Поисковый отряд «ЛизаАлерт» за 10 лет работы каждый день сталкивается с одной и той же проблемой: дезориентированный человек, чаще всего пожилой, теряется на улице, а затем под чужим именем — невнятно произносит свое или вовсе называет вымышленное — попадает в больницу, где найти его становится невозможно. Быстро находить таких людей можно с помощью федеральной базы неизвестных пациентов.
Почему ее до сих пор нет у волонтеров-поисковиков, «Таким делам» рассказал координатор «ЛизаАлерт» Олег Леонов.
— Чем вы занимаетесь в «ЛизаАлерт»?
— Координатор поисков — это одна из моих ипостасей. У меня есть еще ряд должностей и обязанностей. Я, например, возглавляю направление обучения добровольцев и направление «Лес на связи» — когда мы выводим людей из леса дистанционно по телефону. Еще я работают в составе административной группы. В рамках этой группы я веду диалог с государственными структурами по нашим вопросам.
— Диалог о чем?
— Например, у нас по региону 700 заявок на поиски, а в статистике МВД по региону — 100 пропавших. Надо понимать, что мы ищем только тех, по кому есть заявление в полицию, то есть по каждой из 700 заявок мы можем сказать КУСП (номер заявки в книге учета заявлений и сообщений о преступлениях, административных правонарушениях, происшествиях. — Прим. ТД). Мы сказали: «Как так? Заявок 700, а в статистику сваливается как 100». Мы об этом сказали. Потом, видимо, произошли перенастройки алгоритмов. По регионам провели ревизию. Вдруг в 2020 году выходит статистика МВД за 2019 год — 180 тысяч заявок о поисках по стране. Мы такие: «Круто, какой прогресс!» Это примерно наши оценки. Но остался вопрос: сколько из этих пропавших числятся ненайденными? А ненайденных — 20 тысяч человек. То есть мы этих людей не видим на улицах, в лесах, но они же куда-то должны деться. Если человек пропал в городе и мы его не видим на районе, то, скорее всего, кто-то его заметил, вызвал скорую и человека доставили в больницу. Эти 20 тысяч в основном попадают в медицинские учреждения.
— Можете описать этих людей?
— Подавляющее большинство — пожилые дезориентированные люди, но есть и 40-летние, и 35-летние. Приведу несколько примеров.
Весной 2015 года профессор одного из столичных вузов пропадает прямо с Тверской улицы. Мы ищем его долго и очень упорно: три недели прозваниваем больницы — его нет, как будто сквозь землю провалился. Через месяц нам звонят из больницы: «Слушайте, вы тут искали такого-то. Забирайте, он помер». — «В смысле “помер”? Где он был?» — «Тут, у нас». А мы эту больницу прозванивали каждый день утром и вечером, и каждый день нам говорили: «Нет такого, не поступал». У него была не самая простая фамилия, он чуть-чуть по-другому ее произнес, в одной букве ошибся, и нам постоянно говорили: «Такого нет. Такого нет».
Другой пример. Московская область, 2016 год. Бабушка, которая ничего не помнит о себе, очень долго лежит в больнице. Ее замечают наши добровольцы: «Наверняка ее ищут, давайте сфоткаем». Сфоткали, проверили, нашли родственников. Проблема в том, что эта бабушка пропала год назад и родственники ее уже похоронили, все официально. Мы спрашиваем:
Мы все выяснили и нашли родственников умершей. Начались сложные экспертизы по установлению родства.
А недавно пропал дедушка в Пушкинском районе (Московской области. — Прим. ТД). Мы его нашли под другими фамилией, именем и отчеством. Он их просто выдумал. В скорой помощи вспомнили: все-таки был неизвестный, а в больнице, куда его привезли, сказали: «Почему неизвестный? Он известный — Козлов Петр Павлович (вымышленные фамилия, имя и отчество проводятся здесь как пример. — Прим. ТД)». Спрашиваем: «Семен Семенович, как вас зовут?» — «Козлов Петр Павлович».
Дезориентированные люди либо нечетко говорят свою фамилию, либо называются другой фамилией. Найти таких людей сложно, а порой невозможно.
— Когда такие люди выздоравливают, что с ними происходит дальше? Их выставляют за дверь?
