Год после теракта в «Крокусе»

Год назад, 24 марта, президент РФ Владимир Путин объявил общенациональный траур по жертвам атаки в «Крокус Сити Холле». 22 марта 2024 года четверо боевиков из запрещенной в России террористической организации ИГИЛ ворвались в здание перед выступлением группы «Пикник», открыли огонь по людям и подожгли концертный зал. В результате теракта погибли 145 человек, более 550 пострадали. «Такие дела» поговорили с теми, кому удалось спастись, и узнали, как трагедия изменила их жизнь.

«Теперь я точно знаю: если двери нет, можно пробить стену»

Екатерина Сырина, 43 года

В день концерта мне трижды хотелось остаться дома. Не ходить, продать билет — почему-то возникли такие мысли. Но я отмахнулась, списав все на усталость и банальную лень. Тогда я не подозревала, что интуиция отчаянно сигналила об опасности. 

Мне повезло не оказаться среди первых жертв. Я уже сидела в кресле, заканчивая рабочие дела, когда зал взорвался криками: «Норд-Ост!» Вслед за ними — звуки выстрелов и запах дыма, как от петард. Вместе с соседями по ряду я тут же попыталась выбежать из зала, но толпа развернулась, не дойдя даже до дверей. Мы легли под креслами.

С первой секунды хаоса я поняла, что это теракт. Что нельзя дать себя заблокировать в зале: ничего хорошего здесь происходить не будет. И еще что эмоции, паника бесполезны. Меня накрыло какое-то нереальное хладнокровие — оно дало трещину, только когда я уже выбралась наружу, на свежий воздух.

Начался путь к спасению. По чьей-то команде, пригнувшись, мы выбежали из зала. Я решила спускаться не по основной лестнице: предположила, что она станет идеальной позицией для стрелка, который ждет бегущих. Выбрала пожарную лестницу, но она оказалась ловушкой. Впустив всех желающих, дверь захлопнулась. Мы не могли ни вернуться, ни выйти на первом этаже.

Сначала мы спрятались наверху, над концертным залом, в темной подсобке. Один из мужчин пробрался туда, сломав хлипкую гипсокартонную стену в лестничном тупике. Но скоро мы почувствовали едкий дым, пришлось снова спуститься на лестницу. Дым заволок и ее. Не было видно практически ничего, я двигалась на ощупь.

Эта лестница — мое самое сложное и страшное переживание того вечера. Не побывав в пожаре, не знаешь, как теряются любые ориентиры, как сложно там дышать, как страшно терять сознание. Я почти задохнулась, когда внизу прозвучал крик: «Здесь проход!» Собрав последние силы, поплелась туда.

Но проход действительно был. Там оказалась едва ли треть тех, кто вместе со мной зашел на лестницу. Оттуда мы попали в очередную подсобку. Дым просачивался туда очень вяло. Мы смогли прокашляться и задышать. Связались со службой спасения, объяснили, где находимся. Дальше один из мужчин смог пробить в стене дыру, через которую мы один за другим выбрались сначала в зал, а потом наконец на улицу, прямо к рядам мигающих скорых.

Следующие три дня я провела в институте Склифосовского. У меня был ожог легких. В распределительной палате смешались все: люди с огнестрельными ранениями, ожогами, проблемами с дыханием. Всех объединяло чувство незащищенности, сильные эмоции, отчаянное желание безопасности. Мне оказали помощь и отпустили домой.

Первое время каждый выход из дома был для меня подвигом. Страх навязчиво присутствовал повсюду: в магазине, в метро, в толпе. Я инстинктивно избегала скоплений людей, прокладывала маршруты в обход. Любое отклонение от привычного сценария ощущалось как угроза: автобус встал — значит, что-то случилось. Я подсознательно сканировала помещения в поисках путей эвакуации.

Больше всего травмировали звуки, похожие на стрельбу: петарды, салюты, раскаты грома. Я до сих пор напрягаюсь, если их слышу. Сразу же пытаюсь определить источник, оценить опасность.

Я понимала, что от страха не убежать, его нужно прожить. Анализировала свои действия отстраненно, будто со стороны, раз за разом проговаривала события, тем самым лишая их остроты, эмоциональной окраски. Даже съездила к месту трагедии. Хотела доказать себе, что могу это сделать, что «Крокус» больше не может на меня повлиять.

Основные проблемы со здоровьем пришлись на первые месяцы после теракта. У меня были кашель, одышка, слабость. Любая попытка наклониться вызывала приступ кашля. Резко отключилась оперативная память — я все забывала, не могла сконцентрироваться. Это пугало больше всего. В руках был тремор. Но постепенно проблемы со здоровьем стали сходить на нет.

