, брат менял школы одну за другой. Доходили вести о драках, о простреленной из пневматики куртке, о найденном в кармане насвае, о сомнительных друзьях. Когда мы виделись, он был со мной снисходительным и чуть насмешливым. Это раздражало. Он понимал, что освоился в том мире, которого я всегда боялся и избегал. Я не был для него авторитетом, я даже не был ему по-настоящему нужен. Но я ни на секунду не сомневался: он по-своему любит меня.

Однажды он напился и угнал семейное авто. То, за которое отец еще даже не выплатил кредит. У брата не было водительских прав. Сначала он ударил несколько машин на парковке. Потом перевернулся и улетел в кювет. Не протрезвевший, с синяком в пол-лица, наговорил родителям грубостей. Я был зол и с тех пор почти не общался с ним. Я жил уже в другом городе, виделись мы редко. Мать говорила, что он переживал и хотел наладить отношения. Наладить не получалось.

Брат кое-как окончил профтехучилище. Срочная служба ему не грозила из-за хронического заболевания. Он работал то там, то сям, но нигде не дольше трех месяцев. Пока у него была работа и отлаженный быт, он звонил матери по несколько раз на дню. Как только переставал звонить, это означало: уволен или ушел сам. Он скандалил с начальниками, попадался при попытках вынести что-то с предприятия. Родители жили больше чем в 100 километрах. Неоднократно отец собирался и ехал в город, чтобы «вправить мозги» и устроить брата на работу. Без толку.

Вахта на Северном Урале, мутные поездки в Москву, заводы в родном городе — каждый раз все заканчивалось одинаково. Переживал ли он, что не может устроиться в жизни? Наверняка, иначе бы не прятался всякий раз, когда дела принимали скверный оборот. Но родители всегда находили его и вытаскивали. Я не знаю, как они пытались брата вразумить, знаю только, что смирились с необходимостью постоянно его опекать. В редкие моменты, когда все было в норме, в разговорах со мной мать упоминала брата с теплотой. В остальные — вздыхала или принималась плакать.

Я не знаю ни одного случая, когда бы он нарочно кого-то обидел или кому-то навредил. Он был открытым, общительным, смешливым. Легко обходился малым: дешевыми сигаретами и одной парой обуви. Был в чем-то наивным, придерживался простых догматов в духе «мать — это святое» и не различал многих противоречий. Мне кажется, ему просто не удалось повзрослеть достаточно, чтобы видеть неоднозначность многих вещей вокруг.

Где-то с 2020 года между мной и родителями время от времени случались споры о политике, переходящие в ссоры. Помню, например, крик матери: «Ну и что, что у него дворцы? У него должность такая!» Еще она говорила что-то в духе: «Ты, что самый умный? Родители у тебя дураки, а ты умный? Ты чего о себе возомнил? Знай свое место!»

В 2022 году я уехал из России под молчаливое неодобрение семьи. Под конец 24-го года у моего брата родился сын. Родители радовались внуку. Стали чаще навещать брата и его гражданскую жену. Казалось, все наладилось. Брат работал. Показал себя неплохим отцом.

Пока однажды снова не пропал. Со слов жены, он несколько дней не появлялся дома. Наш отец приехал в город и нашел его в компьютерном клубе. Выволок за двери, привез домой. Брат снова был без работы. Мне кажется, его сжирали вина и стыд и он не знал, что с ними делать. Поэтому сбегал — и в прямом, и в переносном смысле. Когда отец вытаскивал его из компьютерного клуба, брат кричал: «Как ты не понимаешь, у меня зависимость!» Я не знаю доподлинно, какие увещевания тогда пошли в ход. Но, по обмолвкам родителей, думаю, что отец бросил в сердцах:

Весной 2025 года мать сообщила, что брат намерен подписать контракт. Она говорила об этом со слезами, но как о деле решенном: «Он слушать никого не хочет, ты же его знаешь». Доводы на брата не действовали. Я был в ужасе. Написал ему во всех мессенджерах, получил ответ: «Все уже решено. Все будет нормально». Я знал, что не будет.