— Да. Дезориентированного человека выставили из больницы — он пошел. День, два, три прожил в городе. Кто-то видит — дедушка. Вызывает скорую. Врач смотрит, спрашивает: «Где вы живете?» — «Я не помню». — «Хорошо, поехали в больницу». Район города, скорее всего, уже другой, и это будет другая больница. Приезжают в другую больницу, там он опять под еще какими-то данными лежит.
— А если человек умирает в больнице не под своим именем?
— Он поступает в морг. Там делают фотографии, описание тела, и потом его хоронят за государственный счет в номерных могилах. Дело хранится потом какое-то время в архиве. Но если человека не смогли найти при жизни, то по описанию тела и под другой фамилией, под которой он лежал в больнице, найти почти невозможно. У нас пропал Рыбаков Павел Андреевич, а он назвался Козловым Андреем Павловичем. Мы никогда это не сопоставим.
— Но у врачей же должны быть протоколы работы с дезориентированными людьми.
— Нет, это не их функционал. Их функционал — лечить. За розыск отвечает полиция. Врачи записывают то, что им говорят пациенты. Но, если человек, когда спрашивают его имя, ничего не говорит — без сознания, мычит, все что угодно, — он становится неизвестным пациентом, тогда его данные передают в полицию. В этом случае его можно найти.
— Как найти человека, который никак не назвался в больнице?
— Чтобы найти такого человека, мы предложили создать базу неизвестных пациентов.
Мы считаем, что неизвестными пациентами должны признаваться те, у которых нет документов. Не те, которые никак себя не назвали, а именно те, у которых нет документов. Сейчас неизвестными признаются только те, кто ничего не смог про себя сказать. Если человек назвался не своим именем, данные из больницы не поступают в полицию, его лечат под чужим именем, и найти такого человека очень сложно.
Во-вторых, часть информации из этой базы должна быть общедоступной, чтобы любой гражданин мог увидеть: откуда человека забрали, дату, приметы, пол, возраст. К примеру, у меня пропала бабушка. В моем районе, скорее всего, это будет единственная пропавшая бабушка за сегодня. Я захожу в базу, смотрю: из моего района одна бабушка поступила в такую-то больницу. Я смотрю по приметам — похожа. Приезжаю в больницу — вот она, моя бабушка.
В-третьих, у добровольцев-поисковиков должен быть доступ в закрытую часть базы — с фотографиями, со всеми делами. Не у любого добровольца, конечно, а у тех, кто постоянно этим занимается и чьи полномочия и ответственность подтверждены сообществом, например ресурсным центром, занимающимся профильным добровольчеством. В случае с поисковым добровольчеством эту функцию выполняет автономная некоммерческая организация «Центр поиска пропавших людей».
— Когда вы начали говорить о том, что нужна база неизвестных пациентов?
— Мы об этом начали говорить в 2014—2015 годах. Просто первый момент технологический: невозможно по каждому пропавшему прозвонить десятки больниц. Во-вторых, мы стали понимать механизм: люди попадают в больницу, и там только часть из них становится неизвестными, вторая часть становится вполне себе известными, но вымышленными, и так они как вымышленные и уходят. Мы стали говорить: «Ребята, так нельзя, давайте делать базу».
— Кому вы стали это говорить?
— В 2015 году мы пришли в мэрию Москву. Нам идею базы достаточно быстро согласовали. Департамент информационных технологий сделал базу findme.mos.ru. Но ее эффективность лишь 10%, потому что там нет главного — обязательности ее заполнения у врачей.
Здесь я бы хотел обратить внимание на Московскую область. Ничего не говоря, никак не взаимодействуя, там запустили свою базу неизвестных пациентов. Выглядит потрясающе. Все, о чем нам говорили: нельзя сделать, — все это сделали. Насколько она эффективна, я пока сказать не могу, эта база недавно запустилась, но она сделана в соответствии с нашими пожеланиями, и даже больше. Мы ей пользуемся. Ее создателям огромное спасибо и респект.
— Что было после запуска базы в Москве?
— В декабре 2019 года проходил всероссийский добровольческий форум в Сочи. На нем председатель отряда «ЛизаАлерт» Григорий Сергеев рассказал Путину о проблеме. Владимир Владимирович сказал: «Молодцы, что этим занимаетесь» — и дал поручение создать базу неизвестных пациентов. Ответственный был Михаил Мишустин как председатель правительства. Мы начинаем думать, какое ведомство возьмется за базу. Пока мы думаем, нас никто не спрашивает, не привлекает к выполнению поручения, хотя мы инициаторы.