Все складывалось неплохо, пока спустя два месяца постоянного прогресса мое состояние не начало ухудшаться. Я испугалась, что это осложнения, связанные с фиброзом легких, но результаты обследований не подтвердили мои опасения. Проблемы были психологического характера.

В мае я была готова обратиться к клиническому психологу, но в июне началась моя работа в летнем лагере. Окунувшись в привычную атмосферу творчества и общения с детьми, я обнаружила, что тревожные симптомы отступили. Исчезли и тремор, и одышка. 

Осенью моя жизнь вернулась в привычное русло. Проблемы со здоровьем почти сошли на нет, эмоции улеглись. В сухом остатке — чуть больше утомляемости, слабость.

Что касается психологического состояния, сейчас все хорошо. Как ни странно, я стала увереннее, сильнее. Теперь я точно знаю: если двери нет, можно пробить стену. Стала больше ценить людей, которые рядом. Наверное, можно сказать, что я стала счастливее, потому что стала мудрее. Когда за спиной такой опыт, мало что способно поколебать мою веру в себя.

«Я больше ничего не откладываю на потом»

Айлара Бакиева, 38 лет

Я люблю «Пикник», но мне было не с кем идти на концерт. Мой друг не слышал об этой группе, но согласился составить мне компанию. 

Когда мы пришли в «Крокус», на электронном билете никак не считывался QR-код, и охраннику пришлось набирать его вручную. Возможно, это был плохой знак, но я не придала этому значения.

В фойе на первом этаже, где позже развернулись самые страшные события, находилась фотозона. Я хотела сфотографироваться, но людей было слишком много. Друг предложил уйти и вернуться сюда во время перерыва. Это спасло нам жизнь.

Наши места были в бельэтаже. Мы поднялись на второй этаж и стали выходить с эскалатора, когда услышали стрельбу. Тут же забежали в зал. Спрятались за креслами и надеялись, что работники «Крокуса» смогут закрыть вход в зал на втором этаже. Сквозь кресла увидели, как по людям стреляют на сцене. Началась паника: люди плакали, кричали, звонили родным, снимали на телефон.

Когда я увидела дым, сразу поняла: если мы здесь останемся, то сгорим. И мы побежали. Сначала метались по этажу, но в какой-то момент увидели эвакуационный выход. Дверь была открыта. По лестнице мы спустились на первый этаж. Оказавшись в фойе, мы увидели десятки мертвых людей. Стрелки тогда находились в зале — мы разминулись буквально на три-четыре минуты.

Мы с другом выбежали из здания в числе первых. Двинулись в сторону Павшинского моста. Уже на другой стороне я увидела, что над «Крокусом» черный дым. Позвонила родственникам, сказала, что со мной все в порядке. Потом мы с другом и другими людьми зашли погреться в аптеку. Помню, одной девушке от стресса стало плохо, ей купили [успокоительное лекарство]. Мы вызвали такси и поехали домой.

Первую ночь я не спала из-за сильных эмоций. На второй или третий день сходила в травмпункт. Мне диагностировали ушиб грудной клетки. Как я его получила, не помню.

После теракта меня мучили страшные флешбэки. Я прокручивала в голове события в хронологическом порядке. Апрель я вообще не помню, жила как на автомате. Тогда начались допросы, после них мне становилось еще хуже.

Мне было страшно ночевать одной, смотреть в окно, посещать фитнес-центр, заходить в поезд, самолет, метро.

Справиться мне помогла кризисный психолог, которого пострадавшим выделил Красный Крест. Я ездила к ней на очные сессии на другой конец города каждую неделю. Терапия длилась десять месяцев. Я смогла справиться не только со страхами, но и с чувством вины — за друга, которого уговорила пойти на концерт, за убитых людей, которым не смогла помочь.

Теперь 22 марта — мой второй день рождения. Позавчера я ходила на открытие монумента у «Крокуса». Понимала, что могла быть вместо этих людей, хотела отдать им дань уважения.

Это событие кардинально изменило мою жизнь. Я работаю риелтором и раньше, когда шла на встречу с клиентом, переживала. Сейчас понимаю, что это все не имеет никакого значения, стала проще относиться к проблемам. Я больше ничего не откладываю на потом. Захотела что-то сделать — беру и делаю. 

В первые дни после теракта я думала: «За что мне это?» А сейчас задаю себе другой вопрос: «Для чего мне это нужно было?» Сейчас теракт я воспринимаю как данность, я не могу ее поменять. Это был ад на земле. Но это та точка, после которой я выбираю жить дальше.