Я испытывал страшное бессилие, как если бы человек на моих глазах засовывал пальцы в мясорубку и готовился сам провернуть ручку, а я не мог до него докричаться. Еще я был зол. Мне казалось, все смирились потрясающе быстро. Как будто отговаривали его только для проформы. Не важно, что все они в той или иной степени находились под влиянием пропаганды. У меня просто не укладывалось в голове, как взрослые люди могут не понимать, что такое война.

В начале апреля брат подписал контракт. Через пять недель вышел на связь в последний раз. Еще через две недели отец воспользовался старыми связями, дозвонился бывшему сослуживцу в Москву. Тот подтвердил: в списках военной части мой брат значится как «пропавший без вести». Во время разговора мать плакала. Я думаю, она проплакала несколько дней. А я не мог найти слов. Внутри я кричал: «А вы как себе это представляли?!» Я молчал, а мать всхлипнула и сказала: «Хотел на квартиру для сына заработать». Потом добавила отрешенно: «Значит, Богу так было угодно. Значит, судьба у него такая». Я бросил трубку.

Я попытался говорить с родителями еще раз, пару дней спустя. Узнал, что все это время они скрывали от брата, что я давно уехал из России. Видимо, боялись, что это сделает невозможным любое улучшение наших с ним отношений. Мне было тяжело разговаривать. Я понимал, что виню родителей в произошедшем и это убивает во мне любую эмпатию. Я признался им в этом, и с тех пор мы больше не сказали друг другу ни слова.

В неменьшей степени я виню себя. Кажется, кому, как не мне, нужно было отговаривать и убеждать младшего брата. Но я, как и все, давно отошел в сторону. Предоставил его самому себе. Когда-то это казалось правильным: слишком долго меня заставляли быть его нянькой. «Он уже взрослый, опека мешает ему принять ответственность за свою жизнь, — думал я. — Он все равно не станет меня слушать, в его глазах я всего лишь заучка, трусливый ботаник». Да, у меня найдутся сотни убедительных доводов, что я все равно не смог бы ничего изменить. И ни один не работает — я не могу избавиться от чувства вины. И злобы.

Я зол на государство, которое превратилось в ловца потерянных душ. Зол на сограждан, которые подыгрывают ему, подпитывая свои и чужие иллюзии. Зол на человека, который сделал все это возможным. Я зол на многое и на многих. Но не на брата. Он не служил срочку, у него не было военной специальности. Прошло меньше месяца, прежде чем он оказался на фронте. К чему и как его готовили? Можно ли за это время подготовить хоть к чему-то? Я не даю себе надеяться, что он жив. Так легче. Это не избавляет меня от холодного комка в груди. Я знаю: если он погиб, никто никогда не узнает обстоятельств его гибели. Меня донимают навязчивые мысли, от которых некуда бежать: ему было страшно? Все случилось мгновенно или он медленно «вытекал» в безвестной лесополосе? А может быть, он показал свое характерное упрямство и его «обнулили» свои же?

И есть еще одно, что не дает мне покоя все это время. Я думаю о нашем прадеде. Он погиб в 42-м под Старой Руссой. Под артобстрелом, в первом же бою. И это вся его фронтовая история. Ему не досталось наград и званий. О нем не упомянут на митинге, не расскажут на классном часе. В коллективном мифе о войне он не ко двору. Потому что он и есть правда. Раз за разом бесчисленная массовка гибнет, чтобы единицы почувствовали себя ключевыми персонажами кровавой постановки.

И в такой же массовке — мой брат. Одни будут твердить: «Патриот», «Мужик», «Наш парень». Для других он «орк», «пакет», оккупант. Для третьих просто дурак и болван. И все постараются поскорее о нем забыть, как будто его и не было. «Не я, не меня, не мой, не наш, не важен, не нужен, не должен был, не был».

А что мне делать? У меня перед глазами все время стоит маленький круглощекий мальчишка. «А расскажи сказку». — «Про что?» — «Про трактор». — «Ну ладно, только ты спи давай. В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был трактор…»

• Теги:
• психология