— Почему?
— Была создана рабочая группа. Туда вошли МВД, Росмолодежь, Минздрав. Они внутри себя решили, как они будут делать базу неизвестных пациентов. Я участвовал в одном заседании и разговаривал с руководителем рабочей группы (заместитель начальника Главного управления уголовного розыска МВД России генерал-майор полиции Андрей Щуров. — Прим. ТД). Спрашивал: «Можно ли нам войти в рабочую группу?» — «Нельзя. Рабочая группа только для федеральных органов исполнительной власти». — «А можно нам хотя бы материалы рабочей группы?» — «Нет, это же служебные материалы. Вам они не нужны». — «Хорошо, тогда есть наши рекомендации, которые надо обязательно учесть». — «Ваше мнение понятно. Спасибо большое, что вы его высказали».
— И какую базу они в итоге сделали?
— Они сделали то, что можно сделать быстро. У МВД есть своя информационно-аналитическая система в Главном информационно-аналитическом центре. Базу неизвестных пациентов они сделали как надстройку к ней. В МВД нам сказали, что 1 марта 2021 года эта база запустилась в опытную эксплуатацию. Сказали: «Ожидайте. Мы сейчас дадим доступ полицейским. Посмотрим, как это работает. Потом некоторым из вас дадим доступ». Мы эту базу не видели. Доступ к ней нам до сих пор не дали.
— Но вы же на местном уровне как-то общаетесь с полицией? Они вам что-то могут сказать по пропавшему человеку?
— Могут, но проблема в том, что в отделе полиции за розыск отвечают один-два человека и у них куча работы. У нас поступает 100 заявок на поиски в день. Мы же не будем по всем 100 заявкам звонить в отдел полиции и говорить: «А пробейте нам этого, этого и этого». У них своя работа. Дайте нам доступ, мы же ищем людей, и через нас ни разу не утекала информация, мы серьезно подходим к ее защите. К нам заявка поступила, мы тут же посмотрим и поймем, есть такой человек в базе или нет.
— Почему вам не дают доступ к базе? Все же должны быть заинтересованы в том, чтобы человек был найден.
— Тут бы я с вами поспорил. Родственники заинтересованы, хотя и не всегда. Добровольцы заинтересованы. А на полицию валится весь этот поток заявок. И заинтересованность в том, чтобы какой-то конкретный человек был обязательно найден живым, сильно зависит от конкретного полицейского. Они же тоже люди. У них куча регламентов, куча процедур и не всегда много ресурсов. Если мы люди беспроцедурные, нам просто надо найти, то у полиции это все опросы, бумажки, регламенты, подписи — огромное количество бумажной работы.
— То есть МВД тормозит создание базы?
— Не совсем. Это человеческий фактор. Где-то люди очень ответственные, каждую бабушку будут искать очень хорошо. Но опять-таки они могут искать ее только на территории своего района, а если бабушка у них оказалась на территории соседнего района, то это уже письменные запросы, время. Пока получим ответ, пройдет очень много времени. Все эти бумажные запросы, люди завалены работой.
— Почему нельзя сделать базу при Минздраве?
— В принципе, можно. И, с нашей точки зрения, это было бы логично, но в России по закону за поиск людей отвечает полиция, а база неизвестных пациентов — это все-таки больше не к медицине, а к поиску, поэтому по закону за это отвечает полиция.
— А как проблема с неизвестными пациентами решается в других странах?
— Понятно, что там тоже есть дезориентированные люди, которые попадают в больницы и называются другими именами. Просто в большинстве стран, если человек не имеет при себе медицинского полиса, больница его не начинает лечить. Нет полиса — на кого мы затраты спишем? Поэтому больницы кровно заинтересованы, чтобы установить личность человека. Находятся родственники, появляется полис, услуги оказываются в полном объеме, больница получает деньги. А у нас, когда в больницу попадает человек, ему услуги окажут и без полиса, что, безусловно, гуманно, но такое положение вещей имеет и оборотную сторону — таких людей очень сложно найти.