«Все, что я чувствую, — это желание стать лучше и надежда сделать что-то полезное»

Анна, 40 лет

На концерт «Пикника» я выехала заранее, но проехала станцию. Это был знак, но тогда мой внутренний голос молчал. За 15 минут до концерта мой 11-летний ребенок написал мне, что у него болит живот. Я созвонилась с ним, поняла, что по симптомам это, скорее всего, не аппендицит, а ротавирус, но все же нервничала и уже думала уйти. Сын убедил меня остаться, сказал, что, если станет хуже, он напишет: будет обидно, если я уеду. Я решила, что чуть посижу на концерте, услышу пару произведений и уеду.

Покупая билет, я выбирала между двумя местами: в партере слева или в бельэтаже по центру, недалеко от выхода. Выбрала бельэтаж. В зал я зашла в 19:46, а в 19:59 сделала фото сцены. Атмосфера в зале мне сразу не понравилась: какая-то гнетущая. Подумала еще раз, может все-таки уехать, но осталась.

В 20:00 прозвенел второй звонок. В это время я увидела, что справа на балконе какая-то суета. Туда вбежала группа зрителей, а вдалеке раздались первые хлопки. Люди встали с мест и не понимали, что происходит. Пиротехника? Что-то с музыкальной аппаратурой? Ничего не объявляли.

Потом я услышала звуки, больше похожие на выстрелы. Все так же глухо, вдалеке. Зрители в замешательстве, часть из них захотела уйти. У выхода из бельэтажа собралась небольшая толпа, но оказалось, что выход закрыт. Когда вернулись на места, услышали уже автоматную очередь, но еще вдалеке. Мужчины с соседних мест скомандовали спрятаться за сидениями.

Тогда я решила, что стреляют силовые структуры. Будто «Крокусу» что-то грозило, но нас защищали и готовились выводить — все хорошо. Но очереди стали громче. По звуку показалось, что люди с автоматами уже в зале, возможно, около сцены. Мы быстро легли в проход между креслами. 

Я подумала, что, если террористы поднимутся выше партера, мы будем как на ладони. Представляла, как больно умирать от пули. Думала, как хорошо, что я успела сказать сыну, что люблю его. Молилась вслух. 

В какой-то момент мужчина с моего ряда дал команду ползти к выходу — оказывается, его открыли. Сначала мы ползли, потом встали и, пригнувшись, побежали со всех ног. Я порвала колготки, содрала колени, но в толпе меня никто не сбил. Люди вели себя культурно, сплоченно, безумной паники не было. Я бежала за всеми, на первом этаже помню рамки, стеклянные двери, битые бутылки, разлитое содержимое. Кого-то тащили под руки, кого-то везли на инвалидной коляске.

Оказавшись на парковке, я шарахалась от каждой машины: боялась, что из любой начнут стрелять. На улице мне хотелось убежать как можно дальше от «Крокуса». До дома решила добираться на метро. Помню, как люди удивлялись, что мы без курток. От попутчиков я узнала, что в здании начался пожар. Новости я не читала. Вместо этого звонила, писала, подругам, коллегам, всем подряд, просила кого-то просто поговорить со мной, пока я еду и меня трясет.

Когда узнала, что есть погибшие, записала ребенку аудио максимально бодрым голосом: «Кисуль, концерт отменили, я еду домой, держись, ты у меня молодец, я тебя люблю!» Это было в 20:13. Прошло так мало времени, а казалось, мы бежали очень долго. В пути много отвлекала сына, разговаривала с ним, чтобы он раньше времени не услышал о теракте в новостях. За полчаса до моего возвращения домой он у меня спросил: «Концерт отменили из-за захвата?» Как оказалось позже, он подумал, что террористы где-то в другом месте, а концерт, на который приехала я, отменили из соображений безопасности.

Дома мы с ним обнялись, поревели. В тот вечер я долго нервно ходила по квартире, писала всем, что я дома. Заснуть ночью не могла. Боялась, что мне все это приснится. Читала новости, переписывалась с коллегой, смотрела видео.

В четыре утра соседи по домовому чату обнаружили, что я онлайн. Мне посоветовали напиться. Дома была только водка — покупалась для медицинского компресса. Я никогда в жизни ее не пила. Но послушалась, налила чуть на дно стакана. Стало легче, я согрелась, перестала трястись. Заснула только в девять утра. Всю субботу я просидела дома, не вылезала из интернета.

Меня настолько оглушили автоматы, что первые два дня сны были без звука. Снился зал «Крокуса», но не такой, как в реальности, бордовый, а бело-голубой. В воскресенье, 24 марта, мы пошли с ребенком в магазин, а потом прогулялись по району. Я дергалась от резких, громких звуков, боялась проезжающих машин, хваталась за сына. Чувствовала себя очень уязвимо.

В среду я вышла на работу. Коллеги поддерживали, обнимали. Даже шутили, спрашивали, какое фото я бы выбрала для некролога: то страшненькое с пропуска или то, которое я грузила в профиль на рабочий сайт? Коллектив у нас большой, я получила возможность выговориться, пока не перестали дрожать голос и трястись руки. Если в помещении становилось некомфортно, я делала несколько глотков воды — всю первую неделю носила с собой бутылочку.

Забирать куртку я не поехала. Не была морально готова проделать такой путь. Мысленно я с ней уже попрощалась (думала, что сгорела), а носить все равно бы не смогла. Да и не была уверена, что в метро и на железной дороге безопасно.

Концерт памяти я смотрела в записи спустя несколько дней после проведения. Плакала. Потом пересматривала уже без слез. Когда вернули деньги за билет, удвоила сумму и отправила в фонд помощи пострадавшим.

К психологу не обращалась. Я бы очень хотела сделать для себя какой-то глобальный вывод: для чего я была там. Пока не получается. Может, пойму позже. Все, что я чувствую, — это желание стать лучше и надежда сделать что-то полезное.

«Кажется, теракт может произойти где угодно и когда угодно»

Мария Романова, 38 лет

На концерт «Пикника» я пошла вместе с мужем — мы оба любим эту группу. На тот момент я была на третьем месяце беременности.

В «Крокус» мы приехали заранее — в 19 часов. Охраны почти не было. Времени оставалось много, и мы решили пойти в бар. Спустя минут сорок я все съела и стала ныть, что хочу уже пойти в зал. Муж пытался отговорить: слишком рано. Предлагал посидеть на диванах перед входом — тем самым, в который спустя несколько минут зашли террористы. Но я все-таки уговорила мужа пойти на места, практически заставила.

Мы сидели в партере, прямо у сцены. Перед нами была пожилая пара, которая снимала видео для дочери. Без пяти восемь я посмотрела на часы и подумала: «Почему не открывают кулисы, где оркестр?» А потом началась одиночная стрельба. Первая мысль: петарды. Затем мы услышали стрельбу очередями.

Мой муж, видимо, быстрее всех сообразил, что происходит, и командным голосом крикнул: «Ну, кто что не понял? Стрельба. Встаем и покидаем территорию». Я еще ничего не понимала. Казалось, что сейчас выйдут музыканты из группы «Пикник» и скажут: «Вы что, офигели, почему все разошлись?»

Почти весь наш ряд встал и побежал через сцену за кулисы. На месте остались лишь те мужчина с женщиной в возрасте. Позже я узнала, что они погибли. Думаю, они просто не поверили, что действительно может произойти теракт. Честно говоря, я сама не верила.

Когда бежали, я быстро взглянула в зал и увидела в проходе девушку с инвалидностью. Потом еще долго думала, спаслась ли она: на сцену можно было подняться только по лестнице, никаких пандусов там не было. 

За кулисами мы встретили музыкантов из оркестра. Вместе с ними направились к служебному выходу. Нашли его быстро, но на выходе почему-то стояли железные крутящиеся турникеты. Это затрудняло проход. Но паники не было, никто никого не толкал.

Минут через семь мы вышли на улицу, и я увидела, что «Крокус» горит. Поняла, что произошло что-то страшное. Позвонила маме, рассказала про теракт. Новостей еще не было — мне кажется, она тогда подумала, что у меня на фоне беременности поехала крыша. Мы побежали по мосту через Павшинскую пойму и зашли в кофейню. Через несколько минут туда ворвался мужчина, закричал: «Стрельба!» — и убежал. Наверное, у него просто была паника, но мы восприняли его слова всерьез. Я подумала, что началась война. Было ощущение, что стреляли везде. Никто не понимал, что происходит.

Мы выбежали из кафе и стали метаться по улицам. Увидели железную дверь, открыли ее, внутри находилась языковая школа. Посидели там некоторое время, вызвали такси и уехали домой.

На четвертый-пятый день после теракта мы с мужем поехали в «Крокус» забирать машину. Перед тем как отдать автомобиль, его осматривала полиция. Перед нами в очереди было двое мужчин. Один из них начал открывать машину и, когда увидел на заднем сиденье женские вещи, зарыдал. Так громко, отчаянно. Это был ужас. Видимо, он потерял кого-то из близких.

На мою беременность стресс не повлиял. Но даже спустя год мне страшно находиться в замкнутых пространствах: ходить в кино, на концерты, даже в большие магазины. Сложно расслабиться. Кажется, теракт может произойти где угодно и когда угодно. Страшно осознавать, что любой придурок, у которого есть оружие, может просто так зайти и начать расстреливать людей.

Когда кто-то просит меня рассказать о теракте, у меня ощущение, что я пересказываю фильм. Как будто это было не со мной. Но тот плачущий мужчина, которого я увидела на парковке, все еще мне снится.

• Теги:
• жертвы терактов
• психология
• ПТСР
• теракт